Отопление машины работало на полную мощность, но не справлялось с морозом. По улицам свистал неумолимый, равномерный ветер, дёргал деревья за голые ветки и выдувал из тела последнее тепло.
Я не мог бы поручиться, что причина только в ветре, но чувствовал я себя, словно свежепроветренный.
И в голову мне пришла идея, где я могу попытаться найти Димитрия.
Русская православная церковь Стокгольма находится на Биргер-Ярлсгатан, и надо хорошо знать, что ты ищешь, иначе её можно и не заметить. Прошло уже много лет с тех пор, как я однажды высаживал здесь Димитрия, поэтому хоть я и знал место, мне пришлось дважды проехать по улице вверх и вниз, прежде чем я его нашёл.
Эта церковь размещалась внизу жилого дома, который находился между магазином велосипедов и журнальной лавкой. Дорожка от тротуара вела к бедному деревянному порталу, отгороженному зеленой решёткой. Он был меньше основного входа в дом и отчаянно напоминал дверь в аккуратный угольный сарайчик. Над ним на штукатурке был нарисован золотом восьмиконечный православный крест на голубом фоне, а рядом с дверью висела застеклённая витринка с объявлениями для общины и расписанием богослужений.
Я хотел припарковаться на инвалидной площадке перед входом, но меня уже кто-то опередил – примерно такой же инвалид, как и я. Ну да, мир далёк от совершенства. И велика в нём нужда в парковках, по крайней мере, мне пришлось отъехать довольно далеко, прежде чем я смог поставить машину.
Димитрий, как я вспомнил, был очень набожный человек. Даже если он в бегах, у него всё равно остаётся потребность приходить по воскресеньям в церковь. Другими словами, у меня был шанс найти здесь его след или хотя бы возможность передать для него весточку.
Мне удалось вызвонить священника, мужчину аскетического вида с оттопыренными ушами и реденькой, но, видимо, в силу профессии обязательной бородой. Я объяснил ему свое дело. Да, сказал он по некотором размышлении и с сильным русским акцентом, он хорошо помнит Димитрия. Но не видел его уже довольно давно.
Сколько именно, спросил я. Трудно сказать, утверждал благочинный, но под моим нажимом всё же выдал приблизительный срок, который совпадал с тем, что рассказал мне Леонид.
– Мне срочно нужно поговорить с Димитрием, – объяснил я. – Это для меня вопрос жизни и смерти.
Возможно, священник покрывал его, во всяком случае, его бронзовые глаза всё это время беспокойно бегали и, казалось, находили камни мощёной дорожки в высшей степени интересными.
– Но я не знаю, где он, – повторил он.
У него была раздражающая манера почёсывать большим пальцем ладонь другой руки. Или он намекал таким образом на взятку?
– Может, вы смогли бы передать ему весточку? – спросил я, достал из кармана банкноту в пятьсот крон и протянул ему. – На возможные издержки. Почтовые расходы и так далее.
Священник застыл на середине движения и смотрел на банкноту так, будто никогда не видел такой суммы.
– Или на благотворительные богоугодные цели, – добавил я. – Как вам будет угодно.
Он взял банкноту кончиками пальцев, неторопливо сложил её и прибрал.
– Мне очень жаль, – сказал он после этого. – Я бы с радостью помог вам, но у меня действительно нет никакого контакта с Димитрием.
Вот тебе раз.
– Может, он посещает службу где-то в другом месте? – спросил я. – В другой православной церкви?
– Может быть, – недовольно согласился священник. Ему явно претила мысль о возможных конкурентах.
Есть ли у него представление, в какой именно?
– Нет, – он отвернулся. – Пожалуйста, извините меня, но у меня в своём храме забот хватает, и о других я ничего не знаю.
Я быстро достал из кармана записную книжку, написал свое имя, адрес пансиона и номер тамошнего телефона, вырвал листок и протянул его священнику.
– Вот. Если Димитрий всё-таки покажется, не могли бы вы ему это передать? Это действительно очень-очень важно.
Он взял бумажку и кивнул.
– Хорошо. Это я могу сделать. Если он придёт.
– Именно так.
По пути назад я обнаружил, что большое, красное, приметное кирпичное здание на углу Биргер-Ярлсгатан и Оденгатан – это греческая православная церковь! Невозможно, чтобы русский священник не знал этого соседства; церковь находилась в трёхстах метрах от него. Почему же он уверял, что не знает других православных церквей?
Мне даже захотелось вернуться назад и высказать ему своё недоумение. Но потом я понял, что это ничего не даст. Если Димитрий больше не чувствовал себя уверенно в маленькой русской православной церкви, вряд ли он станет искать убежища в таком приметном храме на той же улице.
Слишком просто было бы найти его там.
Таким образом, после короткого странствия в великолепную обитель мечты я снова приземлился в грязную реальность. Будь она проклята. Я перешёл через дорогу на красный свет, и меня не задавили, только посигналили. Я пошёл дальше, напролом, мимо машин, куда глаза глядят. Должно быть, на меня оглядывались – люди в мехах, в тёплых зимних куртках таращились на мой тонкий красный комбинезон, в котором я рассекал ветер. Чёрт, холод был собачий. Вся моя кожа, казалось, заледенела. Меня пронизывало насквозь, но я не мог остановиться, я шёл и шёл по улице, гонимый яростью, сжигавшей меня, ей была необходима стужа извне, чтобы меня не охватило пламя. Неукротимый гнев на этот мир, который хотел заполучить меня, в котором все сговорились стереть меня с лица земли, меня и всю мою семью. С Ингой они уже расправились. Её уже урыли, закопали, и никто за это не ответил. С Кристиной они тоже преуспели. Остался только я. Один.
Но так легко я им не дамся. Меня они так просто не возьмут. Сами поплатятся кровью. Уж парочку из них я прихвачу с собой, это ясно.
И в какой-то момент, о чудо интуиции, я очутился в парке перед старой Королевской библиотекой. Вдоль длинной стороны заснеженного сквера проходил Стюрегатан, то есть улица, на которой располагался Нобелевский фонд. Вот это было интересно. Я невольно улыбнулся. Приятно было знать, что я ещё могу положиться на свой инстинкт. Без сомнения, эта якобы случайность хотела мне что-то сказать. Я обхватил себя руками, потёр плечи и двинулся в сторону улицы.
Дом, в котором размещался Нобелевский фонд, я, разумеется, неоднократно видел на картинках. А кто не видел? Почтенное здание из серого камня в стиле классицизма. Но я ещё ни разу не был здесь. Даже удивительно, как мало оно впечатляет в реальности.
Стюрегатан, 14. Таблички нет, лишь барельеф с головой Нобеля и мачта с флагом над роскошным входом. Слева от него – красочное марокканское бюро путешествий и кинотеатр «Парк», выдержанный в красных тонах. Справа – магазинчик мужской моды и заведение с названием Crazy Horse Club. Это окружение, естественно, не попадает в поле зрения проспектов, ежегодных телевизионных передач и газетных статей.
Я подошёл к зданию Нобелевского фонда и присмотрелся к его входу. Массивная чёрная дверь, кодовое поле вблизи замка и несколько табличек, поясняющих, что здание постоянно охраняется и какая охранная служба отвечает за него. Лестница в несколько ступеней, отгороженная от улицы кованой решёткой – тоже с кодовым замком.
Мой взгляд прошествовал вверх. Пять этажей, надстроенная крыша. Прожекторы, подсвечивающие фасад ночью.
Я невольно втянул ноздрями воздух, когда понял. Холод вонзился в лёгкие, остужая ужас осознания. Базель был ошибочным путём. Слишком далеко, слишком неопределённо, неплодотворно. Вот куда мне надо – сюда. Я должен продолжить расследование в секретариате Нобелевского фонда – вот что хотела сказать мне моя интуиция.
Я медленно выдохнул белое облачко пара. Это будет нелегко.
Я ещё раз взглянул на решётку, на массивную дверь, на кодовые замки, на сей раз профессиональным взглядом. Карты и коды. За время, которое у меня оставалось, это не успеть. Такие вещи я уже делал, да, конечно. Но это требовало продолжительной слежки за персоналом, больших затрат. Нужно выведать, кто работает в этом здании, нужно выявить того, кто представляет собой слабое звено, и сосредоточиться на этой персоне. Следить за ней. Такой человек часто заводит слабые коды в виде одной, много раз повторяющейся цифры, даты своего рождения, годового числа, геометрического узора, возрастающего или убывающего ряда цифр, или что там ещё может прийти в голову людям, чтобы облегчить жизнь таким, как я. Иногда код можно считать просто по кнопкам. Например, если какие-то кнопки изношены больше остальных – при том качестве, какое обеспечивает большинство фирм, для этого достаточно потных пальцев дюжины сотрудников и нескольких месяцев времени. Если не по кнопкам, то комбинацию цифр можно вызнать из подходящего укрытия при помощи видеокамеры и достаточно сильного объектива. Карту, разумеется, надо выкрасть. Это значит, два взлома вместо одного, но первый – в частную квартиру и потому может считаться лёгкой прогулкой.
Но здесь таких слабых мест не просматривалось. Кнопки сияли свежим металлическим блеском, сработано на века.
Иногда помогали манипуляции с самим замком. Некоторые кодовые замки легко разбираются, и дверь можно открыть, перемкнув нужные провода. Большинство этих устройств – игрушки, притворяющиеся средствами безопасности.
Но здешние выглядели иначе. Производитель этих замков был мне неизвестен, что само по себе было уже плохим знаком. И положение здания затрудняло манипуляции. Когда их можно было бы провести? Днём само собой не получится. А ночью? Улица была оживлённой и хорошо освещалась. Прохожие и уличное движение защищали здание эффективнее любого прибора.
Нет, с парадной стороны вторжение невозможно.
Но ведь у дома есть не только парадная сторона. Я глянул вверх, на этажи из серого камня и спросил себя, что может скрываться позади здания. Внутренний двор? Боковые пристройки? Я двинулся вниз по Стюрегатан, заглянул в витрину мужских товаров, изучил меню клуба, вразвалочку проследовал дальше, вокруг квартала.
Миновал магазин дизайнерских кухонных приборов, сразу после него – как по заказу – отделение фирмы безопасности, совсем не той, чьи были замки, но с отдельным бронированным подъездом. Потом была пара ресторанов, входы в какие-то конторы и так далее. За следующим углом, на Брахегатан, я заглядывал через стеклянные входные двери в тёмные вестибюли, полные почтовых ящиков. Из вестибюлей наверх вели лестницы, и некоторые из лестничных клеток имели окна – только через них, к сожалению, виднелись лишь крохотные участки – провода, стены, конёк крыши или пасмурное небо. Но внутренний двор, кажется, был. Если мне придётся проникать внутрь здания фонда, то лишь оттуда.
Далее вверх по Брахегатан обнаружились ворота. Они стояли открытыми. Кто-то выехал на своём фургоне и оставил их так. Я вошел внутрь, держа наготове свою самую глупую мину. Если кто-нибудь меня задержит, я ищу столярную мастерскую Иохансона, очень просто.
Я прошёл мимо парковки, осмотрел окружающие здания. На некоторых балконах сушилось бельё – подумать только, посреди зимы! Я попытался сориентироваться. То ли я очутился на задворках кинотеатра? И тут ещё живут на верхних этажах? В любом случае, здесь было несколько строений, стоящих перпендикулярно к передним зданиям, выдаваясь во внутренний двор. Однако здание фонда отсюда было неразличимо, для этого я оказался слишком далеко.
Никто меня не задержал, никто мне даже не попался навстречу. Столярная мастерская Иохансона отправилась в запасник готовых на все времена отговорок. Я обошёл вокруг всего квартала и, когда приближался к фасаду фонда с другой стороны, увидел нечто такое, на что мой инстинкт сделал стойку. В доме с марокканским бюро путешествий был ещё один подъезд – узкая тёмная дверь, прямо рядом с фасадом Нобелевского фонда. Замок на этой двери был вполне обыкновенный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72