– Не ходи туда, – прошептал он, не глядя на меня. – Там кругом полиция!
Глава 39
Он схватил меня под руку и повлёк за собой. Я был так огорошен, что подчинился ему.
– Не оглядывайся, – напомнил он, но, разумеется, я всё же сделал это: и да, действительно, вся улица была полна людей в штатском. Трудно описать, по каким признакам узнаёшь сыщика в штатском: эта характерная смесь из желания быть неприметным, неестественно серьёзного выражения лица, насторожённого взгляда и бездействия, не подходящего ни к месту, ни ко времени дня; когда и где ещё можно увидеть столько мужчин, без дела стоящих на улице? Тем не менее, своё дело они делали, и очень хорошо. Если бы не Толлар, я бы в своей задумчивости не заметил их и попался в ловушку.
Я почувствовал, как у меня заколотилось сердце. Каким образом, черт возьми, они на меня вышли?
– Что случилось? – спросил я. – Они не сказали, зачем пришли? Какую-то причину они назвали?
Кому вообще я давал свой адрес? Русский священник? Или Лена? Нет, не Лена, она не могла. Фаландер!
Он обязан давать адрес арестанта, отпущенного под надзор, если полиция об этом спросит.
Но из-за чего? Какой повод был у полиции спросить этот адрес?
– Идём, – сказал Толлар и потянул меня дальше.
Почему они охотятся за мной? Я лихорадочно перебирал в мыслях последние дни и искал случай, который мог вывести их на мой след. Может, это связано с возвращением Хунгербюля? Может, я просмотрел какую-то камеру? А может, видеокамера была в доме Боссе Нордина? Но ведь там не сработала сигнализация; с чего бы кто-то стал контролировать видеозаписи?
Когда мы скрылись за ближайшим углом, Толлар остановился и отпустил меня.
Я снял с плеч свой большой чёрный рюкзак, нагруженный тяжёлыми предметами, потому что ремни уже врезались мне в плечи.
– О'кей, – сказал я, – давай по порядку. Что случилось? Когда они появились? Что они сказали? Они должны были предъявить какие-то основания.
Может, это вообще что-то заурядное? Например, на пути в Ваксхольм меня засёк радар? Может, рутинная проверка вызвала подозрение, что я не выполняю обязательств моего поднадзорного режима?
Или они уже просто знают обо мне и пришли для того, чтобы убрать меня с дороги?
Толлар выждал, когда мимо нас пройдут две пожилые женщины, и наклонился ко мне. А раньше я и не замечал, что он настолько выше меня. В пансионе он ходил вечно сгорбившись.
– Каждый из нас, – сказал он, – должен вести борьбу с властью сатаны своими средствами. – Его взгляд беспокойно обыскивал всё вокруг, когда он раскрывал свою матерчатую торбу. – Вот, это мне удалось спасти из твоей комнаты. – Он достал папку с документами, которую я держал под матрацем.
– О! – вырвалось у меня. Явно в тот день, когда он вломился ко мне, я был не так скор, как мне казалось. – Спасибо. – Я заглянул в папку. Кажется, всё было на месте, даже дискета.
Но, увы, деньги были бы мне куда нужнее. За выдвижным ящиком ночного столика у меня оставалось ещё как минимум пятнадцать тысяч крон. И ключ от банковской ячейки тоже лежал там.
Толлар ещё раз запустил руку в свою торбу.
– И вот это, – сказал он почти торжественно, – тебе тоже пригодится.
И, к моему ужасу, он протянул мне пистолет Ганса-Улофа, завёрнутый в мои трусы.
С этими словами он оставил меня, повернулся, не сказав ни слова, и пошёл прочь, высокий, серо-зелёный Распутин. Я спрятал тяжёлый белый свёрток и яростно пнул первую попавшуюся кучу снега.
Зал ожидания вокзала – самое подходящее место для того, чтобы сидеть и размышлять. У меня было хорошее место у фонтана из красного мрамора, где я мог смотреть на других пассажиров и при этом сортировать свои мысли. Единственным недостатком был манящий аромат кофе, доносившийся из ближнего кафе. Я бы тоже сейчас выпил капуччино, но он стоил двадцать шесть крон, что при теперешнем состоянии моей наличности даже не подлежало рассмотрению.
Моя ситуация резко изменилась. Теперь у меня не было не только крыши над головой, но я остался практически без денег, а без ключа от банковской ячейки я не мог добраться до своих запасов. И машину приходилось списать со счетов: когда я снова отважился дойти до угла улицы и глянуть в сторону дома, двое в штатском стояли прямо у моей машины.
Что мне ещё оставалось? Только моя свобода, хотя бы на первое время. Рюкзак, полный амуниции для вторжения в шведскую национальную святыню. К счастью, я прихватил с собой сумку с инструментами; но хороший карманный фонарь остался лежать в бардачке автомобиля. И потом у меня ещё был, не надо забывать, телефон, горячий провод к моему ополоумевшему зятю.
Я позвонил ему и вместо приветствия сказал:
– Плохие новости.
– Что? – Я явно услышал, как он вздрогнул. Если так пойдёт дальше, то похитителям Кристины не понадобится физически устранять его: после нобелевского банкета его просто хватит удар.
Я запрокинул голову и разглядывал над собой серый многотонный свод вокзала.
– Судя по всему, они уже знают о моём существовании, – сказал я и коротко сообщил ему, что произошло.
Ганс-Улоф закряхтел и запыхтел, и ему понадобилось несколько минут, пока он это всё переварил.
– И теперь? – спросил он наконец. – Значит ли это, что сегодня вечером ты не сможешь попасть в дом Боссе Нордина?
– К счастью, я уже побывал там вчера ночью, – ответил я и почувствовал, как во мне снова закипает ярость. – А ты знал, что твой лучший друг – педофил?
– Кто-кто?
Я вкратце рассказал ему о том, что видел на вилле в Ваксхольме. Ганс-Улоф не мог мне поверить.
– Ты думаешь, эти фотографии означают, что Боссе этих девочек… ну, это?..
Я нетерпеливо зарычал:
– Очнись, Ганс-Улоф, это суровая реальность. А что же ещё? Датой помечено, когда он эту девочку купил или как уж там это происходит. А что касается списков с галочками, то ясно, что это означает.
Он закашлялся.
– О, боже мой. Уму непостижимо. – И потом, немного успокоившись, опять за своё: – Что ты намерен делать теперь?
– Вначале соберусь с мыслями, – солгал я. – Кристина больше не звонила?
– Нет.
– Что-нибудь ещё было?
– Нет. – По тому, как он это произнёс, чувствовалось, что всё это ему уже обрыдло. Должно быть, он теперь спасается только бегством в работу. Это означает, что всё большему числу мышей придется пострадать ради науки.
Пользы от него мне было мало.
– О'кей, – сказал я. – Я дам тебе знать, как только будет что. Пока.
Я отсоединился. Только когда я отключил телефон, я вспомнил, что надо было попросить у него денег. Ну да ладно, теперь всё равно.
В четыре часа я наконец стоял со всем своим багажом перед дверью квартиры Биргитты. Она оказалась дома, но совсем не обрадовалась, увидев меня.
– Что такое? – напустилась она на меня. – Что ты себе воображаешь? Только оттого, что мы раз переспали?
Я поднял руки. Жест беззащитности. Никогда не повредит в такой ситуации.
– Всего на пару дней. Меня вытурили из пансиона, и мне надо где-то перекантоваться.
– Еще скажи, что у тебя в Стокгольме, кроме меня, больше никого нет.
– Никого, к кому бы меня так тянуло.
Она приоткрыла дверь чуть пошире, но скрестила руки, преградив мне дорогу за порог.
– Моя лучшая подруга работает в одном доме, который называется «отель». Слышал когда-нибудь? Он задуман специально для таких случаев, как твой.
– Вряд ли, – возразил я. – Потому что у меня в кармане нет и двухсот крон.
– Еще и это!
– Биргитта, будь человеком, – уламывал я. – Это на благое дело.
Она расцепила руки и упёрла их в бока. Хороший знак.
– Только не воображай себе ничего. Будешь спать на раскладном диванчике в гостиной. Дверь спальни будет на запоре.
– Я согласен на всё, – заверил я её, – и на одинокие ночи, и на возможность, что из этого выйдет что-нибудь большее…
– Выкинь это из головы! – резко перебила она. И потом вздохнула. – Извини. Знаешь, я нахожу тебя привлекательным и так далее, но я не могу начать отношения с человеком, который так негативно настроен, как ты.
– …и, кроме того, – добавил я, – я должен сказать тебе правду.
Глава 40
То, что я ей рассказал, ошеломило её.
Мы опять сидели на её маленькой кухне, за маленьким столом, между нами стояло блюдо с изрядно оскудевшим с позавчерашнего дня запасом рождественского пирога. За окном установились мутные сумерки, окрашенные в желтоватый цвет уличными фонарями и отсветом заснеженных газонов, и батарея под окном аж гудела, борясь с холодом.
– Выкрали? Кристину? – повторила она, как будто я оставил ей какие-то сомнения в этом.
– Два месяца назад, – сказал я ещё раз.
– Чтобы выжать Нобелевскую премию?
– По медицине.
Она нервно теребила свои волосы.
– А кому она, кстати, досталась? Я как-то не следила за этим…
– Некой Софии Эрнандес Круз. Испанке, которая, однако, живёт в Швейцарии и работает на концерн «Рютлифарм».
– И они, так сказать, купили для неё Нобелевскую премию?
– Вроде того.
– Но ведь это же скандал.
Я помотал головой.
– Скандалы меня не волнуют. Меня волнует только жизнь моей единственной племянницы.
Про мои сомнения в том, жива ли она ещё, я предпочёл в эту минуту не заикаться; Биргитта, судя по всему, тоже была на нервном пределе.
Она вскочила.
– Мне надо на неё взглянуть. Я должна увидеть эту тётку, – с этими словами она выбежала из кухни и бросилась в гостиную. Я слышал, как она включила телевизор и стала переключать каналы.
Вскоре она вернулась.
– Ничего нет. Как будто и нет никакой Нобелевской премии. – Она снова села, наморщила лоб и помотала головой. – Я не могу в это поверить, – сказала она и достала для нас по тарелке так, будто это было самое безотлагательное дело. – Я просто не могу поверить, – повторила она, ставя их на стол. – Кристина… она такая… ну, знаешь, я в ней уверена и думаю, она бы заметила, если бы кто-то её выслеживал. И она бы за себя постояла. Это самое главное. Она бы отбивалась, руками и ногами и всеми силами.
Она положила мне кусок пирога и бросила на меня короткий испытующий взгляд, будто проверяя действие своих слов.
– У нас в школе дети проходят хорошую тренировку в самоутверждении, знаешь? Мы их учим не давать себя в обиду.
– Может быть, – согласился я. – Но одно дело защитить себя от дядьки на улице или кого-то из родственников с дурными намерениями, и совсем другое – оказать сопротивление профессионалам. Тут у ребёнка шансов нет. Тут и у тебя бы не было шансов. Ещё вопрос, были бы шансы у такого, как я.
Биргитта сглотнула. Она отломила кусочек пирога, но есть не стала, а принялась его крошить.
– Кристина в таком случае обратилась бы к полиции. В этом я не сомневаюсь.
– Хорошо, только для такого обращения не остаётся никакой возможности, когда тебя хватают с тротуара и затаскивают в машину. Кроме того, полиция сама замешана в этот заговор.
– Что за чепуха!
– Мне очень жаль, если я нарушил иконописный образ мира.
– Гуннар, мы живём в Швеции. А не в Колумбии.
– В Швеции, конечно. По случайности в той самой стране, где можно безнаказанно убить премьер-министра. – Я проглотил немного пирога и заметил, что голоден. – Помнишь, как потом велось расследование? Сколько всего замяли и затеряли? Оттуда просто за версту несло заговором. Улоф Пальме перешёл дорогу каким-то влиятельным людям. Людям, которых он недооценивал. И ты думаешь, те сети и связки, которые тогда позволяли так удобно избавляться от нежелательных политиков, за это время перестали существовать? Не надо выдавать желаемое за действительное. Сейчас всё это только укрепилось, превратилось в неприступную для нас крепость. Они – там, внутри, а мы тут, снаружи. Вот так.
Биргитта смотрела на меня с ужасом, бледная, как белёная стена. Мне было жаль её расстраивать, но я не мог иначе. Это был как раз тот случай, который мог бы пробудить её, развеять её иллюзии насчёт благости мира, которые она питала в своей школьной резервации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72