Не скажете ли вы "аллилуйя"?
-- Аллилуйя, -- доносится приглушенный ответ.
У телевизора осталось человек десять. Они устроились в немногих
комфортабельных креслах и на диванах, которым место разве что на распродаже.
Все спят, кроме Майка. На экране - едва различимый в искаженном изображении
проповедник с приглаженными волосами, внушающий не больше доверия, чем
Джимми Сваггард на заднем дворе подозрительного мотеля.
-- Аллилуйя, брат мой, -- говорит Майк. -- Трави дальше.
Он сидит в туго набитом кресле чутьпоодаль от остальных. Вид у него
усталый, и, пожалуй, долго он бодрствовать не сможет. Он уже клюет носом. На
боку у него револьвер в кобуре.
-- Браться и сестры, сегодня я буду говорить вам о тайном грехе, --
продолжает проповедник. -- И сегодня напомню вам, аллилуйя Господу, что грех
сладок в устах, но горек на языке и ядовит в животе праведника. Да
благословит вас Господь, и не скажете ли вы "аминь"?
Майк, как выясняется, не скажет. Он уже уронил подбородок на грудь, и
глаза у него закрылись.
-- Но тайный грех! То затверделое сердце, что говорит себе: "Я никому
не расскажу, я оставлювсе при себе, и никто никогда не узнает! " Подумайте
об этом, братья и сестры! Как легко сказать себе: "Я сохраню эту маленькую
нечистую тайну, она никого не касается, и мен от нее вреда не будет! "
Сказать так - и не видеть потом язвы гниения, которой обрастает тайный
грех... болезни, что начинает разъедать душу...
Под его речь камера показывает нам спящие лица - среди них Санни
Бротиган и Аптон Белл, храпящие на диване, сдвинув головы, надругом диване -
Джонас и Джоанна Стенхоуп, обнявшие друг друга. Мы вместе с камерой
удаляемся к импровизированному занавесу, и голос проповедника становится
тише. Он продолжает рассуждать о тайном грехе и себялюбии.
А мы уходим за занавес. Здесь слышнызвуки заснувшего общежития: кашель,
сопение, тихое похрапывание.
Спит на спине Дэви Хоупвелл с нахмуренным лицом. Спитна боку Робби
Билз, протянув руки кСандре. Со своей дочерью Салли и сестрой Тавией спит
Урсула Годсо - они прижались друг кдругу потеснее, подавленные смертью
Питера.
На сдвинутых вместе кроватях спят Мелинда Хэтчер и ее дочь Пиппа;
Ральфи лежитна руках у спящей матери, как в колыбели.
Мы смотрим туда, где раньше детей укладывали спать, и их там все еще
много - Бастер Карвер, Гарри Робишо, Хейди Сент-Пьер, Дон Билз.
Спят жители Литтл-Толл-Айленда. Неспокоен ихотдых, но они спят.
Крупным планом Робби Билз. Он неразборчиво бормочет, глаза бегают под
закрытыми веками. Он видит сон.
День на Мэйн-стрит. На улице - фактически над ней, потому что
Мэйн-стрит погребена под четырьмя, не меньше, футами снега - стоит
телерепортер. Молодой и вполне красивый, одет в ярко-красный лыжный костюм,
перчатки емупод цвет, и на ногах у него лыжи... иначе, скорее всего, вряд ли
мог бы он здесь стоять.
Да, на улице четыре фута снега, но это еще не все. Магазины заметены
чудовищными сугробами. Обрушенные линии электропередачи исчезают в снегу,
как оборванные паутины. Репортер говорит в камеру:
-- Так называемая Буря столетия в Новой Англии ушла в историю. От
Нью-Бедфорда и до Нью-Хоупа люди откапываются из-под таких завалов, которые
вписали в Книгу рекордов не новые строчки, а целые страницы.
Репортер идет на лыжах по Мэйн-стрит мимо аптеки, скобяной лавки,
ресторанчика "Хэнди Боб", бара, женской парикмахерской.
-- Да, копают повсюду, только не здесь, на Литтл-Толл-Айленде - клочке
суши упобережья штата Мэн, доме для почти четырехсот душ, согласно последней
переписи. Почти половина этого населения нашла укрытие на материке, когда
стало ясно, что разразится буря, и разразится всерьез. Среди них почти все
школьники от младших до старших классов. Но почти все остальные... двести
мужчин, женщин и маленьких детей... исчезли. Исключения еще более страшные и
горестные.
Мы видим в свете дня то, что осталось от причала. Бригады "Скорой
помощи" с угрюмыми лицами несут четверо носилок вполицейский катер,
привязанный к обломку причала. Накаждых носилках - застегнутый на молнию
мешок.
-- Четыре трупа нашли пока что на Литтл-Толл-Айленде, -- продолжает
репортер. -- Два случая можно счесть самоубийством, но еще два трупа явно
принадлежат жертвам убийства. Они забиты насмерть тупым орудием - возможно,
одним и тем же.
И мы снова видим репортера.
Ой-ой. Он одет все в тот же красный лыжный костюм, такой же ясный, и
так же чирикает синицей, но красные перчатки он сменил на желтые. Если мы не
узнали Линожа до сих пор (на что следует надеяться) - теперь его не узнать
невозможно.
Репортер, он же Линож, продолжает:
-- Личности погибших не разглашаются до опознания ближайшими
родственниками, но все они давние жители острова. И сбитые с толку
полицейские задают себе снова и снова все тот же вопрос: "Где остальные
жители острова? " Где Робби Билз, городской менеджер? Где Майкл Андерсон,
владелец склада-магазина, служивший наЛиттл-Толл-Айленде констеблем? Где
четырнадцатилетний Дэви Хоупвелл, оставшийся дома выздоравливать после
мононуклеовета? Никто не знает. За всю историю Америки только один был такой
случай.
Крупным планом лицо Молли Андерсон. Ее глазатоже быстро бегают под
закрытыми веками.
Вставка: картина изображающая деревню восемнадцатого века. Слышен голос
женщины-репортера:
-- Так выглядела деревня Роанок, штат Вирджиния, в 1587 году, до того,
как оттуда исчезли все жители - мужчины, женщины и дети. Так никогда и не
выяснилось, что же с нимипроизошло. Был найден единственный ключ к разгадке
- слово, вырезанное на дереве...
Вставка: вырезанная на стволе вяза надпись. Буквы КРОАТОН.
-- ... вот это слово. "Кроатон". Чье-то имя? Название города или
местности? Бессмыслица? Слово забытого много столетий назад языка? Этого
тоже до сих пор никто не знает.
Камера показывает Мэйн-стрит с женщиной репортером. Ей очень к лицу
красный лыжный костюм; он отлично гармонирует с длинными белокурыми
волосами, разрумянившимися щеками... и ярко-желтыми перчатками. Да, это
опятьЛинож, только он говорит женским голосом и выглядит очень
привлекательно. Это не переодевание вженскую одежду для смеха; это мужчина,
который действительно выглядит как молодая женщина и говорит весьма женским
голосом. Это все очень серьезно. Женщина-репортер продолжает ровно с того
места, где оборвался сон Робби, и теперь проходит (точнее, проезжает на
лыжах) по Мэйн-стрит к мэрии, продолжая комментировать:
-- Полиция продолжает заверять репортеров, что загадкабудет решена, но
даже она не отрицает очевидного факта: для исчезнувших обитателей
Литтл-Толл-Айленда надежды очень призрачны.
Она подходит к мэрии, тоже занесенной сугробами.
-- Судя по сохранившимся следам, большинство островитян провели первую
и самую страшную ночь здесь, в подвале мэрии Литтл-Толл-Айленда. Что было
дальше - никто незнает. Интересно, могли ли они что-нибудь сделать, чтобы
избежать своейнепонятной судьбы.
Она проходит к куполу, где висит колокол. Камера смотрит неподвижно ей
вслед.
Крупным планом - Дэви Хоупвелл. Он беспокойно спит, глаза бегают под
веками. Под вой ветра ему снится:
Репортер протягивает рукук куполу, и хотя мы видим его со спины, ясно,
что во сне у Дэвирепортер - мужчина. Он оборачивается. У него борода, очки,
усы.. но это снова Линож. Он говорит:
-- Можно представить себе, что они в своем островном эгоизме и глупой
гордости янки отказались дать... дать одну простую вещь, которая для них все
изменила бы. Для вашего корреспондента это кажетсявозможным, кажется
вероятным. Жалеют ли они об этом теперь? - Пауза. - Живы ли они, чтобы
жалеть? Что случилось в Роаноке в 1587 году? И что случилось здесь, на
Литтл-Толл-Айленде в тысяча девятьсот восемьдесят девятом? Может быть, мы
никогда не узнаем. Но одно я знаю точно, Дэви, - ты чертовски низкогороста
для баскетбола, и ты не попадешь мячом даже в океан.
Репортер, которого видит Дэви, полуоборачивается и сует руку в снежный
купол. Там - мемориальный колокол, но во сне Дэви это не колокол. Репортер
достает оттудаокровавленный баскетбольный мяч икидает его прямо в камеру.
При этом губы его раздвигаются, открывая зубы - не зубы, а клыки.
-- Лови! -- кричит репортер.
x x x
Спящий Дэви в подвале вертится, вскидывает руки, будто ловит мяч.
-- Нет... нет... -- стонет он.
У телевизора в подвале Майк свесилголову на грудь, но и у него глаза
бегают за закрытыми веками, и он, как и другие, видит сон. Голос
проповедника:
-- Но знайте, что грехи ваши найдут вас, и что тайны вашивыйдут наружу.
Ибо все тайное становится явным...
На мутном экране - проповедник, и конечно, это тоже Линож.
-- Не скажете ли вы "аллилуйя"? О братья и сестры мои, не скажетели вы
"аминь"? Ибо я прошу вас уметь видеть жало греха и знать цену порока, я
прошу вас видеть несправедливость тех, кто закрывает дверь перед путником,
который просит столь немногого...
Камера надвигается на экран, по которому мелькает "снег", и проповедник
тает втемноте... но в темноте снежной, потому что ветер сорвал антенну с
крыши и приемочень плохой. Но все равно на экране появляется изображение.
Теперь "снег" на нем - это настоящий снег, снегБури Века, и в немдвижутся
люди - длинной линией танцующей змеи вниз по холму Атлантик-стрит.
-- Ибо воздояние похоти - прах, и плата за грех - ад, -- говорит голос
проповедника.
Кошмарной процессией идутвпавшие в транс островитяне в ночных рубашках
и пижамах, не замечающие воющего ветра и укрывающего их снега. Идет Анджелас
маленьким Бастером на руках, за ней Молли в ночной рубашке несет Ральфи;
Джордж Кирби... Ферд Эндрюс.. Роберта Койн... ладно, ясно. Все здесь. И у
каждого на лбу странная и зловещая татуировка: "КРОАТОН".
-- Ибо еслиотринут посетителя и молящий не слышит ответа, не ввергнуты
ли будут жестокосердные?
-- Аллилуйя, аминь, -- отвечает спящий Майк. Мы видим его лицо крупным
планом.
У остатков городского причала идутпрямо на камеру - на смерть в
холодном океане - как лемминги. Мы не можем поверить... но всеже верим?
После Джорджтауна и Хэвенс-Гэйт - верим.
Первым идет Робби:
-- Простите, что не дали вам того, что вы хотели.
Он падает с разломанного причала вокеан.
Орв Бучер второй:
-- Простите, что не дали вам этого, мистер Линож.
И шагает вслед за Робби.
Энджи Карвер с Бастером на руках.
-- Мы просим у вас прощения. Правда, Бастер?
С ребенком на руках она делает шаг с пирса вморе. Следующая - Молли с
Ральфи на руках.
Майк у телевизора дергается во сне. И кто бы не дернулся, видя такой
кошмар?
-- Нет, Молли... нет...
Голос проповедника не смолкает:
-- Ибо столь мало просили у вас - скажите-ка мне "аллилуйя" - и вы
ожесточили сердцасвои и закрыли уши свои, и за это вы будете расплачиваться.
Вы заклеймены будете, как немилосердные, и ввергнуты будете за это.
Молли стоит на пирсе. Она тоже в трансе, как все, но Ральфи у неена
руках в сознании, и он боится.
-- Мы ожесточили сердца наши, мистер Линож, -- говорит она. -- Мы
закрыли уши свои. И теперь мы платим за это. Простите нас, мистер Линож...
-- Папа! Папа, спаси! -- кричит Ральфи.
-- ... мы должны были дать вам то, что вы хотели, -- говорит Молли.
Она шагает с пирса в черную воду с кричащим Ральфи на руках.
Майк просыпается с судорожным вдохом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
-- Аллилуйя, -- доносится приглушенный ответ.
У телевизора осталось человек десять. Они устроились в немногих
комфортабельных креслах и на диванах, которым место разве что на распродаже.
Все спят, кроме Майка. На экране - едва различимый в искаженном изображении
проповедник с приглаженными волосами, внушающий не больше доверия, чем
Джимми Сваггард на заднем дворе подозрительного мотеля.
-- Аллилуйя, брат мой, -- говорит Майк. -- Трави дальше.
Он сидит в туго набитом кресле чутьпоодаль от остальных. Вид у него
усталый, и, пожалуй, долго он бодрствовать не сможет. Он уже клюет носом. На
боку у него револьвер в кобуре.
-- Браться и сестры, сегодня я буду говорить вам о тайном грехе, --
продолжает проповедник. -- И сегодня напомню вам, аллилуйя Господу, что грех
сладок в устах, но горек на языке и ядовит в животе праведника. Да
благословит вас Господь, и не скажете ли вы "аминь"?
Майк, как выясняется, не скажет. Он уже уронил подбородок на грудь, и
глаза у него закрылись.
-- Но тайный грех! То затверделое сердце, что говорит себе: "Я никому
не расскажу, я оставлювсе при себе, и никто никогда не узнает! " Подумайте
об этом, братья и сестры! Как легко сказать себе: "Я сохраню эту маленькую
нечистую тайну, она никого не касается, и мен от нее вреда не будет! "
Сказать так - и не видеть потом язвы гниения, которой обрастает тайный
грех... болезни, что начинает разъедать душу...
Под его речь камера показывает нам спящие лица - среди них Санни
Бротиган и Аптон Белл, храпящие на диване, сдвинув головы, надругом диване -
Джонас и Джоанна Стенхоуп, обнявшие друг друга. Мы вместе с камерой
удаляемся к импровизированному занавесу, и голос проповедника становится
тише. Он продолжает рассуждать о тайном грехе и себялюбии.
А мы уходим за занавес. Здесь слышнызвуки заснувшего общежития: кашель,
сопение, тихое похрапывание.
Спит на спине Дэви Хоупвелл с нахмуренным лицом. Спитна боку Робби
Билз, протянув руки кСандре. Со своей дочерью Салли и сестрой Тавией спит
Урсула Годсо - они прижались друг кдругу потеснее, подавленные смертью
Питера.
На сдвинутых вместе кроватях спят Мелинда Хэтчер и ее дочь Пиппа;
Ральфи лежитна руках у спящей матери, как в колыбели.
Мы смотрим туда, где раньше детей укладывали спать, и их там все еще
много - Бастер Карвер, Гарри Робишо, Хейди Сент-Пьер, Дон Билз.
Спят жители Литтл-Толл-Айленда. Неспокоен ихотдых, но они спят.
Крупным планом Робби Билз. Он неразборчиво бормочет, глаза бегают под
закрытыми веками. Он видит сон.
День на Мэйн-стрит. На улице - фактически над ней, потому что
Мэйн-стрит погребена под четырьмя, не меньше, футами снега - стоит
телерепортер. Молодой и вполне красивый, одет в ярко-красный лыжный костюм,
перчатки емупод цвет, и на ногах у него лыжи... иначе, скорее всего, вряд ли
мог бы он здесь стоять.
Да, на улице четыре фута снега, но это еще не все. Магазины заметены
чудовищными сугробами. Обрушенные линии электропередачи исчезают в снегу,
как оборванные паутины. Репортер говорит в камеру:
-- Так называемая Буря столетия в Новой Англии ушла в историю. От
Нью-Бедфорда и до Нью-Хоупа люди откапываются из-под таких завалов, которые
вписали в Книгу рекордов не новые строчки, а целые страницы.
Репортер идет на лыжах по Мэйн-стрит мимо аптеки, скобяной лавки,
ресторанчика "Хэнди Боб", бара, женской парикмахерской.
-- Да, копают повсюду, только не здесь, на Литтл-Толл-Айленде - клочке
суши упобережья штата Мэн, доме для почти четырехсот душ, согласно последней
переписи. Почти половина этого населения нашла укрытие на материке, когда
стало ясно, что разразится буря, и разразится всерьез. Среди них почти все
школьники от младших до старших классов. Но почти все остальные... двести
мужчин, женщин и маленьких детей... исчезли. Исключения еще более страшные и
горестные.
Мы видим в свете дня то, что осталось от причала. Бригады "Скорой
помощи" с угрюмыми лицами несут четверо носилок вполицейский катер,
привязанный к обломку причала. Накаждых носилках - застегнутый на молнию
мешок.
-- Четыре трупа нашли пока что на Литтл-Толл-Айленде, -- продолжает
репортер. -- Два случая можно счесть самоубийством, но еще два трупа явно
принадлежат жертвам убийства. Они забиты насмерть тупым орудием - возможно,
одним и тем же.
И мы снова видим репортера.
Ой-ой. Он одет все в тот же красный лыжный костюм, такой же ясный, и
так же чирикает синицей, но красные перчатки он сменил на желтые. Если мы не
узнали Линожа до сих пор (на что следует надеяться) - теперь его не узнать
невозможно.
Репортер, он же Линож, продолжает:
-- Личности погибших не разглашаются до опознания ближайшими
родственниками, но все они давние жители острова. И сбитые с толку
полицейские задают себе снова и снова все тот же вопрос: "Где остальные
жители острова? " Где Робби Билз, городской менеджер? Где Майкл Андерсон,
владелец склада-магазина, служивший наЛиттл-Толл-Айленде констеблем? Где
четырнадцатилетний Дэви Хоупвелл, оставшийся дома выздоравливать после
мононуклеовета? Никто не знает. За всю историю Америки только один был такой
случай.
Крупным планом лицо Молли Андерсон. Ее глазатоже быстро бегают под
закрытыми веками.
Вставка: картина изображающая деревню восемнадцатого века. Слышен голос
женщины-репортера:
-- Так выглядела деревня Роанок, штат Вирджиния, в 1587 году, до того,
как оттуда исчезли все жители - мужчины, женщины и дети. Так никогда и не
выяснилось, что же с нимипроизошло. Был найден единственный ключ к разгадке
- слово, вырезанное на дереве...
Вставка: вырезанная на стволе вяза надпись. Буквы КРОАТОН.
-- ... вот это слово. "Кроатон". Чье-то имя? Название города или
местности? Бессмыслица? Слово забытого много столетий назад языка? Этого
тоже до сих пор никто не знает.
Камера показывает Мэйн-стрит с женщиной репортером. Ей очень к лицу
красный лыжный костюм; он отлично гармонирует с длинными белокурыми
волосами, разрумянившимися щеками... и ярко-желтыми перчатками. Да, это
опятьЛинож, только он говорит женским голосом и выглядит очень
привлекательно. Это не переодевание вженскую одежду для смеха; это мужчина,
который действительно выглядит как молодая женщина и говорит весьма женским
голосом. Это все очень серьезно. Женщина-репортер продолжает ровно с того
места, где оборвался сон Робби, и теперь проходит (точнее, проезжает на
лыжах) по Мэйн-стрит к мэрии, продолжая комментировать:
-- Полиция продолжает заверять репортеров, что загадкабудет решена, но
даже она не отрицает очевидного факта: для исчезнувших обитателей
Литтл-Толл-Айленда надежды очень призрачны.
Она подходит к мэрии, тоже занесенной сугробами.
-- Судя по сохранившимся следам, большинство островитян провели первую
и самую страшную ночь здесь, в подвале мэрии Литтл-Толл-Айленда. Что было
дальше - никто незнает. Интересно, могли ли они что-нибудь сделать, чтобы
избежать своейнепонятной судьбы.
Она проходит к куполу, где висит колокол. Камера смотрит неподвижно ей
вслед.
Крупным планом - Дэви Хоупвелл. Он беспокойно спит, глаза бегают под
веками. Под вой ветра ему снится:
Репортер протягивает рукук куполу, и хотя мы видим его со спины, ясно,
что во сне у Дэвирепортер - мужчина. Он оборачивается. У него борода, очки,
усы.. но это снова Линож. Он говорит:
-- Можно представить себе, что они в своем островном эгоизме и глупой
гордости янки отказались дать... дать одну простую вещь, которая для них все
изменила бы. Для вашего корреспондента это кажетсявозможным, кажется
вероятным. Жалеют ли они об этом теперь? - Пауза. - Живы ли они, чтобы
жалеть? Что случилось в Роаноке в 1587 году? И что случилось здесь, на
Литтл-Толл-Айленде в тысяча девятьсот восемьдесят девятом? Может быть, мы
никогда не узнаем. Но одно я знаю точно, Дэви, - ты чертовски низкогороста
для баскетбола, и ты не попадешь мячом даже в океан.
Репортер, которого видит Дэви, полуоборачивается и сует руку в снежный
купол. Там - мемориальный колокол, но во сне Дэви это не колокол. Репортер
достает оттудаокровавленный баскетбольный мяч икидает его прямо в камеру.
При этом губы его раздвигаются, открывая зубы - не зубы, а клыки.
-- Лови! -- кричит репортер.
x x x
Спящий Дэви в подвале вертится, вскидывает руки, будто ловит мяч.
-- Нет... нет... -- стонет он.
У телевизора в подвале Майк свесилголову на грудь, но и у него глаза
бегают за закрытыми веками, и он, как и другие, видит сон. Голос
проповедника:
-- Но знайте, что грехи ваши найдут вас, и что тайны вашивыйдут наружу.
Ибо все тайное становится явным...
На мутном экране - проповедник, и конечно, это тоже Линож.
-- Не скажете ли вы "аллилуйя"? О братья и сестры мои, не скажетели вы
"аминь"? Ибо я прошу вас уметь видеть жало греха и знать цену порока, я
прошу вас видеть несправедливость тех, кто закрывает дверь перед путником,
который просит столь немногого...
Камера надвигается на экран, по которому мелькает "снег", и проповедник
тает втемноте... но в темноте снежной, потому что ветер сорвал антенну с
крыши и приемочень плохой. Но все равно на экране появляется изображение.
Теперь "снег" на нем - это настоящий снег, снегБури Века, и в немдвижутся
люди - длинной линией танцующей змеи вниз по холму Атлантик-стрит.
-- Ибо воздояние похоти - прах, и плата за грех - ад, -- говорит голос
проповедника.
Кошмарной процессией идутвпавшие в транс островитяне в ночных рубашках
и пижамах, не замечающие воющего ветра и укрывающего их снега. Идет Анджелас
маленьким Бастером на руках, за ней Молли в ночной рубашке несет Ральфи;
Джордж Кирби... Ферд Эндрюс.. Роберта Койн... ладно, ясно. Все здесь. И у
каждого на лбу странная и зловещая татуировка: "КРОАТОН".
-- Ибо еслиотринут посетителя и молящий не слышит ответа, не ввергнуты
ли будут жестокосердные?
-- Аллилуйя, аминь, -- отвечает спящий Майк. Мы видим его лицо крупным
планом.
У остатков городского причала идутпрямо на камеру - на смерть в
холодном океане - как лемминги. Мы не можем поверить... но всеже верим?
После Джорджтауна и Хэвенс-Гэйт - верим.
Первым идет Робби:
-- Простите, что не дали вам того, что вы хотели.
Он падает с разломанного причала вокеан.
Орв Бучер второй:
-- Простите, что не дали вам этого, мистер Линож.
И шагает вслед за Робби.
Энджи Карвер с Бастером на руках.
-- Мы просим у вас прощения. Правда, Бастер?
С ребенком на руках она делает шаг с пирса вморе. Следующая - Молли с
Ральфи на руках.
Майк у телевизора дергается во сне. И кто бы не дернулся, видя такой
кошмар?
-- Нет, Молли... нет...
Голос проповедника не смолкает:
-- Ибо столь мало просили у вас - скажите-ка мне "аллилуйя" - и вы
ожесточили сердцасвои и закрыли уши свои, и за это вы будете расплачиваться.
Вы заклеймены будете, как немилосердные, и ввергнуты будете за это.
Молли стоит на пирсе. Она тоже в трансе, как все, но Ральфи у неена
руках в сознании, и он боится.
-- Мы ожесточили сердца наши, мистер Линож, -- говорит она. -- Мы
закрыли уши свои. И теперь мы платим за это. Простите нас, мистер Линож...
-- Папа! Папа, спаси! -- кричит Ральфи.
-- ... мы должны были дать вам то, что вы хотели, -- говорит Молли.
Она шагает с пирса в черную воду с кричащим Ральфи на руках.
Майк просыпается с судорожным вдохом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38