Он не видел, как исказилось лицо жены, когда она провожала его взглядом, пытаясь при этом не закричать ему вслед. Она лишь смахнула выступившие на глазах слезы и отвернулась, шепча:
– Что случилось, Марк? Что происходит?
Воспитание не позволило Аннетт выразить свои чувства так, как ей того хотелось.
Айзенменгер не собирался ждать. У него были вопросы, ответить на которые мог только Марк Хартман. Утром следующего дня Айзенменгер стоял перед дверью его кабинета, но Хартман опаздывал и кабинет оказался пустым. Доктор намерен был во что бы то ни стало удовлетворить свое любопытство и, пользуясь случаем, решил осмотреть кабинет коллеги. Сказать, что Айзенменгер что-то вынюхивает, было бы не совсем правильным: в кабинете царил жуткий беспорядок – документы, слайды, журналы и личные вещи хозяина были разбросаны по всему помещению, и Айзенменгер, просто от нечего делать, принялся перебирать то, что явно не относилось к последней категории.
Так он наткнулся на банковскую квитанцию. Тридцать тысяч фунтов, выплаченных две недели назад.
– Какого черта?… – раздался неожиданно голос хозяина кабинета.
Поначалу Айзенменгеру показалось, что Хартман безумно устал, но почти сразу он понял, что «усталость» – слишком мягкое слово для описания того состояния, в котором находился этот человек. Хартман казался смертельно больным, он выглядел так, будто провел не одну бессонную ночь, будто что-то ужасное, таившееся в темной пропасти его глаз, пожирало его изнутри, будто сам сатана призывал его из будущего, которое для Хартмана было уже предрешено.
– Что вы делаете в моем кабинете?
– Жду вас.
Айзенменгер до последнего не хотел верить, что Хартман сознательно изменил результаты вскрытия, но случайная находка банковской квитанции развеяла все его сомнения. Оставался последний и самый главный вопрос: зачем?
Айзенменгер сам не один год проработал патологоанатомом, поэтому отлично знал особенности работы врачей этой весьма узкой специализации. Их можно считать последним звеном в длинной цепи защиты врачей от обвинений в преступной небрежности, злоупотреблениях и даже убийствах. Не кто иной, как патологоанатомы, сообщают клиницистам, что именно те сделали неверно, предупреждая тем самым повторение подобных ошибок в будущем; они помогают отслеживать закономерности развития заболеваний, с тем чтобы власти проявляли больше внимания к домам престарелых, где пожилые люди слишком часто получают переломы бедер или просто ушибы, которые оказываются для них смертельными; именно патологоанатомы поднимают тревогу, когда полиция находит труп человека, умершего в собственной квартире, казалось бы, совершенно естественной смертью, но, как выясняется при более тщательном осмотре, со скрытой черепно-мозговой травмой неизвестного происхождения. Если Хартман скрывал что-либо в деле Миллисент Суит, так это замалчивание, как хорошо знал Айзенменгер, могло стоить жизни многим другим людям. Поэтому он просто обязан был докопаться до правды, не позволяя этому пышущему яростью индюку изображать благородное негодование.
– Что вы здесь разнюхиваете?
Не так Айзенменгер планировал начать разговор. Собираясь к Хартману, он был настроен на спокойную, чуть ли не дружескую беседу двух коллег, в ходе которой рассчитывал дать Хартману шанс самому объяснить случившееся. Однако тон, которым заговорил Хартман, сделал подобную беседу невозможной.
– Вы подделали результаты вскрытия Миллисент Суит. – Айзенменгер взял инициативу в свои руки.
Хартман открыл рот, чтобы что-то возразить, но глаза его выдали. Они слегка расширились, и Айзенменгер увидел в них тщательно скрываемый смертельный страх. Пауза получилась хотя и короткой, но весьма красноречивой. Спустя несколько мгновений Хартман произнес:
– Чушь собачья! Ничего подобного я не делал.
Будь оно на самом деле так, вполне хватило бы короткого односложного ответа, но столь витиеватая фраза прозвучала не слишком убедительно.
– Слайды и стеклышки, которые, как вы утверждаете, относятся к аутопсии Миллисент Суит, взяты из материалов другого вскрытия.
– Не понимаю, о чем вы говорите! – Хартман затряс головой и прошествовал вглубь кабинета, держа перед собой портфель и прикрываясь им, словно щитом. Он все еще продолжал разыгрывать оскорбленную невинность. Спустя несколько секунд он уже занял оборонительную позицию за столом.
– Девушка умерла не от лимфомы Буркитта. Причиной ее смерти стал множественный рак.
– А вы докажите!
Этим восклицанием Хартман, по сути, выдал себя с головой. Говорить больше было не о чем. Айзенменгер встал и, размышляя над тем, стоит ли поднимать вопрос о тридцати тысячах фунтов, произнес:
– Единственное, чего я никак не могу понять, так это зачем вам все это понадобилось. Что заставило вас скрывать истинную причину смерти девушки? – Задумавшись, он сдвинул брови. Теперь доктор говорил тише, будто pacсуждая сам с собой: – Не похоже, что она умерла насильственной смертью. Множественный рак вещь необычная, но это не причина утаивать правду. Наоборот, нужно было звонить во все колокола…
– Она умерла от лимфомы Буркитта…
Хартман походил сейчас на посетителя бара, который непрерывно повторяет заказ у стойки, но на него упорно не обращают внимания. Айзенменгер пристально посмотрел на него и устало произнес:
– Совершенно очевидно, что она умерла не от Буркитта. Образцы тканей были подменены. И еще Белинда. Не забывайте, она присутствовала при вскрытии.
– Но она всего лишь ординатор! – возразил Хартман. – Что она понимает?
Айзенменгер вздохнул:
– Нет, коллега, она патологоанатом, причем такой, каким вам уже никогда не стать.
С полсекунды Хартман выглядел так, будто готов был вот-вот взорваться. Его лицо исказила злобная гримаса, однако она мелькнула и тут же исчезла, как падающая звезда на летнем небе, которую замечаешь уголком глаза. Он шумно выдохнул и весь словно обмяк, затем последовала все та же жалкая фраза.
– Докажите, – беспомощно повторил он.
Айзенменгер пожал плечами:
– Очень хорошо.
Он поворачивался нарочито медленно, когда Хартман спросил:
– Что вы имеете в виду?
Не увидеть в его вопросе признаков паники было невозможно.
Подходя к двери, Айзенменгер бросил через плечо:
– Я докажу. Проведу анализ ДНК на образцах с лимфомой Буркитта и на свежей ткани, взятой во время вскрытия. Я докажу, что это не те образцы.
Он уже стоял в дверях, когда Хартман прохрипел:
– Но те образцы уничтожены…
Его слова заставили Айзенменгера обернуться. Он поднял брови, покачал головой и тихо сказал:
– Не все, Марк.
Мгновение они смотрели друг на друга, но это мгновение показалось Хартману вечностью. И тут Хартман внезапно разрыдался.
Уже при второй встрече Аласдер преподнес Елене в подарок браслет. Эта красивая и дорогая вещица ей ужасно понравилась. Конечно, поначалу Елена отказывалась от подарка, но и она, и Аласдер прекрасно понимали, что она его примет и что сам браслет является очередным шагом в развитии их отношений. Подарок и неизбежно следующий за ним акт благодарности – обычный ритуал, по сути своей ничем не отличающийся от брачных игр братьев и сестер наших меньших.
И все же…
Их отношения развивались слишком стремительно, а Елена не любила, когда ее торопят. Она чувствовала, что начинает терять контроль над ситуацией, и это ее пугало; при мысли о возможных последствиях происходящего Елену охватывал страх. Она не могла не видеть, что это увлечение затягивает ее, а в глубине ее души зарождается какое-то новое чувство, которого она прежде почти не знала, хотя много лет с замиранием сердца ждала его появления. И все-таки маленький червячок сомнения нет-нет да и вгрызался в ее сознание: что же такое с ней происходит?
Пытаясь разобраться в своей душе, Елена словно наблюдала за манипуляциями иллюзиониста: она видела фокус, и фокус захватывал ее, но найти его разгадку у нее никак не получалось. Аласдер держался с Еленой непринужденно, казался очаровательным, никак не давил на нее, но тем не менее она ощущала над собой власть этого человека и противиться ей была не в силах. Желание пойти дальше в отношениях с Аласдером не покидало ее, хотя умом Елена понимала, что с этим лучше не торопиться.
Неужели это и есть любовь?
Уже сам этот вопрос, возникавший время от времени в сознании Елены, заставлял ее испытывать возбуждение. В такие минуты она казалась себе несмышленой девочкой, впервые столкнувшейся с этим прекрасным и вместе с тем опасным чувством.
– Вся эта юриспруденция, как я понимаю, сплошная скучища, – изрек за ужином Аласдер. При этом, желая раздразнить собеседницу, он лукаво сощурил глаза.
– По большей части, – согласилась она.
Они сидели в небольшом дорогом ресторане, о существовании которого до сегодняшнего вечера Елена только слышала. Это заведение представляло собой одно из тех мест, где даже официанты смотрят на посетителей свысока, хотя пообедать здесь мог себе позволить далеко не каждый.
– Одни завещания и разводы? Ведь именно на беды человеческие адвокаты слетаются, как коршуны.
Отправив в рот очередной кусок, Аласдер принялся методично работать челюстями, при этом ел он гораздо утонченнее большинства мужчин, когда-либо виденных Еленой. Наверное, мать еще в детстве приучила его правильно пережевывать и глотать пищу. Конечно, она привила ему самые безупречные манеры, и Елена отметила это про себя как еще одно достоинство своего нового знакомого: за весь вечер он ни разу не положил локти на стол, ни разу не позволил себе заговорить с набитым ртом и не приступал к очередному блюду, пока за него не принималась она.
– Такой взгляд на профессию адвоката не лишен справедливости, – согласилась Елена.
– Так зачем она вам? Я бы умер от скуки. Неужели вы, имея юридическое образование, не можете найти работу поинтереснее?
Елена пожала плечами:
– Не вся моя работа состоит из завещаний и споров по поводу опекунства над афганской борзой.
Они пили дорогое чилийское вино, и бутылка уже почти опустела. Аласдер положил нож с вилкой на стол – нож с правой, вилку с левой стороны тарелки, расположив их идеально симметрично.
– Что вы сказали бы, если бы я предложил вам другую возможность реализовать свой талант?
Елена заинтересованно подняла брови:
– А именно?
– Нашему юридическому отделу постоянно требуются новые сотрудники. Я уверен, что ваше заявление было бы встречено в отделе кадров с интересом. – Он улыбнулся и взял Елену за руку. – Вернуться к адвокатской практике вы сможете в любой момент.
Предложение выглядело заманчивым, особенно если принять во внимание, что Аласдер был начальником отдела кадров. Разумеется, работа юрисконсульта куда интереснее адвокатской, но Елена, привыкшая не спешить с принятием решений, ответила весьма уклончиво:
– Я никогда не занималась контрактным правом. Впрочем, посмотрим.
Аласдер улыбнулся, словно зная, что жертва попалась в ловко расставленные им сети, и с присущим ему изяществом вновь принялся за еду.
Разговор перескакивал с одной темы на другую, вторая бутылка вина тоже постепенно пустела.
– А чем вообще занимается ваша компания? – спросила Елена за десертом. Она слышала о «Кронкхайт-Кэнэд», но название этой фирмы не связывалось в ее сознании с чем-то конкретным.
– Мы занимаемся многим. Строительство, электроника, информационные системы, биотехнологии, фармацевтика, оборона. Все, что угодно.
– Оборона?
– Ничего такого, что можно было бы назвать тайной за семью печатями, – заверил ее Аласдер. – По большей части это всякие пассивные системы контроля и обнаружения, шифровальная техника и тому подобное.
– Ну и зачем в таком случае «Кронкхайт-Кэнэд» нужен такой сотрудник, как я?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– Что случилось, Марк? Что происходит?
Воспитание не позволило Аннетт выразить свои чувства так, как ей того хотелось.
Айзенменгер не собирался ждать. У него были вопросы, ответить на которые мог только Марк Хартман. Утром следующего дня Айзенменгер стоял перед дверью его кабинета, но Хартман опаздывал и кабинет оказался пустым. Доктор намерен был во что бы то ни стало удовлетворить свое любопытство и, пользуясь случаем, решил осмотреть кабинет коллеги. Сказать, что Айзенменгер что-то вынюхивает, было бы не совсем правильным: в кабинете царил жуткий беспорядок – документы, слайды, журналы и личные вещи хозяина были разбросаны по всему помещению, и Айзенменгер, просто от нечего делать, принялся перебирать то, что явно не относилось к последней категории.
Так он наткнулся на банковскую квитанцию. Тридцать тысяч фунтов, выплаченных две недели назад.
– Какого черта?… – раздался неожиданно голос хозяина кабинета.
Поначалу Айзенменгеру показалось, что Хартман безумно устал, но почти сразу он понял, что «усталость» – слишком мягкое слово для описания того состояния, в котором находился этот человек. Хартман казался смертельно больным, он выглядел так, будто провел не одну бессонную ночь, будто что-то ужасное, таившееся в темной пропасти его глаз, пожирало его изнутри, будто сам сатана призывал его из будущего, которое для Хартмана было уже предрешено.
– Что вы делаете в моем кабинете?
– Жду вас.
Айзенменгер до последнего не хотел верить, что Хартман сознательно изменил результаты вскрытия, но случайная находка банковской квитанции развеяла все его сомнения. Оставался последний и самый главный вопрос: зачем?
Айзенменгер сам не один год проработал патологоанатомом, поэтому отлично знал особенности работы врачей этой весьма узкой специализации. Их можно считать последним звеном в длинной цепи защиты врачей от обвинений в преступной небрежности, злоупотреблениях и даже убийствах. Не кто иной, как патологоанатомы, сообщают клиницистам, что именно те сделали неверно, предупреждая тем самым повторение подобных ошибок в будущем; они помогают отслеживать закономерности развития заболеваний, с тем чтобы власти проявляли больше внимания к домам престарелых, где пожилые люди слишком часто получают переломы бедер или просто ушибы, которые оказываются для них смертельными; именно патологоанатомы поднимают тревогу, когда полиция находит труп человека, умершего в собственной квартире, казалось бы, совершенно естественной смертью, но, как выясняется при более тщательном осмотре, со скрытой черепно-мозговой травмой неизвестного происхождения. Если Хартман скрывал что-либо в деле Миллисент Суит, так это замалчивание, как хорошо знал Айзенменгер, могло стоить жизни многим другим людям. Поэтому он просто обязан был докопаться до правды, не позволяя этому пышущему яростью индюку изображать благородное негодование.
– Что вы здесь разнюхиваете?
Не так Айзенменгер планировал начать разговор. Собираясь к Хартману, он был настроен на спокойную, чуть ли не дружескую беседу двух коллег, в ходе которой рассчитывал дать Хартману шанс самому объяснить случившееся. Однако тон, которым заговорил Хартман, сделал подобную беседу невозможной.
– Вы подделали результаты вскрытия Миллисент Суит. – Айзенменгер взял инициативу в свои руки.
Хартман открыл рот, чтобы что-то возразить, но глаза его выдали. Они слегка расширились, и Айзенменгер увидел в них тщательно скрываемый смертельный страх. Пауза получилась хотя и короткой, но весьма красноречивой. Спустя несколько мгновений Хартман произнес:
– Чушь собачья! Ничего подобного я не делал.
Будь оно на самом деле так, вполне хватило бы короткого односложного ответа, но столь витиеватая фраза прозвучала не слишком убедительно.
– Слайды и стеклышки, которые, как вы утверждаете, относятся к аутопсии Миллисент Суит, взяты из материалов другого вскрытия.
– Не понимаю, о чем вы говорите! – Хартман затряс головой и прошествовал вглубь кабинета, держа перед собой портфель и прикрываясь им, словно щитом. Он все еще продолжал разыгрывать оскорбленную невинность. Спустя несколько секунд он уже занял оборонительную позицию за столом.
– Девушка умерла не от лимфомы Буркитта. Причиной ее смерти стал множественный рак.
– А вы докажите!
Этим восклицанием Хартман, по сути, выдал себя с головой. Говорить больше было не о чем. Айзенменгер встал и, размышляя над тем, стоит ли поднимать вопрос о тридцати тысячах фунтов, произнес:
– Единственное, чего я никак не могу понять, так это зачем вам все это понадобилось. Что заставило вас скрывать истинную причину смерти девушки? – Задумавшись, он сдвинул брови. Теперь доктор говорил тише, будто pacсуждая сам с собой: – Не похоже, что она умерла насильственной смертью. Множественный рак вещь необычная, но это не причина утаивать правду. Наоборот, нужно было звонить во все колокола…
– Она умерла от лимфомы Буркитта…
Хартман походил сейчас на посетителя бара, который непрерывно повторяет заказ у стойки, но на него упорно не обращают внимания. Айзенменгер пристально посмотрел на него и устало произнес:
– Совершенно очевидно, что она умерла не от Буркитта. Образцы тканей были подменены. И еще Белинда. Не забывайте, она присутствовала при вскрытии.
– Но она всего лишь ординатор! – возразил Хартман. – Что она понимает?
Айзенменгер вздохнул:
– Нет, коллега, она патологоанатом, причем такой, каким вам уже никогда не стать.
С полсекунды Хартман выглядел так, будто готов был вот-вот взорваться. Его лицо исказила злобная гримаса, однако она мелькнула и тут же исчезла, как падающая звезда на летнем небе, которую замечаешь уголком глаза. Он шумно выдохнул и весь словно обмяк, затем последовала все та же жалкая фраза.
– Докажите, – беспомощно повторил он.
Айзенменгер пожал плечами:
– Очень хорошо.
Он поворачивался нарочито медленно, когда Хартман спросил:
– Что вы имеете в виду?
Не увидеть в его вопросе признаков паники было невозможно.
Подходя к двери, Айзенменгер бросил через плечо:
– Я докажу. Проведу анализ ДНК на образцах с лимфомой Буркитта и на свежей ткани, взятой во время вскрытия. Я докажу, что это не те образцы.
Он уже стоял в дверях, когда Хартман прохрипел:
– Но те образцы уничтожены…
Его слова заставили Айзенменгера обернуться. Он поднял брови, покачал головой и тихо сказал:
– Не все, Марк.
Мгновение они смотрели друг на друга, но это мгновение показалось Хартману вечностью. И тут Хартман внезапно разрыдался.
Уже при второй встрече Аласдер преподнес Елене в подарок браслет. Эта красивая и дорогая вещица ей ужасно понравилась. Конечно, поначалу Елена отказывалась от подарка, но и она, и Аласдер прекрасно понимали, что она его примет и что сам браслет является очередным шагом в развитии их отношений. Подарок и неизбежно следующий за ним акт благодарности – обычный ритуал, по сути своей ничем не отличающийся от брачных игр братьев и сестер наших меньших.
И все же…
Их отношения развивались слишком стремительно, а Елена не любила, когда ее торопят. Она чувствовала, что начинает терять контроль над ситуацией, и это ее пугало; при мысли о возможных последствиях происходящего Елену охватывал страх. Она не могла не видеть, что это увлечение затягивает ее, а в глубине ее души зарождается какое-то новое чувство, которого она прежде почти не знала, хотя много лет с замиранием сердца ждала его появления. И все-таки маленький червячок сомнения нет-нет да и вгрызался в ее сознание: что же такое с ней происходит?
Пытаясь разобраться в своей душе, Елена словно наблюдала за манипуляциями иллюзиониста: она видела фокус, и фокус захватывал ее, но найти его разгадку у нее никак не получалось. Аласдер держался с Еленой непринужденно, казался очаровательным, никак не давил на нее, но тем не менее она ощущала над собой власть этого человека и противиться ей была не в силах. Желание пойти дальше в отношениях с Аласдером не покидало ее, хотя умом Елена понимала, что с этим лучше не торопиться.
Неужели это и есть любовь?
Уже сам этот вопрос, возникавший время от времени в сознании Елены, заставлял ее испытывать возбуждение. В такие минуты она казалась себе несмышленой девочкой, впервые столкнувшейся с этим прекрасным и вместе с тем опасным чувством.
– Вся эта юриспруденция, как я понимаю, сплошная скучища, – изрек за ужином Аласдер. При этом, желая раздразнить собеседницу, он лукаво сощурил глаза.
– По большей части, – согласилась она.
Они сидели в небольшом дорогом ресторане, о существовании которого до сегодняшнего вечера Елена только слышала. Это заведение представляло собой одно из тех мест, где даже официанты смотрят на посетителей свысока, хотя пообедать здесь мог себе позволить далеко не каждый.
– Одни завещания и разводы? Ведь именно на беды человеческие адвокаты слетаются, как коршуны.
Отправив в рот очередной кусок, Аласдер принялся методично работать челюстями, при этом ел он гораздо утонченнее большинства мужчин, когда-либо виденных Еленой. Наверное, мать еще в детстве приучила его правильно пережевывать и глотать пищу. Конечно, она привила ему самые безупречные манеры, и Елена отметила это про себя как еще одно достоинство своего нового знакомого: за весь вечер он ни разу не положил локти на стол, ни разу не позволил себе заговорить с набитым ртом и не приступал к очередному блюду, пока за него не принималась она.
– Такой взгляд на профессию адвоката не лишен справедливости, – согласилась Елена.
– Так зачем она вам? Я бы умер от скуки. Неужели вы, имея юридическое образование, не можете найти работу поинтереснее?
Елена пожала плечами:
– Не вся моя работа состоит из завещаний и споров по поводу опекунства над афганской борзой.
Они пили дорогое чилийское вино, и бутылка уже почти опустела. Аласдер положил нож с вилкой на стол – нож с правой, вилку с левой стороны тарелки, расположив их идеально симметрично.
– Что вы сказали бы, если бы я предложил вам другую возможность реализовать свой талант?
Елена заинтересованно подняла брови:
– А именно?
– Нашему юридическому отделу постоянно требуются новые сотрудники. Я уверен, что ваше заявление было бы встречено в отделе кадров с интересом. – Он улыбнулся и взял Елену за руку. – Вернуться к адвокатской практике вы сможете в любой момент.
Предложение выглядело заманчивым, особенно если принять во внимание, что Аласдер был начальником отдела кадров. Разумеется, работа юрисконсульта куда интереснее адвокатской, но Елена, привыкшая не спешить с принятием решений, ответила весьма уклончиво:
– Я никогда не занималась контрактным правом. Впрочем, посмотрим.
Аласдер улыбнулся, словно зная, что жертва попалась в ловко расставленные им сети, и с присущим ему изяществом вновь принялся за еду.
Разговор перескакивал с одной темы на другую, вторая бутылка вина тоже постепенно пустела.
– А чем вообще занимается ваша компания? – спросила Елена за десертом. Она слышала о «Кронкхайт-Кэнэд», но название этой фирмы не связывалось в ее сознании с чем-то конкретным.
– Мы занимаемся многим. Строительство, электроника, информационные системы, биотехнологии, фармацевтика, оборона. Все, что угодно.
– Оборона?
– Ничего такого, что можно было бы назвать тайной за семью печатями, – заверил ее Аласдер. – По большей части это всякие пассивные системы контроля и обнаружения, шифровальная техника и тому подобное.
– Ну и зачем в таком случае «Кронкхайт-Кэнэд» нужен такой сотрудник, как я?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66