Но теперь он вспоминал слова отца все чаще и чаще, и, хотя черты его лица уже начали стираться из памяти Карлоса, его голос и, без преувеличения, мудрые высказывания помнились удивительно отчетливо. Сейчас, вспомнив эти слова, Карлос мысленно вернулся на полтора года назад.
После пожара, споров и взаимных обвинений, после того, как они поняли, какую чудовищную шутку с ними сыграли, все шестеро составили своего рода пакт. Ничего драматического: никто не выдавливал кровь из пальца, никто не давал торжественных клятв – никаких внешних эффектов. Главное, все они понимали, в каком положении оказались. Они договорились, что, где бы кто ни оказался, они не будут терять связи, чтобы каждый из шестерых в любой момент мог отыскать остальных – в том случае, если «ПЭФ» усомнится в их верности письменным обязательствам хранить молчание и решит, что этих ребят дешевле убрать, нежели расхлебывать последствия утечки информации.
Впрочем, ничего из этого не вышло. «ПЭФ» действовал как профессиональный безжалостный убийца, расправляясь с каждым из них поодиночке.
За исключением Милли.
Милли умерла от рака.
Какие же были шансы умереть от рака у нее, двадцатитрехлетней девушки? Ничтожные, насколько мог судить Карлос. А умерла Милли, судя по всему, быстро. Когда он позвонил ей на работу, ему так и сказали: скоропостижная смерть.
Мог ли это быть Протей?
Но ее анализы были отрицательными. И он, и сама Милли, и все остальные собственными глазами видели результаты – никто из сотрудников лаборатории, если, конечно, верить предоставленной им информации, не был инфицирован после пожара.
Значит…
Значит, результаты анализов были подтасованы.
И если «ПЭФ» подтасовал результаты анализов Милли, возможно, так поступили и со всеми остальными. При мысли о том, что и он, возможно, носит в себе смертельный вирус, Карлоса начала колотить мелкая дрожь. Внезапно даже обступивший его со всех сторон холод показался Карлосу не таким страшным. Где-то на чердаке завыл разгулявшийся ветер, он стонал, как любовник, изнывавший от смертельно холодной страсти.
Как бы то ни было, Карлос принял решение не выходить из дому до наступления утра.
Хозяин таверны не позаботился хоть как-то назвать свое заведение, как не позаботился и о том, чтобы покрасить его деревянные стены и застелить такой же некрашеный пол ковром. Когда Елена и Айзенменгер вошли в помещение, являвшееся одновременно и баром, и обеденным залом, голоса внутри поутихли и несколько пар глаз настороженно уставились на новых посетителей. В зале висело облако табачного дыма, стены и пол заведения украшали застарелые грязно-коричневые пятна. За столиками сидело человек пятнадцать, сплошь мужчины разного возраста. За стойкой суетился лысый, как коленка, коротышка довольно непрезентабельной внешности, с черной повязкой на глазу. На его шее болтался на серебряной цепочке необычный кулон в виде сморщенного желтого предмета, оказавшегося при ближайшем рассмотрении человеческим пальцем.
Айзенменгер счел нужным взять инициативу в свои руки:
– Мистер… Марбл?
Человек за стойкой кивнул, но не проронил ни звука. Странное поведение хозяина и посетителей таверны удивило Айзенменгера. Что происходит с этими людьми, почему они отказываются пользоваться дарованной им Богом возможностью общаться с помощью человеческой речи?
– Мы не могли бы остановиться у вас на несколько дней?
Марбл оглядел гостей. Одновременно он вытирал стакан, и Елена заметила, что на указательном пальце его левой руки не хватает двух фаланг. На некоторое время в таверне воцарилась тишина; хозяин, видимо, прикидывал, насколько благоразумно принимать незнакомых постояльцев. В конце концов алчность взяла в нем верх над настороженностью, и он снова кивнул. Затем отставил в сторону стакан, мотнул головой в направлении двери в левом углу зала и отвернулся.
– Сэм!
От неожиданного и притом необычайно громкого крика Елена и Айзенменгер вздрогнули. Из-за двери за стойкой появилась девушка лет двадцати.
– Присмотри за баром, – бросил ей Марбл.
Она кротко кивнула, и хозяин повел гостей в заднюю часть таверны. По отчаянно скрипевшим ступеням они поднялись на один пролет и остановились на маленькой площадке, освещенной единственной тусклой лампочкой. Вокруг них по стенам плясали мрачные тени, казавшиеся чернее самой ночи.
Комната, предоставленная в их распоряжение, вмещала высокую двуспальную кровать, шкаф с незакрывавшимися дверками, два деревянных стула и туалетный столик.
– Дверь в ванную налево по коридору. – Покончив таким образом с обзором апартаментов, Марбл перешел к финансовой части: – Двадцать фунтов за ночь с каждого. Оплата вперед.
– Завтрак?
– Еще по пять.
Настала очередь раскошелиться Айзенменгеру. Он вручил Марблу пятидесятифунтовую купюру, тот принял ее из рук доктора с явным удовольствием. Теперь Елена и Айзенменгер обрели нечто вроде легитимного статуса, и Марбл несколько смягчился, даже облагодетельствовал их предложением:
– Могу, если пожелаете, подать утром чай. Перспектива появления восхитительного мистера Марбла перед их кроватью утром, пусть даже с чайным подносом, нисколько не прельщала постояльцев. Не сговариваясь, от чая они дружно отказались.
Марбл оставил их, и, как только дверь за ним закрылась, Елена и Айзенменгер переглянулись и прыснули от смеха, стараясь, однако, не шуметь. Обессиленные, они обнялись, не зная, радоваться или нет своему временному пристанищу. На душ ни у кого из них уже не оставалось сил, поэтому они, проверив постель на предмет присутствия в ней нежелательных обитателей, разделись и забрались под одеяло.
– Ну и чего мы добились? – спросила Елена.
– Пока ничего, начнем поиски завтра.
– Ты видел его палец?
Айзенменгер вздохнул:
– С точки зрения психологии наш мистер Марбл весьма примечательный субъект. Интересно, где он хранит глаз?
В комнате стоял холод, по ней гуляли сквозняки, за стенами таверны начиналась самая настоящая буря. Елена и Айзенменгер крепко обнялись, стараясь отогреться и успокоиться. Уже через несколько минут нежный аромат духов Елены убаюкал доктора.
Беверли гнала машину по ночному шоссе, не понимая, отчего в ее сознание все сильнее закрадывается страх.
Проснувшись, Айзенменгер не спешил открыть глаза, наслаждаясь чувством радостного покоя. Словно он оказался в прекрасном и беззаботном детстве, которого, по большому счету, у него никогда и не было. Айзенменгер пребывал в мире, недоступном ни для кого из смертных, – мире, где нет никаких бед и несчастий, где все дурные чувства улетают прочь, оставляя место лишь душевной и физической радости.
Умиротворенность.
Постепенно в его полудрему добавлялось сознание того, что рядом с ним Елена – теплая, спокойная, спящая. Она лежала, повернувшись к нему лицом и положив правую руку ему на плечо. Елена спала, чуть приоткрыв рот, и взгляду доктора открывалась белая полоска ее красивых ровных зубов. На Айзенменгера нахлынуло всепоглощающее, граничившее с самозабвением чувство любви.
А потом голову доктора неожиданно наполнили мысли о вещах куда более реальных и насущных. Эти мысли словно ножом разорвали то, что, как Айзенменгер с горечью осознал, оказалось лишь игрой воображения, покровом, под которым скрывались его мечты и желания.
Они находились на Роуне, куда бежал Карлос, где, как подозревал доктор, прятался также и Штейн.
Айзенменгер аккуратно высвободил руку, чтобы взглянуть на часы, и этим разбудил Елену. Он видел, что и она не сразу вернулась к действительности и только спустя несколько секунд сообразила, где находится.
Глубоко вздохнув, она откинулась на подушке.
– Который час?
– Семь.
Ей ужасно не хотелось вылезать из-под одеяла, но она ничего не сказала. Айзенменгер поднялся, стараясь при этом не потревожить Елену, и сел на край кровати. И он, и она были полностью обнаженными, и, по правде говоря, Айзенменгер испытывал от этого некоторую неловкость. Не потому, что они занимались любовью, а как раз потому, что они любовью не занимались. Он набросил на себя одежду, потом рискнул посмотреть на Елену.
– Я первый в ванную.
– Хорошо.
Она лениво потянулась, обнажив идеальной формы грудь, так что Айзенменгеру пришлось заставить себя отвернуться. Все это слишком походило на любовное свидание, а не на полное опасностей расследование. Доктор достал из сумки зубную щетку, пасту и мыло и вышел из комнаты.
К моменту его возвращения Елена оделась настолько, чтобы можно было считать, что приличия соблюдены, и, улыбнувшись ему, тоже отправилась в ванную. В половине восьмого они уже спускались по лестнице.
Марбл опять пребывал в молчании, видимо, это было его обычное состояние, так что обслуживала гостей дочь хозяина. Завтрак оказался не первоклассным, но вполне съедобным. Копченая рыба, яичница с беконом, кофе и тосты. Все это Сэм выставила на стол напротив барной стойки. При утреннем освещении зал таверны показался Айзенменгеру совершенно заброшенным; это впечатление не смягчали ни пирамиды стаканов на деревянной стойке бара, ни въевшийся в стены запах табачного дыма. Этот запах упорно не желал выветриваться из помещения, несмотря на распахнутые окна и гулявшие по таверне сквозняки. Елена и Айзенменгер сидели на тяжелых деревянных стульях с потрескавшимися от времени кожаными сиденьями, за хромоногим столом, который наклонялся при каждом неосторожном движении, отчего кофе в чашках все время норовил выплеснуться на блюдца. Пока Елена и доктор решали проблему с кофе и пытались справиться с особенно упрямыми кусками бекона, из глубины помещения появилась Сэм, и Елена обратилась к девушке с вопросом:
– Много у вас постояльцев?
– Вообще-то нет. Так, время от времени. Обычно это птицеловы или охотники. – Последние слова она произнесла с оттенком презрения, выдававшим явное неуважение, которое она испытывала к людям этих профессий.
– А сейчас? Что, и сейчас только они?
– Вроде того.
Айзенменгер положил нож и вилку на тарелку, стараясь ни жестом, ни мимикой не выдать своего отношения к местной кухне.
– Очень вкусно, – вежливо поблагодарил он, судя по всему, создательницу завтрака. – А скажите, Сэм, никто не заходил к вам день или два назад? С парома?
Девушка окинула Айзенменгера ничего не выражавшим взглядом. Если что и можно было прочитать на ее лице, так это вопрос, какого черта они сами здесь делают.
– Мы думаем, что этот человек мог приехать к профессору Штейну, – продолжил доктор, но и на этот раз его слова остались без ответа. – Он ведь живет здесь, не так ли?
Сэм принялась молча собирать со стола посуду и, уже почти закончив, неожиданно произнесла:
– Здесь есть человек по фамилии Штейн, он живет на севере. Но профессор он или еще кто-нибудь, я не знаю.
Незадолго до восхода солнца Розенталь и Бочдалек высадились в восточной части Роуны, самой пустынной на этом и без того малонаселенном острове. Вертолет, не успев коснуться колесами земли, взмыл в воздух спустя секунду после того, как пассажиры его покинули. Эти двое сразу двинулись вглубь острова. Все их движения были четкими и слаженными, несмотря на непрекращавшийся дождь и ледяной ветер. К восходу солнца Розенталь с напарником были уже в двух километрах от дома Штейна, и здесь, в небольшом овражке, поросшем густым кустарником, они остановились. Розенталь достал из кармана пакет сухофруктов и фляжку с водой, после чего посвятил Бочдалека в подробности операции и отведенную ему роль. Ничего особенного – нужно было всего лишь ликвидировать четверых.
Покончив с завтраком, они выбрали место, откуда можно было наблюдать за домом Штейна и окрестностями, оставаясь при этом незамеченными.
Старик сидел за столом и писал, когда раздался стук в дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
После пожара, споров и взаимных обвинений, после того, как они поняли, какую чудовищную шутку с ними сыграли, все шестеро составили своего рода пакт. Ничего драматического: никто не выдавливал кровь из пальца, никто не давал торжественных клятв – никаких внешних эффектов. Главное, все они понимали, в каком положении оказались. Они договорились, что, где бы кто ни оказался, они не будут терять связи, чтобы каждый из шестерых в любой момент мог отыскать остальных – в том случае, если «ПЭФ» усомнится в их верности письменным обязательствам хранить молчание и решит, что этих ребят дешевле убрать, нежели расхлебывать последствия утечки информации.
Впрочем, ничего из этого не вышло. «ПЭФ» действовал как профессиональный безжалостный убийца, расправляясь с каждым из них поодиночке.
За исключением Милли.
Милли умерла от рака.
Какие же были шансы умереть от рака у нее, двадцатитрехлетней девушки? Ничтожные, насколько мог судить Карлос. А умерла Милли, судя по всему, быстро. Когда он позвонил ей на работу, ему так и сказали: скоропостижная смерть.
Мог ли это быть Протей?
Но ее анализы были отрицательными. И он, и сама Милли, и все остальные собственными глазами видели результаты – никто из сотрудников лаборатории, если, конечно, верить предоставленной им информации, не был инфицирован после пожара.
Значит…
Значит, результаты анализов были подтасованы.
И если «ПЭФ» подтасовал результаты анализов Милли, возможно, так поступили и со всеми остальными. При мысли о том, что и он, возможно, носит в себе смертельный вирус, Карлоса начала колотить мелкая дрожь. Внезапно даже обступивший его со всех сторон холод показался Карлосу не таким страшным. Где-то на чердаке завыл разгулявшийся ветер, он стонал, как любовник, изнывавший от смертельно холодной страсти.
Как бы то ни было, Карлос принял решение не выходить из дому до наступления утра.
Хозяин таверны не позаботился хоть как-то назвать свое заведение, как не позаботился и о том, чтобы покрасить его деревянные стены и застелить такой же некрашеный пол ковром. Когда Елена и Айзенменгер вошли в помещение, являвшееся одновременно и баром, и обеденным залом, голоса внутри поутихли и несколько пар глаз настороженно уставились на новых посетителей. В зале висело облако табачного дыма, стены и пол заведения украшали застарелые грязно-коричневые пятна. За столиками сидело человек пятнадцать, сплошь мужчины разного возраста. За стойкой суетился лысый, как коленка, коротышка довольно непрезентабельной внешности, с черной повязкой на глазу. На его шее болтался на серебряной цепочке необычный кулон в виде сморщенного желтого предмета, оказавшегося при ближайшем рассмотрении человеческим пальцем.
Айзенменгер счел нужным взять инициативу в свои руки:
– Мистер… Марбл?
Человек за стойкой кивнул, но не проронил ни звука. Странное поведение хозяина и посетителей таверны удивило Айзенменгера. Что происходит с этими людьми, почему они отказываются пользоваться дарованной им Богом возможностью общаться с помощью человеческой речи?
– Мы не могли бы остановиться у вас на несколько дней?
Марбл оглядел гостей. Одновременно он вытирал стакан, и Елена заметила, что на указательном пальце его левой руки не хватает двух фаланг. На некоторое время в таверне воцарилась тишина; хозяин, видимо, прикидывал, насколько благоразумно принимать незнакомых постояльцев. В конце концов алчность взяла в нем верх над настороженностью, и он снова кивнул. Затем отставил в сторону стакан, мотнул головой в направлении двери в левом углу зала и отвернулся.
– Сэм!
От неожиданного и притом необычайно громкого крика Елена и Айзенменгер вздрогнули. Из-за двери за стойкой появилась девушка лет двадцати.
– Присмотри за баром, – бросил ей Марбл.
Она кротко кивнула, и хозяин повел гостей в заднюю часть таверны. По отчаянно скрипевшим ступеням они поднялись на один пролет и остановились на маленькой площадке, освещенной единственной тусклой лампочкой. Вокруг них по стенам плясали мрачные тени, казавшиеся чернее самой ночи.
Комната, предоставленная в их распоряжение, вмещала высокую двуспальную кровать, шкаф с незакрывавшимися дверками, два деревянных стула и туалетный столик.
– Дверь в ванную налево по коридору. – Покончив таким образом с обзором апартаментов, Марбл перешел к финансовой части: – Двадцать фунтов за ночь с каждого. Оплата вперед.
– Завтрак?
– Еще по пять.
Настала очередь раскошелиться Айзенменгеру. Он вручил Марблу пятидесятифунтовую купюру, тот принял ее из рук доктора с явным удовольствием. Теперь Елена и Айзенменгер обрели нечто вроде легитимного статуса, и Марбл несколько смягчился, даже облагодетельствовал их предложением:
– Могу, если пожелаете, подать утром чай. Перспектива появления восхитительного мистера Марбла перед их кроватью утром, пусть даже с чайным подносом, нисколько не прельщала постояльцев. Не сговариваясь, от чая они дружно отказались.
Марбл оставил их, и, как только дверь за ним закрылась, Елена и Айзенменгер переглянулись и прыснули от смеха, стараясь, однако, не шуметь. Обессиленные, они обнялись, не зная, радоваться или нет своему временному пристанищу. На душ ни у кого из них уже не оставалось сил, поэтому они, проверив постель на предмет присутствия в ней нежелательных обитателей, разделись и забрались под одеяло.
– Ну и чего мы добились? – спросила Елена.
– Пока ничего, начнем поиски завтра.
– Ты видел его палец?
Айзенменгер вздохнул:
– С точки зрения психологии наш мистер Марбл весьма примечательный субъект. Интересно, где он хранит глаз?
В комнате стоял холод, по ней гуляли сквозняки, за стенами таверны начиналась самая настоящая буря. Елена и Айзенменгер крепко обнялись, стараясь отогреться и успокоиться. Уже через несколько минут нежный аромат духов Елены убаюкал доктора.
Беверли гнала машину по ночному шоссе, не понимая, отчего в ее сознание все сильнее закрадывается страх.
Проснувшись, Айзенменгер не спешил открыть глаза, наслаждаясь чувством радостного покоя. Словно он оказался в прекрасном и беззаботном детстве, которого, по большому счету, у него никогда и не было. Айзенменгер пребывал в мире, недоступном ни для кого из смертных, – мире, где нет никаких бед и несчастий, где все дурные чувства улетают прочь, оставляя место лишь душевной и физической радости.
Умиротворенность.
Постепенно в его полудрему добавлялось сознание того, что рядом с ним Елена – теплая, спокойная, спящая. Она лежала, повернувшись к нему лицом и положив правую руку ему на плечо. Елена спала, чуть приоткрыв рот, и взгляду доктора открывалась белая полоска ее красивых ровных зубов. На Айзенменгера нахлынуло всепоглощающее, граничившее с самозабвением чувство любви.
А потом голову доктора неожиданно наполнили мысли о вещах куда более реальных и насущных. Эти мысли словно ножом разорвали то, что, как Айзенменгер с горечью осознал, оказалось лишь игрой воображения, покровом, под которым скрывались его мечты и желания.
Они находились на Роуне, куда бежал Карлос, где, как подозревал доктор, прятался также и Штейн.
Айзенменгер аккуратно высвободил руку, чтобы взглянуть на часы, и этим разбудил Елену. Он видел, что и она не сразу вернулась к действительности и только спустя несколько секунд сообразила, где находится.
Глубоко вздохнув, она откинулась на подушке.
– Который час?
– Семь.
Ей ужасно не хотелось вылезать из-под одеяла, но она ничего не сказала. Айзенменгер поднялся, стараясь при этом не потревожить Елену, и сел на край кровати. И он, и она были полностью обнаженными, и, по правде говоря, Айзенменгер испытывал от этого некоторую неловкость. Не потому, что они занимались любовью, а как раз потому, что они любовью не занимались. Он набросил на себя одежду, потом рискнул посмотреть на Елену.
– Я первый в ванную.
– Хорошо.
Она лениво потянулась, обнажив идеальной формы грудь, так что Айзенменгеру пришлось заставить себя отвернуться. Все это слишком походило на любовное свидание, а не на полное опасностей расследование. Доктор достал из сумки зубную щетку, пасту и мыло и вышел из комнаты.
К моменту его возвращения Елена оделась настолько, чтобы можно было считать, что приличия соблюдены, и, улыбнувшись ему, тоже отправилась в ванную. В половине восьмого они уже спускались по лестнице.
Марбл опять пребывал в молчании, видимо, это было его обычное состояние, так что обслуживала гостей дочь хозяина. Завтрак оказался не первоклассным, но вполне съедобным. Копченая рыба, яичница с беконом, кофе и тосты. Все это Сэм выставила на стол напротив барной стойки. При утреннем освещении зал таверны показался Айзенменгеру совершенно заброшенным; это впечатление не смягчали ни пирамиды стаканов на деревянной стойке бара, ни въевшийся в стены запах табачного дыма. Этот запах упорно не желал выветриваться из помещения, несмотря на распахнутые окна и гулявшие по таверне сквозняки. Елена и Айзенменгер сидели на тяжелых деревянных стульях с потрескавшимися от времени кожаными сиденьями, за хромоногим столом, который наклонялся при каждом неосторожном движении, отчего кофе в чашках все время норовил выплеснуться на блюдца. Пока Елена и доктор решали проблему с кофе и пытались справиться с особенно упрямыми кусками бекона, из глубины помещения появилась Сэм, и Елена обратилась к девушке с вопросом:
– Много у вас постояльцев?
– Вообще-то нет. Так, время от времени. Обычно это птицеловы или охотники. – Последние слова она произнесла с оттенком презрения, выдававшим явное неуважение, которое она испытывала к людям этих профессий.
– А сейчас? Что, и сейчас только они?
– Вроде того.
Айзенменгер положил нож и вилку на тарелку, стараясь ни жестом, ни мимикой не выдать своего отношения к местной кухне.
– Очень вкусно, – вежливо поблагодарил он, судя по всему, создательницу завтрака. – А скажите, Сэм, никто не заходил к вам день или два назад? С парома?
Девушка окинула Айзенменгера ничего не выражавшим взглядом. Если что и можно было прочитать на ее лице, так это вопрос, какого черта они сами здесь делают.
– Мы думаем, что этот человек мог приехать к профессору Штейну, – продолжил доктор, но и на этот раз его слова остались без ответа. – Он ведь живет здесь, не так ли?
Сэм принялась молча собирать со стола посуду и, уже почти закончив, неожиданно произнесла:
– Здесь есть человек по фамилии Штейн, он живет на севере. Но профессор он или еще кто-нибудь, я не знаю.
Незадолго до восхода солнца Розенталь и Бочдалек высадились в восточной части Роуны, самой пустынной на этом и без того малонаселенном острове. Вертолет, не успев коснуться колесами земли, взмыл в воздух спустя секунду после того, как пассажиры его покинули. Эти двое сразу двинулись вглубь острова. Все их движения были четкими и слаженными, несмотря на непрекращавшийся дождь и ледяной ветер. К восходу солнца Розенталь с напарником были уже в двух километрах от дома Штейна, и здесь, в небольшом овражке, поросшем густым кустарником, они остановились. Розенталь достал из кармана пакет сухофруктов и фляжку с водой, после чего посвятил Бочдалека в подробности операции и отведенную ему роль. Ничего особенного – нужно было всего лишь ликвидировать четверых.
Покончив с завтраком, они выбрали место, откуда можно было наблюдать за домом Штейна и окрестностями, оставаясь при этом незамеченными.
Старик сидел за столом и писал, когда раздался стук в дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66