– Одно время она работала в фармацевтической компании, правильно? «Пел-Эбштейн»?
Сьюзан кивнула.
– Насколько я знаю, там что-то случилось в лаборатории…
– Миллисент не любила распространяться об этом, – осторожно заметила Сьюзан.
– Ну? Интересно почему.
В отличие от Миллисент, Сьюзан оказалась не прочь поговорить на эту тему, так что Айзенменгеру оставалось только внимать ей.
– Это была такая тайна! Миллисент подписала какие-то секретные бумаги и должна была держать язык за зубами. Но она мне кое-что рассказывала, и у меня сложилось впечатление, что она чуть ли не стыдилась своей работы там. То есть не самой работы, а того, чем ей там приходилось заниматься. – Сьюзан перешла на заговорщицкий тон, и Айзенменгер не стал ее перебивать.
– Стыдилась? – спросил он, удивленно подняв брови. – Но чего?
Сьюзан покачала головой:
– Она не сказала прямо, но не думаю, что мне это показалось.
Как выяснилось, Сьюзан знала немного. Она подозревала, что Миллисент участвовала в каком-то оборонном проекте. Никаких более определенных сведений у нее не было, и Айзенменгер не был уверен, что ее предположениям и домыслам стоит придавать сколько-нибудь серьезное значение.
– Последний звонок… – Доктор старательно подбирал слова, зная, что разговор на эту тему может оказаться для Сьюзан очень тяжелым. – Там прозвучало слово «Протей». Вам это слово о чем-нибудь говорит?
Кошмарные воспоминания заставили девушку на несколько секунд перемениться в лице, затем она с болью в голосе ответила:
– Да, она как-то упоминала это название. Это что-то связанное с ее работой в «ПЭФ».
– И больше ничего?
Девушка еще раз покачала головой. Она покачала головой и в ответ на вопрос о местонахождении лаборатории, в которой работала Миллисент.
– Милли никогда не говорила об этом, но мне почему-то кажется, что это был какой-то остров на северо-западе Шотландии. Милли начала там работать года три – три с половиной назад. Она тогда писала докторскую, что-то связанное с направленным мутагенезом, но, как я говорила, она предпочитала не вдаваться в подробности своей работы в «ПЭФ».
О направленном мутагенезе Айзенменгер имел крайне смутное представление. Единственное, что он знал, – что это один из разделов высокой клеточной биологии.
– Она не дописала диссертацию даже до середины, когда все это случилось и лабораторию закрыли. Пожар стал для нее страшным ударом, вся ее работа пошла насмарку. Большая часть ее записей сгорела, в том числе и пара статей, которые она намеревалась опубликовать.
– Она не рассказывала, что там произошло? Она ведь была там во время пожара. Она не говорила, из-за чего он вообще начался? – Наблюдая за реакцией Сьюзан, Айзенменгер – уже в который раз за последние дни – почувствовал, что они приближаются к чему-то страшному.
Сьюзан замялась, видимо решая, стоит ли рассказывать незнакомому человеку то, что она считала конфиденциальным, но теперь она держалась несколько раскованнее и, похоже, готова была продолжить эту тему. Но все же девушка колебалась, и Айзенменгеру, чтобы заставить ее говорить, пришлось мягко напомнить:
– Думаю, это может оказаться важным, Сьюзан. Думаю, то, что вы расскажете, сможет пролить свет на смерть Милли.
По правде говоря, Айзенменгер не был до конца в этом уверен, как не был уверен ни в чем, что касалось обстоятельств гибели Миллисент Суит, но в том, что ее смерть как-то связана с «ПЭФ», он уже не сомневался.
Прошло какое-то время, прежде чем Сьюзан нерешительно заговорила. Она все еще не знала, правильно ли поступает, рассказывая доктору то, о чем ее подруга просила молчать. С этого она и начала:
– Однажды она кое-что сказала мне, но просила никому не говорить…
Айзенменгер, чтобы подбодрить девушку, понимающе улыбнулся. В этот момент в коридоре послышались шаги, и, пока они приближались, оба – и Сьюзан, и Айзенменгер – умолкли. Шаги замерли в отдалении, и напряжение спало.
– Она сказала, что в лаборатории была драка. Милли не знала всех подробностей, но считала, что тогда-то и начался пожар.
– Кто-то поджег? Из мести?
Ответ Сьюзан был категоричен:
– Нет. Она говорила, что во время драки что-то опрокинули. От этого и полыхнуло.
– Из-за чего возникла драка?
Девушка снова замолчала, подбирая слова, но Айзенменгер догадался, что на этот раз причиной этого был не страх сказать что-то лишнее, а обыкновенное смущение. Наконец Сьюзан произнесла:
– Она сказала, что из-за нее.
Айзенменгер еще раз взглянул на фотографию на стене. На ней была изображена та же девушка, что и на фото, которое им показывал Рэймонд Суит. Обе фотографии не являлись произведениями искусства, но ни на одной из них Айзенменгер не увидел девушки, из-за которой двое мужчин могли бы затеять драку. Тот факт, что Миллисент считала причиной потасовки себя, показался доктору любопытным. Однако он постарался ничем не выдать своего удивления и спросил только:
– Кто? Кто подрался из-за нее?
Сьюзан снова ушла в себя, и в какой-то момент Айзенменгер испугался, что она больше не скажет ни слова. Но, взглянув на фотографию подруги, словно испрашивая у нее разрешения, Сьюзан продолжила:
– Она говорила, что одним из них был профессор.
– Профессор? Какой профессор?
Девушка вздохнула:
– Профессор Тернер…
Однажды, когда Айзенменгер еще только начинал карьеру патологоанатома, ему довелось производить вскрытие тела, долго находившегося в воде. Не дожидаясь, пока утопленника доставят в морг, доктор сам поехал к реке, из которой, собственно, и выловили труп. Айзенменгер нервничал, чувствуя, что у него не хватает опыта, его даже слегка подташнивало. Моросило, но особенно холодно, как он потом вспоминал, не было. Перед тем как присоединиться к полицейским, он переоделся в защитный комбинезон. Когда он подошел к собравшимся, те – детективы и полицейский врач – повернулись к нему, и он сразу ощутил облегчение. Там, на берегу, он был самой важной персоной. Осознание этого придало Айзенменгеру уверенности. Он выступил вперед, толпа расступилась, и доктор увидел перед собой белого как мел и распухшего от долгого пребывания в воде друга детства.
Сейчас он испытывал чувства, сходные с теми, что пережил тогда.
– Тернер? – недоверчиво переспросил он. – Тот самый профессор Робин Тернер, который недавно умер?
– Да.
Айзенменгер собрался с мыслями и постарался получше уяснить то, что услышал.
– Тернер тоже работал в «ПЭФ»? В той же лаборатории?
Сьюзан кивнула:
– Думаю, между ними случился роман. Когда произошел пожар и проект свернули, он взял ее с собой на новую работу.
Тот самый Тернер, который разбился, упав с высоты, но у которого, по странному стечению обстоятельств, тоже обнаружили рак.
Это известие совершенно выбило Айзенменгера из колеи, и он с трудом смог опять сосредоточиться на прежней теме их разговора. Новые мысли стремительно рождались в его голове, связи между фактами возникали и рушились с неимоверной быстротой, как соединения химических элементов в плавильной печи.
– И с кем же Тернер не поделил Миллисент? Она вам сказала?
– Сказала. Только имя. Фамилию она не называла.
Сьюзан еще только собиралась сказать, о ком идет речь, но Айзенменгер уже знал, чье имя сейчас услышит. Карлос. Именно его она и назвала.
Фрэнк Каупер сообщил коронеру об изменениях в составленном Хартманом заключении о вскрытии Миллисент Суит на четверть часа раньше, чем рассказал об этом Беверли Уортон. Изменения были потрясающими, если не катастрофическими. Инспектор Уортон повесила телефонную трубку и задумалась. Сначала Елена Флеминг, теперь это. И когда она услышала из уст Каупера имя Айзенменгера, ее охватило странное ликование.
В этом деле у нее начал вырисовываться личный интерес.
За плечами у нее было восемнадцать успешно проведенных расследований, а в ее распоряжении – команда подчиненных, у большинства которых коэффициент интеллекта не превышал IQ скоросшивателя. В придачу шеф, который мечтает выставить ее на посмешище, но…
Беверли была игроком по натуре, и главным призом в ее жизненной игре был успех. Она с тщательностью опытного картежника умела составлять многоходовые комбинации и, хотя ее расчеты не всегда оказывались верны, в большинстве случаев все же одерживала победу.
Вот и сейчас, когда в игру вступил ее давнишний противник, доктор Джон Айзенменгер, о проигрыше не могло быть и речи. Окажись на его месте кто-нибудь другой, она, не задумываясь, сбросила бы карты, считая всю эту историю с таинственной, но уже отправленной в архив смертью Миллисент Суит пустой тратой времени. К Айзенменгеру же Уортон питала глубокое уважение, признавая, что он обладает особым нюхом на заковыристые дела, которые сам находит и сам разрешает. Если он подозревал в этом деле что-то серьезное, она, разумеется, готова потратить несколько часов, чтобы ознакомиться с ним подробнее.
Убедившись, что Ламберта нет на месте, она покинула участок и направилась прямиком в медицинскую школу. Она застала Хартмана в его кабинете праздно сидящим за письменным столом. Профессор выглядел так, словно был болен гриппом и вот-вот рухнет без сил. Он сидел, упершись локтями в стол, с белым как мел лицом и большими кругами вокруг налитых кровью глаз. Беверли улыбнулась ему, и он, вероятно, принял эту улыбку за знак сочувствия. Еще раз окинув профессиональным взглядом фигуру Хартмана, Уортон поняла, что разговорить столь обессиленного человека ей не составит труда.
Она начала беседу самым непринужденным тоном, как делала всегда. Уортон оценивала ситуацию следующим образом: в медицинской школе что-то происходит, но что именно происходит и к каким последствиям может привести – неизвестно. Несмотря на скудную информацию, которой она обладала, Беверли, как опытная полицейская ищейка, интуитивно ощущала, что здесь попахивает чем-то серьезным. Пока это были всего лишь круги на воде, но вот что их вызвало, она не знала.
– Дело, конечно, прошлое, но все-таки – не для протокола – скажите мне, мистер Хартман, зачем вы сфальсифицировали заключение о вскрытии Миллисент Суит?
Услышав вопрос, Хартман, который испытал шок от одного только появления инспектора полиции, почувствовал, что сейчас потеряет сознание. Однако отделаться от проблемы при помощи обморока ему не удалось – жестокий и беспощадный мир не желал расставаться с ним ни на минуту.
Это несправедливо! Айзенменгер же обещал…
Разумеется, никто ему такого обещания не давал, как бы Хартману ни хотелось сейчас выдать желаемое за действительное. Айзенменгер просто объяснил ему, что, если он сам не попытается исправить ошибку, произойдут вещи куда более серьезные, нежели разговор с полицейским инспектором. Хартману не оставалось ничего иного, как согласиться.
Он открыл рот, еще не зная, что скажет, и вдруг с ужасом осознал, что ставит крест не только на карьере, но и на всей своей жизни. Теперь его могло спасти только чудо.
У нее не было времени позвонить Рэймонду Суиту вплоть до вечера, главным образом из-за Ламберта, который неустанно следил за работой подчиненных и ни на день этого контроля не ослаблял. Однако и желание во что бы то ни стало разобраться с делом Миллисент Суит не отпускало Беверли. Теперь она знала, что кого-то весьма обеспокоила смерть ничем, казалось бы, не приметной девушки – обеспокоила настолько, что этот кто-то не пожалел ни времени, ни сил, ни денег, чтобы скрыть ее истинную причину. Она знала также, что человек, сделавший это, не был новичком в подготовке и проведении секретных операций, отчего полученная ею информация становилась не просто серьезной, а потенциально опасной.
Услышав в телефонной трубке мужской голос, Уортон представилась, не преминув заметить мистеру Суиту, что она инспектор полиции и ведет официальное расследование обстоятельств смерти его дочери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66