Несколько секунд Хартман стоял, не в силах шевельнуть ни рукой ни ногой; его взгляд бессмысленно скользил по комнате и не мог ни на чем остановиться. Лишь одна спасительная мысль продолжала крутиться в его голове: может, все не так уж страшно, может, обойдется, может, еще удастся спасти что-нибудь стоящее, на чем можно строить дальнейшую жизнь. Голос тестя вернул Хартмана к действительности:
– Я уже написал в Главный медицинский совет, а завтра передам пленку полиции.
Теперь Марк Хартман видел свое будущее ясно и отчетливо.
Они поехали к Айзенменгеру. Елена еще не бывала на его новой квартире. Первое, что она подумала, осматривая жилище доктора, – что оно значительно лучше предыдущего, но эта мысль тут же уступила место другой: ничто не говорило о том, что здесь кто-то живет. Единственным признаком чьего-либо присутствия являлась стопка бумаг на обеденном столе у небольшого эркера. Осмотрев комнату, Елена заглянула на кухню – там тоже все сияло девственной чистотой, включая холодильник, заглянув в который Елена обнаружила лишь одиноко горевшую лампочку.
Если что и делало эту квартиру жилой, так это отсутствие даже намека на сырость, которая в прежнем обиталище Айзенменгера казалась неистребимой.
Сам же Айзенменгер был настолько поглощен собственными мыслями, что его присутствия можно было и не заметить. Когда Елена предложила сварить кофе, ответом ей стало молчание, которое она истолковала как согласие. Однако, вернувшись с кухни, Елена застала Айзенменгера за письменным столом: он просматривал бумаги и время от времени делал какие-то записи. Она расположилась напротив и принялась разглядывать каракули доктора, пытаясь превратить их в буквы, слова и предложения.
Куда он пошел бы? Знает ли, что заражен? Подружки. Наобум? Жив?
Поняв бессмысленность этого занятия, Елена откинулась на спинку стула и, время от времени прихлебывая кофе, принялась ждать, когда Айзенменгер сам все ей объяснит.
В конце концов глубокий вздох доктора возвестил о его возвращении к действительности. Он оторвал взгляд от своих записей и перевел его на Елену. Заметив на столе кружку уже почти остывшего кофе, Айзенменгер был приятно удивлен.
– О, спасибо.
– Тебя посетило вдохновение?
Он нахмурился и покачал головой:
– Нет, увы. – Одним залпом он осушил полчашки. – У тебя при себе те записи, которые ты сделала у Беверли?
Елена вынула из портфеля блокнот:
– Я понимаю, что без сведений, добытых Уортон, нам пришлось бы трудно, но скажи, тебя не тревожит сам факт существования такого досье? То, что она сумела собрать его за один день?
Айзенменгеру не хотелось вновь поднимать эту тему, сейчас нужно было сосредоточиться на главном, но он видел, что для Елены вопрос этичности их действий крайне важен.
– Тревожит ли это меня? Да. Удивляет? Нет. До недавнего времени государство еще не располагало такими возможностями для сбора информации о своих гражданах, а завтра этих возможностей будет еще больше.
– Я вовсе не такая наивная, Джон. Я отлично представляю себе, что такое спецслужбы, какими возможностями они обладают и на что могут пойти во имя национальной безопасности, но Беверли Уортон всего-навсего рядовой инспектор полиции. Она не может, не должна иметь доступ к подобной информации!
Отвечая вопросом на пламенную речь Елены, доктор не смог скрыть улыбку:
– А ты уверена, что печешься исключительно о гражданских свободах и правах человека?
Елена вдруг заняла оборонительную позицию:
– То есть?
Сообразив, что ему следует скрыть улыбку, Айзенменгер попытался высказаться как можно более деликатно:
– Возможно, этот «рядовой инспектор полиции» несколько осложняет тебе жизнь.
Если Айзенменгер думал, что за проведенную с Еленой ночь изучил ее темперамент, то он глубоко ошибался. Теперь Елена завелась по-настоящему.
– А почему бы и нет? – накинулась она на доктора. – Ты, может быть, и уговорил меня ради Рэймонда Суита и установления истины заключить перемирие с этой сучкой, но это вовсе не значит, что я простила ее. Она довела до самоубийства моего брата и разрушила мою жизнь, и я продолжаю настаивать на возмездии!
– Конечно, я не имел в виду…
– Ты хотел сказать, что я необъективна. Ну да, я слышу это от тебя не в первый раз. Почему ты думаешь, будто я не умею контролировать свои эмоции и они влияют на мои суждения?
– Я не…
– Просто потому, что я женщина?
У Айзенменгера возникло ощущение, будто он гасит пламя керосином.
– Да нет же, я вовсе так не думаю. Я только…
– Или ты считаешь меня в чем-то ущербной? Да? Да или нет? Я что, какой-нибудь моральный урод с раз и навсегда исковерканной жизнью?
Елена распалилась всерьез и принялась перечислять все недостатки и прегрешения Айзенменгера – подлинные и мнимые. Он попытался было ее остановить:
– Я не думаю…
– Ах не думаешь?! – воскликнула она, и это стало последней каплей.
– Нет же, черт побери! Можешь ты наконец не перебивать и выслушать меня до конца?
Это заставило ее замолчать, но атмосфера продолжала оставаться накаленной до предела. Судя по выражению лица Елены, ее все сильнее охватывала ярость. Призвав на помощь всю свою выдержку, доктор заговорил как можно более спокойным тоном:
– Я вполне понимаю твои чувства к Беверли Уортон, правда, понимаю. И поверь, настанет день, когда я помогу тебе доказать невиновность твоего брата и роль Беверли в его смерти. Но сейчас наш общий враг – «Пел-Эбштейн Фармасьютикалс». Это гигант, по сравнению с которым мы – ничто. Без помощи Уортон у нас нет ни малейшего шанса против него.
Выслушав Айзенменгера, Елена произнесла:
– Но это вовсе не означает, что мне доставляет удовольствие общаться с этой… с этой…
– А я и не прошу тебя ее любить, – не дал ей договорить Айзенменгер. – Я прошу только терпеть, желательно молча.
Елена уже открыла рот, чтобы продолжить спор, но доводы Айзенменгера все-таки подействовали на нее. Она лишь тяжело вздохнула и, сделав по-детски обиженное лицо, проговорила:
– Ты слишком многого от меня хочешь.
Он взял ее за руки:
– Нам нужно найти Карлоса раньше, чем до него доберется Розенталь.
Елена кивнула.
Розенталь подцепил ее в ночном клубе. Она сказала, что ее зовут Бобби, попутно сообщив, что ей недавно исполнилось девятнадцать. Однако краткое знакомство с содержимым ее сумочки, в то время как Бобби посещала дамскую комнату, поведало Розенталю, что ее хозяйка на самом деле на два года моложе. На семнадцатилетнюю девушку произвел впечатление автомобиль нового знакомого, она явно ликовала оттого, что подцепила такого выгодного клиента, и Розенталь мысленно улыбался, представляя, как она запоет через несколько часов.
Он отвез ее на одну из нескольких квартир, которые были в его распоряжении. Бобби по достоинству оценила роскошь обстановки. Розенталь достал из холодильника шампанское, открыл бутылку, разлил содержимое в два бокала и опустился в кресло. Бобби наверняка сама знала, что делать.
И действительно, девушка его не разочаровала.
Одним глотком осушив бокал (Розенталь простил ей столь недостойное отношение к благородному напитку), девушка встала и сбросила коротенькое красное платье. Оно привычно упало к ее ногам, словно проходило эту процедуру в стотысячный раз; через секунду нижнее белье покорно последовало за платьем. Розенталь оглядел Бобби с ног до головы, довольно кивнул и поднялся с кресла. Не глядя на девушку, он направился в спальню. Бобби молча последовала за ним.
Остаток вечера они провели в попытках мысленно восстановить последовательность событий. Елена высказала предположение:
– Проект «Протей» изначально имел целью получение вируса с генами – возбудителями рака.
Айзенменгер и Елена сидели рядом на небольшом синем кожаном диване. Они только что покончили с пиццей и теперь запивали ее красным вином. Айзенменгер, казалось, полудремал.
Елена продолжила:
– Объясни мне еще раз, зачем вообще нужно заниматься подобными разработками.
В комнате стояла такая тишина, что можно было расслышать шум проезжавших по дальней улице машин.
– Они изучали канцерогенез, то есть процесс возникновения и развития рака, – неторопливо начал Айзенменгер. – Один из методов, которыми ведутся подобные исследования, состоит в том, чтобы, введя в здоровую клетку измененный генный материал, следить, к каким результатам это приведет. Как я говорил, вирусы – идеальное для этого средство, потому что за сотни миллионов лет эволюции они выработали совершенный механизм занесения в клетки посторонних генов.
– Значит, Протей был… Чем? Чем-то таким, что весь «ПЭФ» мог использовать в исследованиях рака?
– Скорее всего, так.
Кто-то прошел под окнами, насвистывая «Боже, храни королеву».
– Итак. В лаборатории возникает пожар. Решить, что именно явилось его причиной, полиция и страховщики не могут, впрочем, для нас это не важно.
– Так уж и не важно?
– Не понимаю, зачем нам сейчас думать о причинах. – Внезапно Айзенменгер замолчал и вдруг, словно пораженный очередной догадкой, наклонился вперед и прошептал: – Боже…
Поднеся бокал к губам, Елена посмотрела на него.
Айзенменгер все еще пребывал в неестественной сгорбленной позе, на лице его читались ужас и изумление.
– Какой же я идиот!..
Елена недоуменно посмотрела на него.
– Беверли была права.
Услышав ненавистное имя, Елена поморщилась, как будто проглотила лягушку, после чего спросила:
– В чем?
– Национальная безопасность.
– Ну?
Доктор задумался.
– Очень похоже, что пожар был лишь прикрытием.
– Каким прикрытием?
– Отдел проектирования моделей.
Елена вздохнула – никакой новой для себя информации она в словах Айзенменгера не услышала.
– О чем ты говоришь?
– Может быть, они и использовали Протей в качестве раковой модели, но тогда к чему такая секретность? В этой лаборатории, конечно, велась разработка инновационных технологий, но никакой промышленной ценности они не имели. По крайней мере, довольно долго «ПЭФ» не заработал бы на Протее ни пенса. А теперь ответь мне: с чего тогда городить весь этот огород, зачем загонять людей на крошечный островок где-то у берегов Шотландии?
– Если не из коммерческих соображений, то зачем?
Айзенменгер уклонился от прямого ответа, предоставляя Елене возможность самой сделать вывод.
– Реагирующий на температуру спусковой крючок… – Эти слова он даже не произнес, а еле слышно пробормотал себе под нос.
Ответ был настолько же очевиден, насколько и ужасен; именно поэтому до Елены не сразу дошел смысл слов доктора. Какое-то время она продолжала недоумевающе глядеть на Айзенменгера, подавляя желание спросить напрямую, что он имеет в виду. Она знала, что делать этого не следует, – Айзенменгер сам все ей расскажет, когда его рассуждения обретут законченную форму.
– Спусковой крючок – это не просто мера предосторожности: в нем-то и заключается главная прелесть всей комбинации. – Сказав это, доктор залпом осушил свой бокал, вновь наполнил его, забыв предложить вина Елене. Воспользовавшись тем, что доктор отрешенно смотрит куда-то в пространство, она взяла из его рук почти опустевшую бутылку.
– Протей – это оружие, – наконец произнес Айзенменгер.
Беверли глубоко вздохнула. Она лежала на животе, и Люк массировал ей плечи. Его сильные широкие ладони разминали ее уставшие мышцы, снимая напряжение, и мрачные мысли постепенно покидали Уортон. Люк, полностью обнаженный, сидел на ее ягодицах и, как и Беверли, получал удовольствие, касаясь ее разгоряченной плоти. Отражение двух соединенных тел в большом зеркале у изголовья кровати лишь усиливало наслаждение.
Беверли открыла глаза, увидела, что Люк смотрит на нее, и приподнялась на локтях, чтобы он мог видеть все ее совершенное тело целиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66