Уголки рта опустились, брови снова сдвинулись. Мордашка лежавшего на подушке Джейка мишки тоже выражала глубокую задумчивость, но, так как это выражение было статичным, на физиономии игрушки отпечатался не интеллект, а отсутствие всякой мысли.
– Она сказала, что развод – единственный выход.
В голове Хартмана один за другим стали возникать вопросы. Вопросов был миллион, а может быть, целых два миллиона; большинство из них начинались со слова «как» и лишь несколько – с «почему». Внезапно все они исчезли, вытесненные одной-единственной мыслью: его браку конец. Это был ужас во тьме, призрак, который страшнее смерти.
Мальчик же продолжал, старательно вспоминая:
– Она сказала, что у нее нет другого выхода.
Услышав эти слова, Хартман ухватился за них, как за возможность помилования или отсрочки приговора:
– Кто? С кем она разговаривала?
– Тетя Шарлотта и дядя Джек.
Свалившееся на Хартмана горе парализовало его. У него засосало под ложечкой, его начало подташнивать. Грудь сжалась, стало трудно дышать. Снова полились слезы, сдержать их не получалось, потом накатил смех, и все это слилось в противоречивую вереницу чувств.
Дети всегда раздражали Хартмана, как ни старался он подавить в себе это чувство. Детей хотела Аннетт – только двух, и непременно мальчика и девочку (ее представления о законах биологии не шли ни в какое сравнение с познаниями в области корпоративного права); он согласился, но согласие с требованием жены не вызвало в нем прилива энтузиазма. Он часто задумывался, не в этом ли кроется причина его неприязненных отношений с Аннетт. И лишь временами у Хартмана случались своего рода моменты прозрения, когда мир, как в детстве, внезапно окрашивался в яркие солнечные цвета, и в этом мире он был не просто мужчиной, которому случилось обзавестись детьми, а становился любящим, заботливым, настоящим отцом.
Он обнял Джейка, на этот раз ощутив, что обнимает сына, а не просто ребенка. Прижав малыша к груди, он зашептал в худенькое плечико:
– О боже… – Но слезы мешали ему говорить.
Карлос Ариас-Стелла еще раз заглянул в унитаз. Что он собирался там увидеть, кроме собственной блевотины, непонятно. Вокруг стояла невыносимая вонь, но Карлос находился не в том состоянии, чтобы обращать на это внимание, – все его тело болело, ноги подкашивались, а голова раскалывалась так, словно кто-то методично вбивал в нее гвозди.
Тошнота накатила снова, и очередной мышечный спазм привел Карлоса к полной потере координации. Он понимал, что в таком состоянии лучше просто отлежаться, но все равно сунул голову в унитаз, почти уткнувшись в самое его дно, в миазматическую массу, еще недавно булькавшую в его желудке.
Карлос принялся тужиться, и фарфоровый унитаз гулким эхом отразил звуки, самопроизвольно извлекаемые его горящей глоткой. Организм не смог выдавить из себя ничего, кроме остатков непереваренной пищи вперемешку с желчью, и Карлос в очередной раз задался вопросом: что все-таки хуже – боль бесполезных рвотных позывов или мучившая его изжога. Дверь за спиной Карлоса содрогалась под градом ударов.
– Карл! Карл!
Дверная ручка дергалась не переставая. Не в силах выносить эту какофонию, Карлос, все так же держа голову в унитазе, тихо простонал:
– Иди ты, Нерис!
– Что с тобой?
– Все просто замечательно, Нерис, лучше не бывает. Ни за что не хотел бы сейчас оказаться в другом месте, – продолжил он диалог с извергнутым содержимым своего желудка.
– Ты меня слышишь?
Карлос медленно, с трудом поднялся на ноги; ему казалось, что раковина – один из немногих оставшихся у него друзей. Перемещение к умывальнику прошло благополучно, он пустил холодную воду, сперва попил и только потом ополоснул перепачканное лицо. Все это ему пришлось проделать под неумолкавший аккомпанемент с противоположной стороны двери – Нерис то барабанила по ней, то принималась остервенело дергать за ее ручку.
В конце концов он не выдержал и открыл.
Нерис нельзя было назвать непривлекательной. С тех пор как он переехал к ней семь месяцев назад, его зависимость от нее только выросла. Поначалу это был лишь секс – чуть ли не круглые сутки самого замечательного секса, который только можно себе представить. Карлос рассчитывал, что этим их отношения и ограничатся, но, как говорится, сердцу не прикажешь. Там, где ее никто не ждал, возникла привязанность, и к плотским удовольствиям добавилось иное – радость совместной жизни.
– Сколько можно, алкоголик ты гребаный! – Оттолкнув обмякшее тело сожителя ногой, Нерис вошла в ванную. На ней был короткий розовый халатик, который как нельзя лучше подчеркивал округлость ее попки, но сейчас Карлоса нисколько не интересовали женские прелести.
– Толстеешь, – произнес он.
По правде говоря, так оно и было, а поскольку Нерис была буквально зациклена на своей фигуре, ее реакция на слова Карлоса оказалась похожей на эффект разорвавшейся бомбы. Не поворачивая головы, но достаточно громко, чтобы быть услышанной сквозь шум лившейся из крана воды, она сказала, обращаясь даже не к Карлосу, а к его отражению в заблеванном зеркале:
– Здесь воняет, как в ночлежке, свинья ты эдакая! – Ее намеренный уэльский прононс был призван передать высшую степень презрения. – Ты настоящее дерьмо, вот что я тебе скажу, пьянь, попусту занимающая жизненное пространство.
Воспользовавшись тем, что Нерис больше не смотрит на него, переключившись на свое отражение в зеркале, Карлос подкрался к ней сзади и, обхватив ладонями груди, ткнулся носом в ее шею. Она уже не сердилась, ей это нравилось, хотя она и делала вид, будто продолжает злиться.
– Отстань, педераст несчастный!
Он отпустил ее, шлепнул по заду и направился в спальню. Плюхнувшись на кровать, он закрыл глаза и попытался дышать ровно и глубоко в надежде, что так сможет справиться с очередным приступом тошноты. Не помогло. Запах витавшего в воздухе сигаретного дыма проникал прямо в желудок и воспаленный мозг. Вошла Нерис.
– Сколько ты выпил вчера вечером?
Он не посчитал нужным ответить.
– Я видела, как ты выдул пять пинт еще до того, как я ушла из паба, так что одному Богу известно, сколько ты залил в свою глотку.
Теперь Карлосу пришлось работать на два фронта: бороться с тошнотой и с раздражением, которое неизменно вызывали у него попытки Нерис воззвать к его совести. А она все не унималась:
– Ты и сегодня собираешься задержаться после работы, опять…
Вообще-то сегодня он задерживаться не собирался. Нерис никак не могла привыкнуть к его ненормированному рабочему дню сотрудника научно-исследовательского учреждения. Она принимала только одну норму: работа с девяти до пяти, и в ее голове не укладывалось, как можно приходить на службу, скажем, к половине одиннадцатого. Говорить что-либо по этому поводу не имело смысла, поэтому Карлос продолжал лежать с закрытыми глазами. Лучше ему не становилось.
– Знаешь, Карл, тебе лучше уволиться, эта работа тебя до добра не доведет.
– Это все кебаб, – нехотя сказал Карлос, решив, что настало время хоть как-то оправдаться. Он добился своего, потому что Нерис уставилась на него непонимающим взглядом и переспросила:
– Что-что?
Да, до леди этой девчонке еще далеко, подумал Карлос и так же нехотя повторил:
– Кебаб. После того как я вышел из паба, взял себе кебаб.
Нерис опустилась на пуфик напротив дешевого туалетного столика и принялась расчесывать волосы маленькой красной пластиковой щеткой. В зависимости от настроения и физического состояния Карлоса эти действия подруги либо возбуждали его, либо вызывали желание подначить. Нерис знала это, поэтому игриво произнесла:
– Какой же ты гадский врун, Карл! – Из ее уст эта фраза прозвучала почти как божественное дарение миру света.
Карлос не счел нужным отвечать и полностью сосредоточился на своем похмелье.
Некоторое время Нерис молчала. Она скинула халатик – сквозь неплотно сомкнутые веки Карлос наблюдал за ней, и в голове у него рождались приятные, может быть, даже эротические образы. Так же молча Нерис надела блузку и короткую зеленую юбку, после чего занялась макияжем, который изменил ее внешность куда больше, чем одежда. Закончив туалет, она подошла к Карлосу:
– Ну, серьезно. Ты не должен так много пить.
– Может, ты и права, детка, может, ты и права. Я попробую пить меньше. – Он через силу улыбнулся.
Наконец Нерис покинула комнату, бросив любимому на прощание:
– Лентяй паршивый.
Стандартный маршрут ее перемещений по квартире был изучен Карлосом в мельчайших подробностях: к холодильнику за апельсиновым соком – налить, выпить; пальто и туфли из шкафа в прихожей – надеть одновременно перед уходом. Действие завершилось звуком захлопывающейся входной двери. Только после этого Карлос открыл глаза, вывернул шею, чтобы взглянуть на будильник, и успокоился. Голова все еще раскалывалась, но тошнота пошла на убыль. Половина восьмого, можно позволить себе еще три четверти часа ни о чем не думать.
Он закрыл глаза.
Британская штаб-квартира «Пел-Эбштейн-Фармасьютикалс» располагалась на равнинной местности в самом сердце Центральной Англии. Стеклянные стены, обрамленные стальной арматурой, и взмывавшие к небу башни этого внушительного строения просматривались с расстояния двадцати пяти – тридцати километров. Архитектор, создавший его, получил за свой проект множество призов, не остались внакладе и местные землевладельцы, сколотившие целые состояния на продаже близлежащих акров. Впрочем, не только они – вся экономика района оказалась в полной зависимости от своего нового, самого крупного и самого наглого налогоплательщика.
Айзенменгер уже издалека невзлюбил этот комплекс зданий, и, чем ближе он становился, тем острее становилась и неприязнь. Отдавая должное мастерству архитектора, он в то же время с поразительной ясностью сознавал, что эта громада вписывается в окружающий ландшафт так же, как вписалась бы в сцену кулачного боя настоятельница монастыря. Всем своим видом это строение олицетворяло идею превосходства над природой, и любой сторонний наблюдатель не мог это не чувствовать.
Машину вел Айзенменгер, Елена сидела рядом. Всю дорогу, занявшую около двух часов, доктор старался не смотреть на ее ноги. Время от времени то он, то Елена нарушали молчание, но разговор не клеился, словно ни один из них не мог найти подходящей темы для беседы.
При въезде на территорию компании машину остановила охрана. Ворота были высокими, к ним вплотную примыкала ограда из цепей, которая, продолжаясь в обе стороны насколько хватал глаз, опоясывала обширный участок вересковой равнины. Метров через пятьдесят, после того как несколько свободно разгуливавших по территории черных псов остались позади, словно из ниоткуда возник очередной пропускной пункт, который тоже оказался не последним. На каждом из них документы Айзенменгера и его спутницы проверялись самым тщательным образом, машина обыскивалась, затем охранник по радио связывался с начальством и только после этого милостиво позволял следовать дальше.
– Да, охрана впечатляет, – заметила Елена, когда они миновали очередной пост.
По обе стороны дороги почти вплотную к ней тянулись ряды невысоких зданий. Каждое строение было снабжено щитом с названием подразделения, например «Моделирование и синтез белков», «Группа искусственной памяти» или «Развитие нервной системы».
– Так вот в чем дело, – протянул Айзенменгер. – У них здесь ведутся высокотехнологичные разработки. Есть что охранять.
Все это вызвало у него весьма неприятное ощущение; он заметил, что такую же неприязнь почувствовала и Елена – словно они путешествовали по чреву великана.
Перед главным зданием штаб-квартиры раскинулась огромная автостоянка, протянувшаяся чуть ли не на полмили вдоль берега озера, из середины которого били пять фонтанов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66