идентификация личности должна быть абсолютной.)
Когда Ригельт сказал, отодвинув от себя маленькую чашку, где был горьковатый, очень крепкий кофе (густой, как показалось Штирлицу, просто тягучий, до того мощный), что он расплатится, Штирлиц окончательно убедился в том, что штурмбанфюрер его пасет , – слишком щедр, но обязательно возьмет счет у официанта, чтобы отчитаться перед тем, кто его отправил; за отчетностью в СД следили всегда в высшей мере скрупулезно.
Счета, однако, Ригельт не взял: зачем ему брать счет, когда в ИТТ, в секторе «Б» давали деньги на выполнение операции, не требуя отчета? Если, конечно же, речь шла о суммах, не превышающих двухсот пятидесяти долларов: экономить на малом неминуемо означает потерять в большом.
В самолетике местной авиакомпании Штирлицу сделалось плохо.
Подлетая к Игуасу, он временами терял сознание.
В местный госпиталь – крошечный, две палаты, доктора нет, только фельдшер, получивший образование в иезуитской миссии, – его привезли в ужасном состоянии; не до паспорта; человек умирает, удар по престижу как авиакомпании, так и Игуасу, стоящей как раз на границе Аргентины с Парагваем и Бразилией.
После того, как фельдшер сделал Штирлицу два укола – для поддержания мышцы сердца (из-за жары здесь держали эти ампулы для иностранных охотников, приезжавших в сельву) и сильный витамин, стимулирующий улучшение обмена (на случай, если гость ослаб или началось какое-то инфекционное заболевание), Ригельт, погладив Штирлица по руке, сказал:
– Я очень сожалею, дорогой Браун... Постарайтесь уснуть, я нанял индейца, он будет все время при вас, захотите чего-нибудь, сразу же скажите, я – рядом.
Информация к размышлению (Хуан Доминго Перон и Ева Дуарте)
Судьба того или иного политика подчас зависит от событий, произошедших за много тысяч километров от того места, где он живет и действует; на задний план отступает все то, что его ранее формировало как личность; все вроде бы остается таким, каким было вчера еще, какое там вчера – за час, даже за минуту перед тем, как произошло то, что оказало исключительное воздействие на политика; на поверхности все может оставаться – во всяком случае, какое-то время – так, как было ранее, однако исследователям надлежит искать в документах, прессе, дневниках, воспоминаниях сподвижников мельчайшие симптомы того изменения, которое может оказаться если и не кардинальным, то весьма существенным; лишь это позволяет объективному историку анализировать того или иного лидера не в одном, что всегда легко, но в нескольких пересекающихся измерениях.
Именно такого рода событиями, оказавшими громадное влияние на политическое реноме Хуана Доминго Перона, следует считать как битву под Курском, так и блистательную Берлинскую операцию маршала Жукова.
Чтобы это утверждение не было голословным, необходимо оперировать фактами.
(Они – отнюдь не прямые, но косвенные – появились в Аргентине после свержения военной хунты и прихода к власти демократического правительства, разрешившего публикацию ряда документов и брошюр, которые ранее были запрещены к печати).
...Что наложило главный отпечаток на личность Хуана Перона?
Видимо, то, что он появился на свет в маленьком селении Лобос, в ста километрах к юго-востоку от столицы, как «натуральный ребенок», то есть незаконнорожденный. Клеймо «ихо натураль» в стране клерикалов было в глазах маленькой деревни позорным, тем более что мать его была «сельская девушка» – креолка с сильной примесью индейской крови. Впрочем, дед, Томас Перон, известный врач, был одно время членом Национальной комиссии здравоохранения, сенатором, личностью достаточно популярной в стране, но умер он за шесть лет до рождения внука, ставшего не просто Пероном, но создателем одной из самых мощных – и поныне – политических партий в Аргентине.
Сын выдающегося доктора и был отцом Хуана Доминго, но отцом, как говорят здесь, незаконным.
Именно поэтому мальчик сызмальства нарабатывал в себе силу, чтобы отомстить обидчикам, дразнившим его унизительным прозвищем «натураль». Там, в Лобосе, он начал вместе с пеонами, в поле, во время выпаса табунов, пить матэ и воображать себя членом бандитской шайки легендарного силача и защитника бедняков Хуана Морейры – некоего аргентинского Робин Гуда.
Когда семья переселилась в Патагонию, на легендарную Огненную землю, никто уже не бросал обидное слово в лицо мальчика – он был достаточно силен, умел за себя постоять. Оттуда он отправился в столицу, и в девятьсот одиннадцатом году, когда ему исполнилось шестнадцать, надел форму кадета. Как и в других странах юга континента, ведущие преподаватели военных училищ были немцами; изучал немецкую военную доктрину; преподаватели – ненавязчиво, исподволь – прививали ученикам немецкий стиль, причем проявлялся он во всем: и в отношении друг к другу («Моя честь – это моя верность»), и в манере поведения на улицах («Я – профессионал, я – человек армии, меня не интересует толпа, я служу только правительству»), и в отношении к самому себе («Я есть сила»).
Получив отличные оценки по тем предметам, которые были связаны с физической подготовкой, тактикой рукопашного боя и умением преодолевать неприступные горные преграды, и хорошие – по стратегии и военной истории,
Перон был определен в пехоту; сказалось, конечно же, проклятие «ихо натураль»; большинство выпускников были приписаны к кавалерии, самому престижному подразделению армии; «незаконного» загнали на пограничную Парану. За два года службы он исходил здешнюю сельву и горы – от Санта-Фе до Игуасу и получил аттестацию: «великолепный инструктор-альпинист».
После окончания срочной службы Перон был направлен в офицерскую школу. Здесь под руководством немецких инструкторов он не только проходил курс наук, но и написал цикл статей, а также перевел с немецкого ряд глав для инструктажа солдат. Ему, в частности, принадлежал авторизованный перевод главы о том, как надо мыть руки: для солдат это было весьма важно – новобранцы приходили из маленьких деревушек, где личная гигиена была неизвестна, жили в поле , мылись редко. Вот она, проблема Аргентины – вопиющая, немыслимая в первой четверти двадцатого века! (Именно в это время в маленькой деревне Ла Унион у Хуаны Дуарте родилась младшая дочь Ева – «незаконная», как и Перон.) Сталкиваясь каждый день с теми негативными явлениями, которые не могли не ранить его сердце, Перон увлекся самоанализом, прочитал множество переводных книг, в первую очередь немецких; это научило его искусству говорить с солдатами – без комплексов, доходчиво, но в то же время зажигающе. Тогда же он увлекся атлетизмом и боксом – эпидемия пришла из Соединенных Штатов; дрался отважно. Когда молодой англичанин переломил ему нос на ринге, Перон долго разглядывал себя в зеркале, а потом улыбнулся своему изображению, – он теперь нравился себе еще больше: то, о чем говорили немецкие инструкторы (шрамы на лице, столь угодные офицерской чести, – зримые признаки отваги), сделалось ныне явственным, каждый мог сказать, что перед ним настоящий офицер, боксер, эталон бесстрашия.
Затем он вступил в аристократический «Жокей клаб де Буэнос-Айрес» и сразу же зарекомендовал себя блистательным наездником...
Поступление в Высшую военную школу было делом вполне логичным, он сам пробил себе дорогу.
Получение диплома отмечали в столичном районе Ла Бока, в царстве песни и танго, в кабачке настоящих портеньяс. Там он познакомился с семнадцатилетней преподавательницей игры на гитаре Аурелией Тизон. Друзья звали ее Потота, – пожалуй, единственная испанка в этом итальянском районе столицы, рыжая, стремительная, Потота была душой здешней молодежи; восьмого января двадцать шестого года она была помолвлена с Пероном.
(Восьмого января этого же года в автомобильной катастрофе погиб отец «незаконной» Евы Дуарте. Его официальная жена Эстелла Крисолиа запретила матери Евы и «незаконным детям» проводить их родного, хотя и «незаконного», отца в последний путь. Хуан Крисолиа, мэр района, мучительно посредничал между своей сестрой и матерью детей, которых так любил покойный, дав им свое имя. Человек, который тогда утешал маленькую Еву, стал ее наставником, а потом сделался советником и «серым кардиналом перонизма», был Мойсес Лебензон, сын эмигранта из Херсона.)
Пятого января двадцать девятого года Аурелия Тизон стала сеньорой Перон.
(Двадцатого января того же года Ева Дуарте переехала а Буэнос-Айрес – ей тогда было десять лет – и поселилась у своей сестры на улице Рок Васкеса, – сегодня она переименована в улицу Мойсеса Лебензона.)
Именно в это время среди военных зрел заговор против либерального правительства Ипполито Иригойена.
Поначалу, мальчиком еще, в Патагонии, Перон – как и все пеоны в округе – поддерживал концепцию политического мэтра аргентинского радикализма, вызревшего на идеях французской революции и потаенного антиамериканизма.
Иригойен требовал гарантий основных прав человека; настаивал на необходимости соблюдения «моральной чистоты» аргентинской жизни, выступал против коррупции (открыто) и против помещичьей олигархии (сдержанно), поддерживал право рабочих-ремесленников на создание профсоюзов и на забастовки; повторял, что аграрная реформа необходима, дабы позволить землевладельцам (не помещикам) объединяться для совместного использования сельскохозяйственных машин и продажи сельскохозяйственного продукта непосредственно самими производителями и – что самое главное – выступал за национализацию нефти и наиболее крупных мясобоен.
При этом он настаивал на реформе армии, которую и вознамерился, наконец, провести в девятьсот тридцатом году.
Армия, являющаяся государством в государстве, не могла, естественно, быть безучастной к предстоящим событиям, и если солдаты и капралы выступали за предложение президента, то верхушка – генералитет, связанный незримыми узами с земельной олигархией и владельцами нефти, крупных мясобоен, британским капиталом, – выступала, совершенно понятно, против всего того, на чем настаивал президент.
Капитан Перон, назначенный для продолжения службы в генеральный штаб, был вовлечен в антиправительственный заговор генерала Хосе Урибуру – выученика прусской школы (с детства, как и Перон, генерал получил от своих немецких наставников сильнейшую инъекцию ненависти по отношению ко всем и всяческим «марксистам», «социал-демократам» и «коммунистам»). При этом нужно отметить, что и жена Перона, и его тесть были активными членами радикальной партии Иригойена, так что капитану приходилось соблюдать конспирацию, таясь не только от своих коллег, но и от семьи, – психическая нагрузка не из легких.
Риск, которому он подвергался, окупил себя; сразу же после свержения Иригойена и прихода к власти военных Перон сделался личным секретарем министра обороны. Вскоре же (поработав два месяца военным следователем в специальной комиссии) капитан Перон был направлен в качестве профессора в Высшую военную школу Аргентины. Получив звание майора, он одновременно становится адъютантом начальника генерального штаба.
Именно там, в Высшей военной школе и генштабе, он написал свои книги «Восточный фронт первой мировой войны», «Ряд вопросов военной истории» и «Анализ некоторых аспектов русско-японской кампании 1904 – 1905 годов».
Наиболее примечательной была работа, посвященная вопросам военной теории, потому что именно в этой книге Перон впервые превознес концепцию немецкого генерала фон дер Гольца о «вооруженном народе».
(В этом же, тридцать пятом году Ева Дуарте поселилась в отеле на Кажао, между улицами Сармьенто и Кориентес, чтобы по вечерам принимать участие в спектакле, который давали в театре на улице Карлоса Пелигрини;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Когда Ригельт сказал, отодвинув от себя маленькую чашку, где был горьковатый, очень крепкий кофе (густой, как показалось Штирлицу, просто тягучий, до того мощный), что он расплатится, Штирлиц окончательно убедился в том, что штурмбанфюрер его пасет , – слишком щедр, но обязательно возьмет счет у официанта, чтобы отчитаться перед тем, кто его отправил; за отчетностью в СД следили всегда в высшей мере скрупулезно.
Счета, однако, Ригельт не взял: зачем ему брать счет, когда в ИТТ, в секторе «Б» давали деньги на выполнение операции, не требуя отчета? Если, конечно же, речь шла о суммах, не превышающих двухсот пятидесяти долларов: экономить на малом неминуемо означает потерять в большом.
В самолетике местной авиакомпании Штирлицу сделалось плохо.
Подлетая к Игуасу, он временами терял сознание.
В местный госпиталь – крошечный, две палаты, доктора нет, только фельдшер, получивший образование в иезуитской миссии, – его привезли в ужасном состоянии; не до паспорта; человек умирает, удар по престижу как авиакомпании, так и Игуасу, стоящей как раз на границе Аргентины с Парагваем и Бразилией.
После того, как фельдшер сделал Штирлицу два укола – для поддержания мышцы сердца (из-за жары здесь держали эти ампулы для иностранных охотников, приезжавших в сельву) и сильный витамин, стимулирующий улучшение обмена (на случай, если гость ослаб или началось какое-то инфекционное заболевание), Ригельт, погладив Штирлица по руке, сказал:
– Я очень сожалею, дорогой Браун... Постарайтесь уснуть, я нанял индейца, он будет все время при вас, захотите чего-нибудь, сразу же скажите, я – рядом.
Информация к размышлению (Хуан Доминго Перон и Ева Дуарте)
Судьба того или иного политика подчас зависит от событий, произошедших за много тысяч километров от того места, где он живет и действует; на задний план отступает все то, что его ранее формировало как личность; все вроде бы остается таким, каким было вчера еще, какое там вчера – за час, даже за минуту перед тем, как произошло то, что оказало исключительное воздействие на политика; на поверхности все может оставаться – во всяком случае, какое-то время – так, как было ранее, однако исследователям надлежит искать в документах, прессе, дневниках, воспоминаниях сподвижников мельчайшие симптомы того изменения, которое может оказаться если и не кардинальным, то весьма существенным; лишь это позволяет объективному историку анализировать того или иного лидера не в одном, что всегда легко, но в нескольких пересекающихся измерениях.
Именно такого рода событиями, оказавшими громадное влияние на политическое реноме Хуана Доминго Перона, следует считать как битву под Курском, так и блистательную Берлинскую операцию маршала Жукова.
Чтобы это утверждение не было голословным, необходимо оперировать фактами.
(Они – отнюдь не прямые, но косвенные – появились в Аргентине после свержения военной хунты и прихода к власти демократического правительства, разрешившего публикацию ряда документов и брошюр, которые ранее были запрещены к печати).
...Что наложило главный отпечаток на личность Хуана Перона?
Видимо, то, что он появился на свет в маленьком селении Лобос, в ста километрах к юго-востоку от столицы, как «натуральный ребенок», то есть незаконнорожденный. Клеймо «ихо натураль» в стране клерикалов было в глазах маленькой деревни позорным, тем более что мать его была «сельская девушка» – креолка с сильной примесью индейской крови. Впрочем, дед, Томас Перон, известный врач, был одно время членом Национальной комиссии здравоохранения, сенатором, личностью достаточно популярной в стране, но умер он за шесть лет до рождения внука, ставшего не просто Пероном, но создателем одной из самых мощных – и поныне – политических партий в Аргентине.
Сын выдающегося доктора и был отцом Хуана Доминго, но отцом, как говорят здесь, незаконным.
Именно поэтому мальчик сызмальства нарабатывал в себе силу, чтобы отомстить обидчикам, дразнившим его унизительным прозвищем «натураль». Там, в Лобосе, он начал вместе с пеонами, в поле, во время выпаса табунов, пить матэ и воображать себя членом бандитской шайки легендарного силача и защитника бедняков Хуана Морейры – некоего аргентинского Робин Гуда.
Когда семья переселилась в Патагонию, на легендарную Огненную землю, никто уже не бросал обидное слово в лицо мальчика – он был достаточно силен, умел за себя постоять. Оттуда он отправился в столицу, и в девятьсот одиннадцатом году, когда ему исполнилось шестнадцать, надел форму кадета. Как и в других странах юга континента, ведущие преподаватели военных училищ были немцами; изучал немецкую военную доктрину; преподаватели – ненавязчиво, исподволь – прививали ученикам немецкий стиль, причем проявлялся он во всем: и в отношении друг к другу («Моя честь – это моя верность»), и в манере поведения на улицах («Я – профессионал, я – человек армии, меня не интересует толпа, я служу только правительству»), и в отношении к самому себе («Я есть сила»).
Получив отличные оценки по тем предметам, которые были связаны с физической подготовкой, тактикой рукопашного боя и умением преодолевать неприступные горные преграды, и хорошие – по стратегии и военной истории,
Перон был определен в пехоту; сказалось, конечно же, проклятие «ихо натураль»; большинство выпускников были приписаны к кавалерии, самому престижному подразделению армии; «незаконного» загнали на пограничную Парану. За два года службы он исходил здешнюю сельву и горы – от Санта-Фе до Игуасу и получил аттестацию: «великолепный инструктор-альпинист».
После окончания срочной службы Перон был направлен в офицерскую школу. Здесь под руководством немецких инструкторов он не только проходил курс наук, но и написал цикл статей, а также перевел с немецкого ряд глав для инструктажа солдат. Ему, в частности, принадлежал авторизованный перевод главы о том, как надо мыть руки: для солдат это было весьма важно – новобранцы приходили из маленьких деревушек, где личная гигиена была неизвестна, жили в поле , мылись редко. Вот она, проблема Аргентины – вопиющая, немыслимая в первой четверти двадцатого века! (Именно в это время в маленькой деревне Ла Унион у Хуаны Дуарте родилась младшая дочь Ева – «незаконная», как и Перон.) Сталкиваясь каждый день с теми негативными явлениями, которые не могли не ранить его сердце, Перон увлекся самоанализом, прочитал множество переводных книг, в первую очередь немецких; это научило его искусству говорить с солдатами – без комплексов, доходчиво, но в то же время зажигающе. Тогда же он увлекся атлетизмом и боксом – эпидемия пришла из Соединенных Штатов; дрался отважно. Когда молодой англичанин переломил ему нос на ринге, Перон долго разглядывал себя в зеркале, а потом улыбнулся своему изображению, – он теперь нравился себе еще больше: то, о чем говорили немецкие инструкторы (шрамы на лице, столь угодные офицерской чести, – зримые признаки отваги), сделалось ныне явственным, каждый мог сказать, что перед ним настоящий офицер, боксер, эталон бесстрашия.
Затем он вступил в аристократический «Жокей клаб де Буэнос-Айрес» и сразу же зарекомендовал себя блистательным наездником...
Поступление в Высшую военную школу было делом вполне логичным, он сам пробил себе дорогу.
Получение диплома отмечали в столичном районе Ла Бока, в царстве песни и танго, в кабачке настоящих портеньяс. Там он познакомился с семнадцатилетней преподавательницей игры на гитаре Аурелией Тизон. Друзья звали ее Потота, – пожалуй, единственная испанка в этом итальянском районе столицы, рыжая, стремительная, Потота была душой здешней молодежи; восьмого января двадцать шестого года она была помолвлена с Пероном.
(Восьмого января этого же года в автомобильной катастрофе погиб отец «незаконной» Евы Дуарте. Его официальная жена Эстелла Крисолиа запретила матери Евы и «незаконным детям» проводить их родного, хотя и «незаконного», отца в последний путь. Хуан Крисолиа, мэр района, мучительно посредничал между своей сестрой и матерью детей, которых так любил покойный, дав им свое имя. Человек, который тогда утешал маленькую Еву, стал ее наставником, а потом сделался советником и «серым кардиналом перонизма», был Мойсес Лебензон, сын эмигранта из Херсона.)
Пятого января двадцать девятого года Аурелия Тизон стала сеньорой Перон.
(Двадцатого января того же года Ева Дуарте переехала а Буэнос-Айрес – ей тогда было десять лет – и поселилась у своей сестры на улице Рок Васкеса, – сегодня она переименована в улицу Мойсеса Лебензона.)
Именно в это время среди военных зрел заговор против либерального правительства Ипполито Иригойена.
Поначалу, мальчиком еще, в Патагонии, Перон – как и все пеоны в округе – поддерживал концепцию политического мэтра аргентинского радикализма, вызревшего на идеях французской революции и потаенного антиамериканизма.
Иригойен требовал гарантий основных прав человека; настаивал на необходимости соблюдения «моральной чистоты» аргентинской жизни, выступал против коррупции (открыто) и против помещичьей олигархии (сдержанно), поддерживал право рабочих-ремесленников на создание профсоюзов и на забастовки; повторял, что аграрная реформа необходима, дабы позволить землевладельцам (не помещикам) объединяться для совместного использования сельскохозяйственных машин и продажи сельскохозяйственного продукта непосредственно самими производителями и – что самое главное – выступал за национализацию нефти и наиболее крупных мясобоен.
При этом он настаивал на реформе армии, которую и вознамерился, наконец, провести в девятьсот тридцатом году.
Армия, являющаяся государством в государстве, не могла, естественно, быть безучастной к предстоящим событиям, и если солдаты и капралы выступали за предложение президента, то верхушка – генералитет, связанный незримыми узами с земельной олигархией и владельцами нефти, крупных мясобоен, британским капиталом, – выступала, совершенно понятно, против всего того, на чем настаивал президент.
Капитан Перон, назначенный для продолжения службы в генеральный штаб, был вовлечен в антиправительственный заговор генерала Хосе Урибуру – выученика прусской школы (с детства, как и Перон, генерал получил от своих немецких наставников сильнейшую инъекцию ненависти по отношению ко всем и всяческим «марксистам», «социал-демократам» и «коммунистам»). При этом нужно отметить, что и жена Перона, и его тесть были активными членами радикальной партии Иригойена, так что капитану приходилось соблюдать конспирацию, таясь не только от своих коллег, но и от семьи, – психическая нагрузка не из легких.
Риск, которому он подвергался, окупил себя; сразу же после свержения Иригойена и прихода к власти военных Перон сделался личным секретарем министра обороны. Вскоре же (поработав два месяца военным следователем в специальной комиссии) капитан Перон был направлен в качестве профессора в Высшую военную школу Аргентины. Получив звание майора, он одновременно становится адъютантом начальника генерального штаба.
Именно там, в Высшей военной школе и генштабе, он написал свои книги «Восточный фронт первой мировой войны», «Ряд вопросов военной истории» и «Анализ некоторых аспектов русско-японской кампании 1904 – 1905 годов».
Наиболее примечательной была работа, посвященная вопросам военной теории, потому что именно в этой книге Перон впервые превознес концепцию немецкого генерала фон дер Гольца о «вооруженном народе».
(В этом же, тридцать пятом году Ева Дуарте поселилась в отеле на Кажао, между улицами Сармьенто и Кориентес, чтобы по вечерам принимать участие в спектакле, который давали в театре на улице Карлоса Пелигрини;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97