– И вы мне поверите?
– Если вы солжете или предупредите свою цепь, я не поставлю и понюшки табаку за вашу жизнь и за жизнь членов вашей семьи. Неужели Гуарази не рассказывал вам, как это делается?
При упоминании этого имени Лангер еще больше съежился, как-то по-детски втянул голову в плечи, словно ожидая удара.
– Ну?!
– Тем более мне нужны гарантии... Если вы знаете Гуарази, я должен получить неопровержимые гарантии... Вы обязаны войти в мое положение...
– Вы теряете шанс, Лангер. Или вы начинаете говорить, или...
– Я сказал вам... Я не скажу ничего другого...
– Хорошо. Пеняйте на себя. Кладите правую руку на дверь, нет, выше, на стекло!
Спарк подкатил к дому, припарковал машину за разросшимся кустом жасмина, выключил двигатель, ощутил гулкую тишину и понял, что ему далеко не просто выйти: ноги были ватные, колени мелко дрожали. Еще десять минут назад, когда он был комком энергии, устремленным к спасению, тело было собранным, а сейчас была такая слабость, что он с тоской подумал, сможет ли связать Лангера, а ведь его надо вести в подвал связанным; как оставить в машине кожаного ? Что если он очухался, а сейчас лишь играет беспамятство? «Нет, – повторил он себе, – такого не должно быть, я помню, как я ударил его. Но что же мне сейчас делать? Господи, надоумь меня и помоги!»
– Левой рукой выньте ремень из брюк, – тихо сказал Спарк, позволив себе расслабиться еще больше («Лангер будет вытаскивать ремень секунд тридцать – целая вечность»), как можно мягче и тише . «Когда мышцы мягкие, в них происходит интенсивный обмен веществ, они наполняются кислородом и освобождаются от какой-то гадости, я всегда путал эти газы, то ли углекислый, то ли какой еще, но очень вредный... Интересно, я бы вытаскивал ремень так же покорно, как и он? А что можно сделать, если правая ладонь лежит на стекле, ноги стоят на голове телохранителя, в затылок упирается пистолет, а левой корячишься, расстегивая ремень? Ничего бы я не сделал, только, наверное, молил бы создателя, чтобы все это поскорее кончилось. Нет, я бы что-нибудь придумал, – возразил он себе, чувствуя, что веки сами собой закрываются, – если я позволю им закрыться, то, как ни странно, могу вырубиться, – усталость после дикого напряжения, организм отравлен вредными выбросами, производными страха, у меня так бывало, двухминутный сон, а Лангеру нужны секунды на то, чтобы выскочить».
– Все, – сказал Лангер, вытащив ремень. – Дайте гарантию, я готов отвечать.
– Упустили время, – ответил Спарк. – Будете торговаться с Ригельтом: кто больше скажет, тот и останется жить. Надо было говорить сразу, когда я предложил.
Спарк связал ему руки за спиной: Лангер протянул их покорно, вытянув, как ласточка крылья; пальцы были ледяные. «Они у него холоднее, чем у меня, – подумал Спарк. – Я никогда не мог понять, рассматривая фотографии, когда нацисты целили из пистолетов в затылки своих жертв, почему обреченные покорно стоят на коленях? Все равно ведь через мгновение все будет кончено, отчего бы не рискнуть в самый последний миг?! Неужели надежда на то, что все обойдется и случится чудо?! Неужели и логика подчинена надежде?! Глупо надеяться на счастливый исход, когда имеешь дело с гиенами... Но он-то, Лангер, знает, что я не гиена, поэтому, наверное, и надеется... Я правильно поступил, врезав ему в ухо. Я заявил себя на том языке, который ему понятен...»
– Выходите, – сказал Спарк, обойдя машину.
Лангер неловко сполз со своего сиденья.
– Ложитесь лицом на землю, – сказал Спарк.
– Никогда не думал, что у птиц такие разные голоса, – сказал Лангер, прислушиваясь к гомону неведомых пичуг в кронах деревьев.
«Действительно, – подумал Спарк, не сразу поняв немца, – поют разноголосо, а я и не услышал их».
Он дождался, пока Лангер встал на колени (руки-то заломлены за спину), а уж потом медленно опустился на землю, резко откинув голову назад, словно новорожденный. Лишь после этого Спарк взял за волосы кожаного : лицо было совершенно бескровное, синевато-землистого цвета. «А ведь я его убил, – подумал Спарк с ужасом, – я проломил ему череп». Он разжал пальцы, и голова безжизненно плюхнулась в лужицу темной крови. «Надо будет хорошенько вымыть коврик, – машинально подумал Спарк, – а здесь нет водопровода; плохо...»
Он набросил на кожаного свой макинтош, аккуратно расправил его, чтобы не было видно тела, запер дверь, поднял Лангера за воротник пальто и толкнул пистолетом в спину:
– Спускайтесь вниз.
Тот пошел покорно, по-прежнему втягивая голову в плечи.
...Ригельт лежал в той же позе, что и раньше, словно бы ни разу и не пошевелился за время отсутствия Спарка; бледная Криста, с запавшими глазами, цвет лица землистый, старческий, сидела на стуле, сжимая двумя руками пистолет.
– Слава богу, – прошептала она.
– Пристрели его, – сказал Спарк, кивнув на Ригельта. – Он предупредил своего босса. Да, Лангер?! Он ведь очень ловко тебя предупредил?
– Нет! Нет! – завыл Ригельт. – Нет! Я все скажу!
– Пусть скажет! – крикнул Спарк, потому что четко, как в замедленном кадре кино, увидел палец Кристы, лежавший на курке, – сейчас нажмет. – Погоди! Погоди же!
– Хорошо, – кивнула она. – Пусть скажет.
– Если они обменяются хоть одним словом, – сказал Спарк, – пока я приволоку третьего, – стреляй, не дожидаясь моего приказа. На выбор. Лангер, на пол!
Он бросился наверх, вытащил из машины парня, нахлобучив на его безжизненную голову свой берет, чтобы не оставалось кровавого следа, и поволок за ноги в подвал, не понимая еще – мертв он или в глубоком шоке.
– Он мертв, – сказала Криста, не найдя пульса. Рука кожаного упала на пол как кусок мягкого пластилина.
– Так вот, – оглядев Лангера и Ригельта, сказал Спарк, закурив сигарету дрожащими руками, – я даю каждому из вас шанс... Тот, кто первым напишет, за что одним из вас был убит этот парень, выйдет отсюда живым... Ответив перед этим на пять известных вам вопросов. Позиция ясна? Минута на размышление. Текст прост: Лангер или Ригельт – решайте сами, за вами право выбора – убил такого-то, заподозрив его в измене, ударом револьвера в висок, находясь в автомашине марки «Испано-сюиза». Заявляю это в присутствии двух свидетелей... Кто из вас согласится первым, тому я продиктую наши имена, свидетельствовать-то нам, больше некому...
– Я! Я! Я! – закричал Ригельт. – Я же дал вам адрес Лангера!
– И предупредил его, сука, – сказал Спарк. – Если бы ты не предупредил его, он бы не поволок за собой банду.
– Нет! Нет! Пожалуйста! Я не предупреждал его, он сам догадался!
– Правда, Лангер?
– Делайте вашу работу, – сказал тот. – Я сказал свои условия. Стыдно, Ригельт, надо уметь уходить из жизни достойно.
– Господин Лангер, – тихо сказала Кристина, – вам Гаузнер никогда не рассказывал мою историю?
Что-то дернулось в Лангере, когда Кристина произнесла имя «Гаузнер»; это заметил Ригельт.
– Скорее всего, ему рассказывал Кемп, – добил Спарк.
– Я! Я напишу! – снова закричал Ригельт.
Лангер по-прежнему молчал.
Спарк достал из своего пистолета обойму, вытащил ее, ловко выщелкал пять патронов, методически ведя счет каждому, потом подошел к Лангеру, перевернул его на спину, оттащил к стене и, упершись дулом второго пистолета в его разбитое ухо, спросил:
– Вы поняли, что в патроннике только один заряд, Лангер?
– Да.
– Хотите пристрелить Ригельта? Вы ведь тогда со спокойной совестью напишете, что телохранителя убил Ригельт. А? Иди сюда, – обратился он к Кристе. – Сунь ему свой «смит-вессон» в ухо. Нет, еще глубже. Вот так, молодец. Если решите баловаться, Лангер, если решитесь поднять руку, чтобы стрелять в меня, она, – он кивнул на Кристу, – нажмет курок, и ваши желтые мозги разнесет по стене. Да, впрочем, и я вам не позволю шелохнуться... Как только замечу движение – выстрелю. Тогда искомую записку – но уже про вас – напишет Ригельт... Правда, Ригельт?
– Да! Да! Да! Конечно, я готов! Я только очень волнуюсь, поверьте, я прошел денацификацию, не давайте ему пистолет, он убьет меня!
Лангер как-то хлюпающе, судорожно вздохнул и тихо сказал:
– Давайте бумагу. Писать буду я.
Роумэн (Асунсьон, ноябрь сорок шестого)
В заранее точно обозначенное время Роумэн позвонил – с центральной почты – в лиссабонский пансионат «Пингвин» и попросил к аппарату «сеньора Сарака»; фамилию Спарка специально произнес с ошибкой, невнятно. «Если Грегори не ответит, значит, что-то случилось, надо здесь все бросать и гнать в Европу, там Криста. Я не мог ей запретить сделать то, что она решила. Странно, Штирлиц словно бы знал о нашем разговоре, когда она сказала, что обязана сделать то, без чего невозможно жить: Гаузнер был один их тех, кто сделал ее сиротой и лишил юности. Я не вправе запрещать ей что бы то ни было. В конечном счете все несчастья в семьях проистекают из-за того, что обручальное кольцо становится первым звеном в той цепи, которая рано или поздно закует мужа или жену (все зависит от того, кто с первого же часа стал доминировать в союзе; равенства в браке не бывает – химера; обязательно – как и в любом человеческом сообществе – кто-то становится лидером). Она хочет быть со мной в деле , и она имеет на это право. Сиди она под замком в Нью-Йорке или в Голливуде, я все равно не могу быть спокоен за нее, пока есть Кемпы и Пепе. Мы живем под топором, нечего закрывать на это глаза; борьба за нашу с ней жизнь конкретно увязана с выходом на сеть наци, которые затаились в ожидании своего часа, вот она, нерасторжимость личного и общественного; голый лозунг университетских леваков оказался практикой моего существования, вот жизнь, а?!»
– Сеньора Спарка нет в номере двенадцать, соединяю с сеньорой, – ответил портье.
«С какой еще „сеньорой“, ведь Элизабет осталась с мальчиками!»
– Да.
Говорила Криста; голос до того ровный и спокойный, что Роумэн сразу же почувствовал в нем страшную усталость. Представил ее лежащей на тахте возле телефона с серым, отсутствующим лицом. Он помнил ее такой в Мадриде; потом только понял – такое бывало с ней после встреч с Кемпом.
– Сеньора Сарак? – переспросил Роумэн.
– О, милый!
Голос ожил сразу же, зазвенел; она, наверное, поднялась, потянулась к аппарату, конопушка, но почему «миссис Спарк», не может ведь она жить с Грегори в одном номере?! «А почему?» – спросил его какой-то чужой, подхихикивающий голос. Роумэн даже зажмурился от ненависти к себе; как можно держать внутри такую гадость?!
– Это ты?! Почему ты молчишь?! Милый!
– Я молчу оттого, что дьявольски счастлив тебя слышать. Я так соскучился без тебя! Просто сил нет... Сеньора Сарак...
– Я караулю тебя в его комнате, милый, он у наших друзей, они больны, он ухаживает за ними, какое счастье, что ты жив и здоров, боже! Хорошо, если бы ты мог сюда прилететь! Но сначала ты должен попасть в... Ты должен полюбоваться сказочным местечком в джунглях, там, где до этого был твой друг, тебе хочет рассказать массу интересного мистер Райфель, у него там торговля электротоварами, очаровательный человек, ему раньше помогал мистер Гауз, понимаешь?
– Да, – ответил он, подумав, что об этом друге Гаузнера в Игуасу Штирлиц ничего и не слыхал. – У тебя очень усталый голос...
– Ты позвонил, и все прошло... Мне сейчас стало так хорошо, милый, так спокойно, что просто даже замечательно! Ты слышишь меня? Я ужасно дорого болтаю, да? И непременно посмотри памятники архитектуры в Кордове, это Аргентина, там так много интересного, родной! Тебе много чего расскажет мистер Лопес, он инженер, живет на калле Санта Анна, все знает об истории города. Ты запомнил? Сеньор Хуан-Альфрид Лопес. Это близкие друзья того человека, которого мы отыскали, он и его босс мистер Ланхер тебе уже выслали рекомендательные письма на адрес твоего отеля.
(Так было уговорено: окно до востребования называть «отелем»; как легко и точно она произносит слова-символы, слова пароля, молодец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97