приводились сообщения с фронтов гражданской войны в Греции – громадная шапка на всю полосу: «Войска Великобритании начали интервенцию в Афины»; печаталась информация из Египта о предстоящих переговорах между Каиром и Лондоном об эвакуации британских войск, – «в противном случае возникнет угроза войны»; из Питтсбурга, США, передавали об аресте лидера независимых профсоюзов Джорджа Мюллера; приводились выдержки из речи Генерального секретаря ООН Трюгве Ли в Оттаве на заседании Всемирной организации труда; сообщалось, что один из лидеров британской консервативной оппозиции Антони Иден выступил в Лондоне с комментарием о недавнем заявлении генералиссимуса Сталина: «Выступление русского лидера дает прекрасную возможность Западу начать серьезные переговоры с Москвой по поводу преодоления разногласий между членами ООН»; сообщалось также, что новый министр торговли США Аверелл Гарриман прокомментировал выступление Сталина в том смысле, что с Россией надо вести переговоры, «новая война просто-напросто невозможна»; на этой же полосе говорилось о наращивании военно-морского присутствия Северной Америки в Тихом океане; петитом давалось сообщение из Рио: «Лидер коммунистов Бразилии сенатор Луис Карлос Престес заявил, что в районах Белен и Наталь расположены военные базы США; бразильский представитель в ООН сеньор Педро Жао Велосо отверг это утверждение, заявив в Совете Безопасности, что на территории Бразилии нет ни одного солдата янки»; широко комментировалось сообщение о битве «советского блока» за то, чтобы Эритрея была эфиопской; «русские выступают против колониализма, несмотря на оппозицию британского и американского представителей»; сообщалось о продолжающейся дискуссии в палате депутатов Аргентины вопроса о допустимости открытия в Буэнос-Айресе русского посольства, ряд правых депутатов по-прежнему выступают против; семьюдесятью одним голосом против семнадцати палата депутатов выступила в поддержку Гватемалы, которая начала борьбу против Британии за возвращение ей Белиса, который был оккупирован англичанами начиная с тысяча семьсот восемьдесят третьего года; сообщалось о дискуссиях в сенате Буэнос-Айреса, прежде всего о благоустройстве итальянского района Палермо; решались проблемы новых очередей метрополитена; много говорилось об исключительной власти «Подер Экзекутива» и его взаимоотношениях с районными легислатурами; осторожно критиковался Центральный банк Республики; в рисунках Сусаны Ликар рекламировались коротенькие юбочки; всячески нахваливались вина марки «Того»; мебельная фирма «Сагатти» сообщала о дешевой распродаже гарнитуров (гостиная – триста девяносто песо, спальня и кабинет – девятьсот двадцать); писали о первой в истории Аргентины выставке аэронавтики, организованной министерством авиации; сообщалось, что отныне кооперативы (Штирлиц не сразу понял, что именно так портеньяс называют маленькие автобусы) будут ходить восемнадцать часов в сутки; давали фотографию с церемонии подписания договора между министром труда и призрения доном Хосе Мария Фрейре и руководством североамериканской компании «Стандард электрик»; приводилось расписание прямых рейсов теплоходов в Швецию, Англию, Бельгию, Норвегию, Голландию; рекомендовался итальянский лайнер «Андреа Гритти»; приглашали посетить гала-представление «Та-Ба-Рис», поставленное Викторио Карабатто при участии звезды испанской эстрады Лассо Д'Аргаса, танцовщицы «новых ритмов тропиков» Альба дель Ромераль и исполнительницы новых песен Вирджинией Лэй; давался репортаж о «братском сотрудничестве рабочих и предпринимателей» районов Тигре и Оливос; светская хроника о встрече представителей синдикатов с Эвитой Перон печаталась под громадной шапкой: «Рабочие не хотят ничего другого, кроме надежды на народный социализм!»; чаще всего встречались имена Перона, сеньоры Эвиты Дуарте де Перон и военного губернатора провинции Буэнос-Айрес полковника Мерканте; взрослых зрителей приглашали в кинотеатр «Альвеар» на фильм о сексуальных преступлениях; рекламировалась картина «Мечты матери» с Мэри Андерсон в главной роли; в театре «Астраль» шла премьера музыкального спектакля Шандора, Гуррачаги и Портера «Пенелопа», в кинотеатрах «Американ», «Аризона», «Атлантик», «Каталунья», «Эклэр», «Гран Сине Трокадеро», «Либертадор», «Версаль», «Сан Тельмо» гремела лента «Ночь романтики»; сообщалось, что на скачках призы принесли Побретон под руководством жокея Мернье и Проекто под управлением Батисты; футбольный клуб «Нуэва Чикаго» со счетом три – два победил «Барракас сентраль».
В отделе объявлений среди множества текстов Штирлиц остановился на одном: «Доктор Хосе Оренья, профессор филологии и истории в отставке, ищет компаньона, не моложе шестидесяти лет; предоставляет комнату со всеми удобствами за весьма умеренную плату; от компаньона требуются эрудиция и желание познать судьбу континента».
«Что касается эрудиции, не знаю, – подумал Штирлиц, – а вот желания познать континент хоть отбавляй, тем более после знакомства с газетами: в стране сотни тысяч немцев, приехавших сюда после разгрома Гитлера; Роумэн считает, что в Кордове существует законспирированный центр бывших наци, но ни в одной полосе, среди тысяч сообщений, ни одного упоминания немецкой фамилии; трудно приходится цензорам, глаз да глаз...»
...Дон Хосе Оренья оказался очень высоким седоглавым стариком; впрочем, назвать его «стариком» можно было лишь узнав, что профессору семьдесят девять лет; лицо без морщин, ясные голубые глаза, крепкое тело, великолепная осанка – больше пятидесяти не дашь, мужчина в расцвете сил.
– Почему вы первым делом назвали свой возраст? – поинтересовался Штирлиц, представившись.
– Потому что мне нравится эпатировать собеседников, че. Здоровая старость – форма эпатажа. Мечтаю лишь о том, чтобы умереть здоровым: пусть сердце остановится во сне, упаси всевышний от болезней... Меня несколько смущает ваша национальность, дон Макс... Позвольте и я, в свою очередь, задам вопрос: почему вы – с вашим-то испанским – представились мне «гринго»?
– Вам нужен компаньон... Начинать компаньонство со лжи? И потом я хочу познать судьбу континента, действительно хочу... Очень не любите американцев?
– Каждому в отдельности – симпатизирую, милые, доверчивые дети, а всех вместе – боюсь. Какая-то слепая устремленность дела, сплошная духовная бронированность... Что вас привело в Кордову, че?
– Я же сказал: желание познать судьбу континента... Я филолог, моя специальность – немецкий и испанский языки, чуть-чуть понимаю по-польски...
– Здесь неподалеку живет поляк, дон Эухенио Запаньский, вполне милый человек...
– Кто по профессии?
– Ассенизатор. Прибыльное дело, в дерьме он открыл золотое дно... Где учили немецкий?
– В Берлинском университете.
– Очень престижно. Кстати, университет в Кордове тоже был открыт в семнадцатом веке, великолепная библиотека, удивительный архив, совершенно не проработанный. Там есть целая подборка: «Немцы в Аргентине», однако никому ни до чего нет дела, только бизнес, вернее, его зыбкая тень, погоня за иллюзией. Женаты?
– Нет.
– И никогда не были?
– Нет.
– Значит, как и я, лишены счастья отцовства, че?
– Да, – чуть поколебавшись, ответил Штирлиц. – Лишен.
– Но у вас были дети? Просто вы их мало видели?
– Вы меня верно поняли.
– Вам неприятно об этом говорить, дон Макс?
– Горько.
– Сколько вам лет?
– Сорок шесть, дон Хосе.
– Выглядите значительно старше.
– Зато умру здоровым.
– Постучите по дереву, че.
Штирлиц прикоснулся к старинному столу, побарабанил по нему пальцами:
– Ничто так легко не угадывается, как возраст дерева.
– Возраст моды, – поправил профессор. – Дерево старше моды. Этот стол начала девятнадцатого века, но дерево, я полагаю, вылеживалось лет двадцать, лучшая чилийская порода... Кстати, искусство мебельного производства здесь налаживали швейцарские и немецкие иммигранты... В Кордове живет дон Клаус Манрат, потомок первых иммигрантов из Швабии, лучший краснодеревщик континента...
Штирлиц кивнул, поинтересовался:
– Вы что предпочитаете в компаньоне: слушателя или развлекателя?
– Конечно, слушателя, – улыбнулся, наконец, Оренья. – Где вы встречали старика, лишенного лихорадочного желания научить человечество уму-разуму? Сколько сможете платить за комнату?
– Я бы не сказал, что я состоятельный «гринго», – ответил Штирлиц. – Чем меньше, тем, конечно, лучше...
– Скажем, сто пятьдесят песо в месяц? Это вас устроит? Еду будем готовить попеременно, через день. Рыба крайне дорога, не обещаю, а мясо у нас самое дешевое в мире, на доллар можно купить килограмм, всего в два раза дороже батона. Мясо, зелень, хлеб и вино. Устраивает, дон Макс?
– Еще как, дон Хосе!
– Идите осматривайте свою комнату, полагаю, она вам понравится. Но прекраснее всего мое патио, здесь так прекрасно под солнцем, тишина и пахнет спелым виноградом – даже весной. Если вас станут убеждать, что виноград не имеет запаха, – не верьте, чушь и нежелание видеть окрест себя прекрасное.
– Запах ощущают, профессор.
– Неверно. Ассоциативно вы видите громадную, светящуюся изнутри желто-зеленую гроздь, угадывая на плодах капли дождя, они подобны следам от слез на щеках загорелого карапуза, потерявшего мячик...
– Как вы прекрасно сказали... Это строка из хорошей поэзии...
– О, че, если б я обладал поэтическим даром! Каждый латиноамериканец считает себя поэтом, и это главное заблуждение наших народов. Поэзия – удел избранников, сладостная трагедия индивида.
– Я обязательно должен зарегистрироваться в полиции? – спросил Штирлиц.
– Зачем? – профессор пожал плечами. – Если вы не контрабандист, живите себе на здоровье, нет большей гнусности, чем общение с людьми в мундирах...
Назавтра Штирлиц отправился в библиотеку университета, передал хранителю архива дону Эрнандесу записку от профессора Оренья, получил запыленные папки с документами, посвященными немцам в Аргентине, и погрузился, наконец, в свое привычное, давно, впрочем, забытое состояние: прикосновение к листам бумаги, испещренным словами, таящими в себе правду и ложь – одновременно, ибо в каждом факте сосуществует истина и фантазия, расхожее мнение и свидетельство очевидца.
В документации, подобранной, как показалось Штирлицу, весьма квалифицированно, утверждалось – со ссылкой на секретные архивы португальского двора, – что в команде Магеллана было много немцев, среди которых выделялись Ганс Варгу (в корабельном журнале его называли «мастер Ансе»; был командиром артиллерии на шхуне «Консепсьон») и помощник капитана на «Виктории» Йорг. В сноске, написанной готикой, не подтвержденной ссылкой на источники, подчеркивалось, что именно немец и воскликнул ту знаменитую фразу, которая определила открытие Нового Света: «Монте виде!» – что значит: «Вижу гору!» Отсюда – «Монтевидео», столица Уругвая; обозначено немцем, им сюда и дорога!
Особенно много страниц – в связи с экспедициями в Южную Америку – было уделено перечислению блюд в аристократическом дворе Нюрнберга: «Впервые в Европе именно здесь в середине шестнадцатого века (1519 – 1525 годы) мы находим первое упоминание об американском „перце“, „форели с шафраном“, „южных пряностях“. Уже с конца пятнадцатого века немецкие купцы из Равенсбурга Фуггер и Вельсер начали широкие торговые связи с Испанией и Португалией. Якоб Фуггер вкладывал деньги в горные предприятия Тироля, Венгрии, снабжал золотыми монетами папскую курию; именно он финансировал избрание на императорский трон Карла Пятого (это стоило ему семь миллионов золотых франков), именно он первым в Европе, утверждалось в документе, начал последовательную южноамериканскую экономическую политику, именно ему принадлежит концепция колониальной торговли со вновь открытым континентом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
В отделе объявлений среди множества текстов Штирлиц остановился на одном: «Доктор Хосе Оренья, профессор филологии и истории в отставке, ищет компаньона, не моложе шестидесяти лет; предоставляет комнату со всеми удобствами за весьма умеренную плату; от компаньона требуются эрудиция и желание познать судьбу континента».
«Что касается эрудиции, не знаю, – подумал Штирлиц, – а вот желания познать континент хоть отбавляй, тем более после знакомства с газетами: в стране сотни тысяч немцев, приехавших сюда после разгрома Гитлера; Роумэн считает, что в Кордове существует законспирированный центр бывших наци, но ни в одной полосе, среди тысяч сообщений, ни одного упоминания немецкой фамилии; трудно приходится цензорам, глаз да глаз...»
...Дон Хосе Оренья оказался очень высоким седоглавым стариком; впрочем, назвать его «стариком» можно было лишь узнав, что профессору семьдесят девять лет; лицо без морщин, ясные голубые глаза, крепкое тело, великолепная осанка – больше пятидесяти не дашь, мужчина в расцвете сил.
– Почему вы первым делом назвали свой возраст? – поинтересовался Штирлиц, представившись.
– Потому что мне нравится эпатировать собеседников, че. Здоровая старость – форма эпатажа. Мечтаю лишь о том, чтобы умереть здоровым: пусть сердце остановится во сне, упаси всевышний от болезней... Меня несколько смущает ваша национальность, дон Макс... Позвольте и я, в свою очередь, задам вопрос: почему вы – с вашим-то испанским – представились мне «гринго»?
– Вам нужен компаньон... Начинать компаньонство со лжи? И потом я хочу познать судьбу континента, действительно хочу... Очень не любите американцев?
– Каждому в отдельности – симпатизирую, милые, доверчивые дети, а всех вместе – боюсь. Какая-то слепая устремленность дела, сплошная духовная бронированность... Что вас привело в Кордову, че?
– Я же сказал: желание познать судьбу континента... Я филолог, моя специальность – немецкий и испанский языки, чуть-чуть понимаю по-польски...
– Здесь неподалеку живет поляк, дон Эухенио Запаньский, вполне милый человек...
– Кто по профессии?
– Ассенизатор. Прибыльное дело, в дерьме он открыл золотое дно... Где учили немецкий?
– В Берлинском университете.
– Очень престижно. Кстати, университет в Кордове тоже был открыт в семнадцатом веке, великолепная библиотека, удивительный архив, совершенно не проработанный. Там есть целая подборка: «Немцы в Аргентине», однако никому ни до чего нет дела, только бизнес, вернее, его зыбкая тень, погоня за иллюзией. Женаты?
– Нет.
– И никогда не были?
– Нет.
– Значит, как и я, лишены счастья отцовства, че?
– Да, – чуть поколебавшись, ответил Штирлиц. – Лишен.
– Но у вас были дети? Просто вы их мало видели?
– Вы меня верно поняли.
– Вам неприятно об этом говорить, дон Макс?
– Горько.
– Сколько вам лет?
– Сорок шесть, дон Хосе.
– Выглядите значительно старше.
– Зато умру здоровым.
– Постучите по дереву, че.
Штирлиц прикоснулся к старинному столу, побарабанил по нему пальцами:
– Ничто так легко не угадывается, как возраст дерева.
– Возраст моды, – поправил профессор. – Дерево старше моды. Этот стол начала девятнадцатого века, но дерево, я полагаю, вылеживалось лет двадцать, лучшая чилийская порода... Кстати, искусство мебельного производства здесь налаживали швейцарские и немецкие иммигранты... В Кордове живет дон Клаус Манрат, потомок первых иммигрантов из Швабии, лучший краснодеревщик континента...
Штирлиц кивнул, поинтересовался:
– Вы что предпочитаете в компаньоне: слушателя или развлекателя?
– Конечно, слушателя, – улыбнулся, наконец, Оренья. – Где вы встречали старика, лишенного лихорадочного желания научить человечество уму-разуму? Сколько сможете платить за комнату?
– Я бы не сказал, что я состоятельный «гринго», – ответил Штирлиц. – Чем меньше, тем, конечно, лучше...
– Скажем, сто пятьдесят песо в месяц? Это вас устроит? Еду будем готовить попеременно, через день. Рыба крайне дорога, не обещаю, а мясо у нас самое дешевое в мире, на доллар можно купить килограмм, всего в два раза дороже батона. Мясо, зелень, хлеб и вино. Устраивает, дон Макс?
– Еще как, дон Хосе!
– Идите осматривайте свою комнату, полагаю, она вам понравится. Но прекраснее всего мое патио, здесь так прекрасно под солнцем, тишина и пахнет спелым виноградом – даже весной. Если вас станут убеждать, что виноград не имеет запаха, – не верьте, чушь и нежелание видеть окрест себя прекрасное.
– Запах ощущают, профессор.
– Неверно. Ассоциативно вы видите громадную, светящуюся изнутри желто-зеленую гроздь, угадывая на плодах капли дождя, они подобны следам от слез на щеках загорелого карапуза, потерявшего мячик...
– Как вы прекрасно сказали... Это строка из хорошей поэзии...
– О, че, если б я обладал поэтическим даром! Каждый латиноамериканец считает себя поэтом, и это главное заблуждение наших народов. Поэзия – удел избранников, сладостная трагедия индивида.
– Я обязательно должен зарегистрироваться в полиции? – спросил Штирлиц.
– Зачем? – профессор пожал плечами. – Если вы не контрабандист, живите себе на здоровье, нет большей гнусности, чем общение с людьми в мундирах...
Назавтра Штирлиц отправился в библиотеку университета, передал хранителю архива дону Эрнандесу записку от профессора Оренья, получил запыленные папки с документами, посвященными немцам в Аргентине, и погрузился, наконец, в свое привычное, давно, впрочем, забытое состояние: прикосновение к листам бумаги, испещренным словами, таящими в себе правду и ложь – одновременно, ибо в каждом факте сосуществует истина и фантазия, расхожее мнение и свидетельство очевидца.
В документации, подобранной, как показалось Штирлицу, весьма квалифицированно, утверждалось – со ссылкой на секретные архивы португальского двора, – что в команде Магеллана было много немцев, среди которых выделялись Ганс Варгу (в корабельном журнале его называли «мастер Ансе»; был командиром артиллерии на шхуне «Консепсьон») и помощник капитана на «Виктории» Йорг. В сноске, написанной готикой, не подтвержденной ссылкой на источники, подчеркивалось, что именно немец и воскликнул ту знаменитую фразу, которая определила открытие Нового Света: «Монте виде!» – что значит: «Вижу гору!» Отсюда – «Монтевидео», столица Уругвая; обозначено немцем, им сюда и дорога!
Особенно много страниц – в связи с экспедициями в Южную Америку – было уделено перечислению блюд в аристократическом дворе Нюрнберга: «Впервые в Европе именно здесь в середине шестнадцатого века (1519 – 1525 годы) мы находим первое упоминание об американском „перце“, „форели с шафраном“, „южных пряностях“. Уже с конца пятнадцатого века немецкие купцы из Равенсбурга Фуггер и Вельсер начали широкие торговые связи с Испанией и Португалией. Якоб Фуггер вкладывал деньги в горные предприятия Тироля, Венгрии, снабжал золотыми монетами папскую курию; именно он финансировал избрание на императорский трон Карла Пятого (это стоило ему семь миллионов золотых франков), именно он первым в Европе, утверждалось в документе, начал последовательную южноамериканскую экономическую политику, именно ему принадлежит концепция колониальной торговли со вновь открытым континентом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97