Огромный корабль шел кренясь, морской свежий ветер свистал в его снастях, сотни солдат в медных касках, с мушкетами и фузеями, с ружьями и копьями, стояли на шканцах, на шкафуте, на баке, в открытые порты пушечных палуб в три ряда смотрели стволы орудий...
– Боцман! – не спеша, уверенным, спокойным голосом позвал Иевлев.
– Тут боцман! – раздалось за его спиной.
– Фитили запалить!
– Фитили запалить! – крикнул в амбразуру Семисадов.
– Фитили горят! – почти тотчас же ответил караульный пушкарь.
– Готовсь, пушки! – приказал Иевлев.
Артиллеристы вцепились руками в станки, наводчики медленно двигали клиньями, ворочали гандшпугами, ждали последней команды. Семисадов жарко дышал Иевлеву в затылок – смотрел, как перед амбразурой башни возникает шведский флаг – золотой крест на синем поле.
4. ЭСКАДРА НА ДВИНЕ
Рябов тихо сказал Якобу:
– Попозже заявись к штурвалу. Все-таки трое, легче будет.
Якоб спросил:
– Топор при тебе?
Рябов кивнул, обдернул на себе серебряный парчовый кафтан, туже затянул пояс. Митенька горящими восторженными глазами смотрел на кормщика.
– Вот выпялился! – сказал Рябов. – Чему рад? Смотри кисло, радоваться рано...
Митенька засмеялся, спросил:
– Как так – кисло смотреть? Не научен я, дядечка...
– Вот как прошлые дни глядел, так и нынче...
Он дернул Митеньку за нос, за вихор, пошел из каюты наверх. Якоб свернул к адмиральскому камбузу. Митенька догнал кормщика, вдвоем они вышли на шканцы. Уркварт встретил их приветливо, проводил к штурвалу. Рябов медленным взглядом обвел паруса, стал говорить, что парусов мало. Митенька быстро перевел:
– Господин лоцман советует господину капитану поставить больше парусов, дабы, имея добрый ветер в корму, хорошим ходом проскочить крепость и не понести урону...
Шаутбенахт кивнул:
– Он прав! Чем быстрее мы минуем русскую цитадель – тем быстрее завершим поход. Но парусов достаточно. Идя таким ходом, как сейчас, мы и то многим рискуем.
Уркварт приложил руки к сердцу, сказал сладко:
– Гере шаутбенахт не уверен в нашем лоцмане, но я утверждаю, что подобного лоцмана не видел никогда.
Ярл Юленшерна молча смотрел на широкие плечи Рябова, на его ладони, спокойно и уверенно лежащие на ручках огромного штурвала. Лоцман вел корабль искусно, по всей повадке кормщика был виден опытный моряк.
– Двина изобилует мелями! – сказал Юленшерна.
– Он знает каждую из них! – ответил Уркварт.
Шаутбенахт с сомнением пожал плечами.
Митенька заговорил опять:
– Господин лоцман думает, что на таком малом ходу тяжело придется под пушками. Господин лоцман знает, что пушек в крепости много и есть пушки большие...
Юленшерна перебил Митеньку:
– Прибавьте парусов, гере капитан, но пусть русский знает, что если корабль сядет на мель, мы лишим его жизни!
Рябов медленно, едва-едва переложил штурвал. Сырой морской ветер с неторопливой, все еще крепнущей силой наполнял паруса, «Корона» пошла быстрее, за ней в кильватер двигалась эскадра. Уркварт подошел к кормщику, похлопал его по плечу, сказал:
– Большой Иван есть наилучший лоцман из всех, которых я знаю. Пусть Большой Иван подружится со старым шхипером, и его жизнь станет прекрасной...
Кормщик усмехнулся, ответил:
– То-то в канатном ящике меня и держишь, господин капитан...
– Но здесь было большое сражение! – воскликнул Уркварт. – Тебя же могли убить, Большой Иван!
Рябов, не отвечая, переложил штурвал, с осторожностью обходя мели. Матросы передавали по шканцам слова вперед смотрящего:
– На левой раковине затонувший струг, гере боцман!
– На левой раковине затонувший струг, гере лейтенант!
– На левой раковине затонувший струг, гере капитан!
Митенька перевел:
– Струг затонувший слева – по носу!
– Куда не надо – не наскочим! – ответил Рябов.
Корабль шел быстро, мимо в пелене дождя проносились знакомые луга, болотца, деревни, на взгорьях часовни, кресты, поставленные по обету поморами, деревянные старые, покрытые мхом церкви. Рябов, сощурившись, глядел вперед, могучие его руки со спокойной силой держали ручки штурвального колеса, Митенька стоял рядом, близко, тоже смотрел вперед.
– Боязно? – тихо спросил Рябов.
– Нет, не боязно!
Он помолчал, сказал с коротким вздохом:
– Крыкова жалко, Афанасия Петровича, дядечка! Все об нем думаю...
– Жалью моря не переедешь! – горько ответил Рябов. – Жалеть – не дело делать. Легко...
На носу вперед смотрящий ударил в малый колокол, тревожно крикнул:
– Прямо по носу открываются выносные башни крепости!
По шканцам передали:
– Прямо по носу выносные башни крепости, гере лейтенант!
– Прямо по носу выносные башни крепости, гере капитан!
– Загалдели! – сказал Рябов. – Небось, видим...
На шканцах, на пушечных палубах, на баке барабаны дробью ударили к бою! Дечные офицеры сжали зубами свистки. Пушкари припали к открытым портам. Рябов, щурясь, остро смотрел вперед, вглядывался в башни, в крепостные валы, в низкие железные, наглухо закрытые ворота, в зубчатые стены, в серые рваные тучи над крепостной колокольней...
– Фитильные! Зажечь фитили! – велел шаутбенахт.
Дечные офицеры пронзительно засвистели в свистки, готлангеры подняли ядра, готовясь закладывать новые после выстрела. Юленшерна вынул из кармана платок. В это мгновение к нему сзади подошел Якоб с подносом, поклонился. Юленшерна вздрогнул. Якоб сказал учтиво:
– Кофе для гере шаутбенахта...
– К черту! – отрезал Юленшерна.
Еще раз ударил колокол, по шканцам передали:
– Прямо по носу открылась вся крепость, гере лейтенант!
– Прямо по носу открылась вся крепость, гере капитан!
Корабль шел на крепость. Юленшерна ждал. Еще немного – и он махнет платком. Тогда весь борт ударит из всех пушек – от самых легких на верхней палубе до самых тяжелых на гон-деке.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Не для ради князя Владимира,
Да не для ради княгини Апраксии,
Да для ради земли светлорусские,
Да для ради вдов, сирот, людей бедных.
Былина
1. ПОДВИГ
Прямо по носу флагманской «Короны» открылась вся крепость. Она стала нынче иной, чем тогда, когда кормщик гостевал у Сильвестра Петровича: сейчас ни души не было видно на ее боевых башнях и валах, ни единого звука не доносилось оттуда, где так недавно день и ночь стоял неумолчный грохот тяжелых и больших работ. Можно было подумать, что там все еще спали, и на одно мгновение Рябову стало не по себе: ужели не готовы? Ужели не видят, не слышат, какая идет беда, каким разорением грозит городу шведская эскадра, сколько наемников в шлемах и панцырях стоят на шканцах кораблей, сколько пушек смотрят из портов, сколько жадных глаз шарят по берегам Двины, ища, где будут грабить, что жечь, кого убивать?
Но зоркий взгляд кормщика тотчас же приметил, что кто-то шевельнулся и скрылся на башне крепости, и по тому, как быстро мелькнул там человек, Рябов понял: ждут, готовы, примут вора как надобно, начнут во-время, не припоздают. Теперь – его черед, теперь наступило время его труду, его работе. И в один краткий миг он приготовился – взглядом приметил вешки, обозначавшие мель, сильнее уперся ногами в смоленые доски палубы, плотнее положил ладони на ручки штурвала.
Митенька стоял сзади, у левого его плеча, переводил, если что нужно было перевести, Якоб приносил шаутбенахту то кофе, то набитую табаком трубку, то кружку горячего пунша. Сырой ветер посвистывал в снастях флагманского корабля, тяжелые дождевые капли летели в лицо. Крепость все приближалась, все вырастала, грозные строгие башни и валы ее словно бы мчались навстречу кораблю.
– Шел бы ты отсюда к борту, что ли! – сказал Рябов Митеньке. – Не добежишь, как приспеет время.
– А переводить тебе кто будет, дядечка? – спросил Митенька. – Нельзя мне уйти, сразу схватятся...
– Сказано, уходи! – приказал Рябов.
Но Митенька не ушел, остался стоять у левого плеча кормщика, ослушался чуть не в первый раз в жизни, глядел вперед – на башни и валы крепости, на вешки, которые все заметнее покачивались на серой воде. Уже можно было разглядеть прутья, которыми они были связаны, пеньковые веревки, которыми они были стянуты.
– О! – произнес Уркварт. – Московиты в спешке не сняли вехи с фарватера. Тем лучше, черт подери, тем лучше! Тут следует брать левее, не правда ли?
Митенька перевел, Рябов ответил, что так-де и пойдет. Он слегка переложил ручки штурвала, «Корона» чуть накренилась, ветер засвистал громче.
– Дядечка, – шепотом спросил Митенька, – а что Афанасий Петрович, может, живым ушел? Один кто-то ушел...
– Убили капитана! – ответил Рябов. – Не мог он уйти. Офицер бы ушел, солдат бы бросил? Нет, не таков был человек...
Теперь совсем уже недалеко оставалось до вешек, и Рябов, вглядываясь в них, широко, всей грудью вздохнул, окончательно приготовляясь и приноравливаясь к тому, что должен был выполнить. Крутой румянец проступил на его щеках, складка легла между бровями, напряглись и вздулись мускулы под тонкой парчой дорогого кафтана.
Корма «Короны» покатилась вправо, нос шел к вешкам.
В последний раз кормщик взглянул на башни крепости и более уже не отрывал светлого и напряженного взгляда от пути, которым шел корабль.
Рябов ни о чем не думал в эти последние секунды, ничего не вспоминал, ни с чем не прощался. Ни единой мысли о близкой и возможной гибели не подпустил он к себе. Он знал твердо, что будет жив, и тревожился только за Митеньку и за нового своего друга, которые, как ему казалось, могли не поспеть сделать то, что следовало. И, глядя вперед, он сказал им обоим ласково и ободряюще:
– Теперь, братцы, недолго. Теперь держись!
– И то – держимся! – срывающимся от восторга голосом ответил Митенька.
Щеки его пылали, глаза не отрываясь следили за вешками. Якоб тоже смотрел на вешки, крепко стискивая нож под кафтаном. Он был бледнее, чем всегда, еще сдержаннее, чем обычно, и порою поглядывал по сторонам, готовясь к бою, который должен был произойти здесь же, у штурвала.
– Ну, дядечка! – горячим шепотом за спиною Рябова сказал Митенька. – С богом!
В эту секунду Рябов, сжав зубы, в последний раз чуть-чуть переложил штурвал. Почти тотчас же долгий скрежет вырвался, казалось, с самого дна Двины, нос «Короны» медленно вздыбился, корма стала оседать, и длинный сплошной вопль отчаяния и ярости раскатился по орудийным палубам, по шканцам, по юту и по всему кораблю.
Кормщик отпустил рукоятки штурвала.
Тут нечего было более делать – флагманский корабль прочно сидел на мели.
В вое голосов, совсем рядом, оглушающе громко защелкали пистолетные выстрелы, кормщик нагнулся, понял – стреляют в него. Совсем близко блеснуло жало шпаги, он ударил топором, человек, который хотел заколоть его, упал. Митенька и Якоб отбивались за спиною Рябова, он же заслонял их обоих и рубил топором всех, кто бросался на него, так метко и с такой ужасающей силой, что вокруг быстро образовалась пустота, и только выстрелы гремели все чаще и злее.
Ни Рябов, ни Митенька, ни Якоб не видели, как второе судно эскадры с ходу врезалось в высокую резную корму «Короны», они только почувствовали страшный толчок и еще раз услышали вопли команды флагманского корабля, длинный, уже не смолкающий крик и вслед за ним согласный, оглушительный, басистый рев пушек: это одновременно ударили орудия Новодвинской цитадели и батарея Маркова острова.
Отбиваясь топором, Рябов не видел, как оттеснили от него Якоба, как упал Митенька. Но когда раскаленное ядро расщепило палубный настил и разогнало шведов, кормщик оглянулся и понял, что Митенька ранен. Высоко вздев в правой руке топор, кормщик вернулся и потащил с собою Митрия к борту, чтобы прыгнуть с ним в воду, но вдруг стал слабеть и почувствовал, что идти не может, может только ползти. Но ползти тоже было нельзя, потому что его бы смяли, и он все шел и шел, залитый кровью, с топором в руке, волоча за собою Митрия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
– Боцман! – не спеша, уверенным, спокойным голосом позвал Иевлев.
– Тут боцман! – раздалось за его спиной.
– Фитили запалить!
– Фитили запалить! – крикнул в амбразуру Семисадов.
– Фитили горят! – почти тотчас же ответил караульный пушкарь.
– Готовсь, пушки! – приказал Иевлев.
Артиллеристы вцепились руками в станки, наводчики медленно двигали клиньями, ворочали гандшпугами, ждали последней команды. Семисадов жарко дышал Иевлеву в затылок – смотрел, как перед амбразурой башни возникает шведский флаг – золотой крест на синем поле.
4. ЭСКАДРА НА ДВИНЕ
Рябов тихо сказал Якобу:
– Попозже заявись к штурвалу. Все-таки трое, легче будет.
Якоб спросил:
– Топор при тебе?
Рябов кивнул, обдернул на себе серебряный парчовый кафтан, туже затянул пояс. Митенька горящими восторженными глазами смотрел на кормщика.
– Вот выпялился! – сказал Рябов. – Чему рад? Смотри кисло, радоваться рано...
Митенька засмеялся, спросил:
– Как так – кисло смотреть? Не научен я, дядечка...
– Вот как прошлые дни глядел, так и нынче...
Он дернул Митеньку за нос, за вихор, пошел из каюты наверх. Якоб свернул к адмиральскому камбузу. Митенька догнал кормщика, вдвоем они вышли на шканцы. Уркварт встретил их приветливо, проводил к штурвалу. Рябов медленным взглядом обвел паруса, стал говорить, что парусов мало. Митенька быстро перевел:
– Господин лоцман советует господину капитану поставить больше парусов, дабы, имея добрый ветер в корму, хорошим ходом проскочить крепость и не понести урону...
Шаутбенахт кивнул:
– Он прав! Чем быстрее мы минуем русскую цитадель – тем быстрее завершим поход. Но парусов достаточно. Идя таким ходом, как сейчас, мы и то многим рискуем.
Уркварт приложил руки к сердцу, сказал сладко:
– Гере шаутбенахт не уверен в нашем лоцмане, но я утверждаю, что подобного лоцмана не видел никогда.
Ярл Юленшерна молча смотрел на широкие плечи Рябова, на его ладони, спокойно и уверенно лежащие на ручках огромного штурвала. Лоцман вел корабль искусно, по всей повадке кормщика был виден опытный моряк.
– Двина изобилует мелями! – сказал Юленшерна.
– Он знает каждую из них! – ответил Уркварт.
Шаутбенахт с сомнением пожал плечами.
Митенька заговорил опять:
– Господин лоцман думает, что на таком малом ходу тяжело придется под пушками. Господин лоцман знает, что пушек в крепости много и есть пушки большие...
Юленшерна перебил Митеньку:
– Прибавьте парусов, гере капитан, но пусть русский знает, что если корабль сядет на мель, мы лишим его жизни!
Рябов медленно, едва-едва переложил штурвал. Сырой морской ветер с неторопливой, все еще крепнущей силой наполнял паруса, «Корона» пошла быстрее, за ней в кильватер двигалась эскадра. Уркварт подошел к кормщику, похлопал его по плечу, сказал:
– Большой Иван есть наилучший лоцман из всех, которых я знаю. Пусть Большой Иван подружится со старым шхипером, и его жизнь станет прекрасной...
Кормщик усмехнулся, ответил:
– То-то в канатном ящике меня и держишь, господин капитан...
– Но здесь было большое сражение! – воскликнул Уркварт. – Тебя же могли убить, Большой Иван!
Рябов, не отвечая, переложил штурвал, с осторожностью обходя мели. Матросы передавали по шканцам слова вперед смотрящего:
– На левой раковине затонувший струг, гере боцман!
– На левой раковине затонувший струг, гере лейтенант!
– На левой раковине затонувший струг, гере капитан!
Митенька перевел:
– Струг затонувший слева – по носу!
– Куда не надо – не наскочим! – ответил Рябов.
Корабль шел быстро, мимо в пелене дождя проносились знакомые луга, болотца, деревни, на взгорьях часовни, кресты, поставленные по обету поморами, деревянные старые, покрытые мхом церкви. Рябов, сощурившись, глядел вперед, могучие его руки со спокойной силой держали ручки штурвального колеса, Митенька стоял рядом, близко, тоже смотрел вперед.
– Боязно? – тихо спросил Рябов.
– Нет, не боязно!
Он помолчал, сказал с коротким вздохом:
– Крыкова жалко, Афанасия Петровича, дядечка! Все об нем думаю...
– Жалью моря не переедешь! – горько ответил Рябов. – Жалеть – не дело делать. Легко...
На носу вперед смотрящий ударил в малый колокол, тревожно крикнул:
– Прямо по носу открываются выносные башни крепости!
По шканцам передали:
– Прямо по носу выносные башни крепости, гере лейтенант!
– Прямо по носу выносные башни крепости, гере капитан!
– Загалдели! – сказал Рябов. – Небось, видим...
На шканцах, на пушечных палубах, на баке барабаны дробью ударили к бою! Дечные офицеры сжали зубами свистки. Пушкари припали к открытым портам. Рябов, щурясь, остро смотрел вперед, вглядывался в башни, в крепостные валы, в низкие железные, наглухо закрытые ворота, в зубчатые стены, в серые рваные тучи над крепостной колокольней...
– Фитильные! Зажечь фитили! – велел шаутбенахт.
Дечные офицеры пронзительно засвистели в свистки, готлангеры подняли ядра, готовясь закладывать новые после выстрела. Юленшерна вынул из кармана платок. В это мгновение к нему сзади подошел Якоб с подносом, поклонился. Юленшерна вздрогнул. Якоб сказал учтиво:
– Кофе для гере шаутбенахта...
– К черту! – отрезал Юленшерна.
Еще раз ударил колокол, по шканцам передали:
– Прямо по носу открылась вся крепость, гере лейтенант!
– Прямо по носу открылась вся крепость, гере капитан!
Корабль шел на крепость. Юленшерна ждал. Еще немного – и он махнет платком. Тогда весь борт ударит из всех пушек – от самых легких на верхней палубе до самых тяжелых на гон-деке.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Не для ради князя Владимира,
Да не для ради княгини Апраксии,
Да для ради земли светлорусские,
Да для ради вдов, сирот, людей бедных.
Былина
1. ПОДВИГ
Прямо по носу флагманской «Короны» открылась вся крепость. Она стала нынче иной, чем тогда, когда кормщик гостевал у Сильвестра Петровича: сейчас ни души не было видно на ее боевых башнях и валах, ни единого звука не доносилось оттуда, где так недавно день и ночь стоял неумолчный грохот тяжелых и больших работ. Можно было подумать, что там все еще спали, и на одно мгновение Рябову стало не по себе: ужели не готовы? Ужели не видят, не слышат, какая идет беда, каким разорением грозит городу шведская эскадра, сколько наемников в шлемах и панцырях стоят на шканцах кораблей, сколько пушек смотрят из портов, сколько жадных глаз шарят по берегам Двины, ища, где будут грабить, что жечь, кого убивать?
Но зоркий взгляд кормщика тотчас же приметил, что кто-то шевельнулся и скрылся на башне крепости, и по тому, как быстро мелькнул там человек, Рябов понял: ждут, готовы, примут вора как надобно, начнут во-время, не припоздают. Теперь – его черед, теперь наступило время его труду, его работе. И в один краткий миг он приготовился – взглядом приметил вешки, обозначавшие мель, сильнее уперся ногами в смоленые доски палубы, плотнее положил ладони на ручки штурвала.
Митенька стоял сзади, у левого его плеча, переводил, если что нужно было перевести, Якоб приносил шаутбенахту то кофе, то набитую табаком трубку, то кружку горячего пунша. Сырой ветер посвистывал в снастях флагманского корабля, тяжелые дождевые капли летели в лицо. Крепость все приближалась, все вырастала, грозные строгие башни и валы ее словно бы мчались навстречу кораблю.
– Шел бы ты отсюда к борту, что ли! – сказал Рябов Митеньке. – Не добежишь, как приспеет время.
– А переводить тебе кто будет, дядечка? – спросил Митенька. – Нельзя мне уйти, сразу схватятся...
– Сказано, уходи! – приказал Рябов.
Но Митенька не ушел, остался стоять у левого плеча кормщика, ослушался чуть не в первый раз в жизни, глядел вперед – на башни и валы крепости, на вешки, которые все заметнее покачивались на серой воде. Уже можно было разглядеть прутья, которыми они были связаны, пеньковые веревки, которыми они были стянуты.
– О! – произнес Уркварт. – Московиты в спешке не сняли вехи с фарватера. Тем лучше, черт подери, тем лучше! Тут следует брать левее, не правда ли?
Митенька перевел, Рябов ответил, что так-де и пойдет. Он слегка переложил ручки штурвала, «Корона» чуть накренилась, ветер засвистал громче.
– Дядечка, – шепотом спросил Митенька, – а что Афанасий Петрович, может, живым ушел? Один кто-то ушел...
– Убили капитана! – ответил Рябов. – Не мог он уйти. Офицер бы ушел, солдат бы бросил? Нет, не таков был человек...
Теперь совсем уже недалеко оставалось до вешек, и Рябов, вглядываясь в них, широко, всей грудью вздохнул, окончательно приготовляясь и приноравливаясь к тому, что должен был выполнить. Крутой румянец проступил на его щеках, складка легла между бровями, напряглись и вздулись мускулы под тонкой парчой дорогого кафтана.
Корма «Короны» покатилась вправо, нос шел к вешкам.
В последний раз кормщик взглянул на башни крепости и более уже не отрывал светлого и напряженного взгляда от пути, которым шел корабль.
Рябов ни о чем не думал в эти последние секунды, ничего не вспоминал, ни с чем не прощался. Ни единой мысли о близкой и возможной гибели не подпустил он к себе. Он знал твердо, что будет жив, и тревожился только за Митеньку и за нового своего друга, которые, как ему казалось, могли не поспеть сделать то, что следовало. И, глядя вперед, он сказал им обоим ласково и ободряюще:
– Теперь, братцы, недолго. Теперь держись!
– И то – держимся! – срывающимся от восторга голосом ответил Митенька.
Щеки его пылали, глаза не отрываясь следили за вешками. Якоб тоже смотрел на вешки, крепко стискивая нож под кафтаном. Он был бледнее, чем всегда, еще сдержаннее, чем обычно, и порою поглядывал по сторонам, готовясь к бою, который должен был произойти здесь же, у штурвала.
– Ну, дядечка! – горячим шепотом за спиною Рябова сказал Митенька. – С богом!
В эту секунду Рябов, сжав зубы, в последний раз чуть-чуть переложил штурвал. Почти тотчас же долгий скрежет вырвался, казалось, с самого дна Двины, нос «Короны» медленно вздыбился, корма стала оседать, и длинный сплошной вопль отчаяния и ярости раскатился по орудийным палубам, по шканцам, по юту и по всему кораблю.
Кормщик отпустил рукоятки штурвала.
Тут нечего было более делать – флагманский корабль прочно сидел на мели.
В вое голосов, совсем рядом, оглушающе громко защелкали пистолетные выстрелы, кормщик нагнулся, понял – стреляют в него. Совсем близко блеснуло жало шпаги, он ударил топором, человек, который хотел заколоть его, упал. Митенька и Якоб отбивались за спиною Рябова, он же заслонял их обоих и рубил топором всех, кто бросался на него, так метко и с такой ужасающей силой, что вокруг быстро образовалась пустота, и только выстрелы гремели все чаще и злее.
Ни Рябов, ни Митенька, ни Якоб не видели, как второе судно эскадры с ходу врезалось в высокую резную корму «Короны», они только почувствовали страшный толчок и еще раз услышали вопли команды флагманского корабля, длинный, уже не смолкающий крик и вслед за ним согласный, оглушительный, басистый рев пушек: это одновременно ударили орудия Новодвинской цитадели и батарея Маркова острова.
Отбиваясь топором, Рябов не видел, как оттеснили от него Якоба, как упал Митенька. Но когда раскаленное ядро расщепило палубный настил и разогнало шведов, кормщик оглянулся и понял, что Митенька ранен. Высоко вздев в правой руке топор, кормщик вернулся и потащил с собою Митрия к борту, чтобы прыгнуть с ним в воду, но вдруг стал слабеть и почувствовал, что идти не может, может только ползти. Но ползти тоже было нельзя, потому что его бы смяли, и он все шел и шел, залитый кровью, с топором в руке, волоча за собою Митрия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94