— Мамонт! Иди сюда…
Появился Мамонт, и в кабинете сразу стало несколько тесновато.
— Что главное? — с усмешкой спросил Мамонта Харкевич. — Как ты думаешь, Мамонт?
— Режим дня, — сказал Мамонт. — И правильное питание. Только вот с вашей работой нет у меня ни режима, ни правильного питания.
— А что у тебя есть? — спросил Харкевич, чем усилил зародившееся у Алексея впечатление, что перед ним разыгрывают какой-то заранее подготовленный спектакль. Мамонт вытащил из внутреннего кармана незапечатанный конверт и вручил Харкевичу. Тот подержал конверт в руке, не заглядывая внутрь, а потом передал Алексею.
— Посмотри.
Алексей открыл конверт и вытащил тонкую пачку фотоснимков.
— Видишь здесь кого-нибудь знакомого?
Алексей кивнул. Остановившиеся глаза Миши смотрели прямо в объектив.

Глава 24
Бондарев: головная боль
1
— Так. Это что ещё за херня? — негромко произнёс Лапшин, запустив обе руки внутрь кейса. — Это что ещё за…
В этот момент машину сильно тряхнуло, и Лапшин вместо ответа на свой вопрос получил ценное и своевременное указание от Бондарева:
— Ложись!
Лапшин моментально подчинился, упал на сиденье, а потом даже скатился для верности на пол, так что автоматная очередь прошла над ним и разнесла боковые стекла, пролившиеся на Лапшина неприятным дождём из прозрачной мелкой крошки. Бондарев завернул «Тойоту» резко вправо, уходя из сектора обстрела, свободной рукой перекинул Лапшину «беретту» и коротко сказал:
— Оформи.
Лапшин схватил оружие, приподнялся и выглянул в разбитое окно. «Мерседес-340» с тонированными стёклами шёл на сближение с упорством и безжалостностью торпеды, направленной в борт круизному лайнеру. Из правого окна «мерса» торчал ствол «узи», готовый снова засыпать «Тойоту» пулями. Лапшин, сожалея, что под рукой нет гранатомёта, нацелил «беретту» на «мерс» и для начала парой выстрелов припугнул невидимого стрелка, а потом шарахнул по лобовому стеклу. Озабоченный водитель «мерса» вильнул влево, и Лапшин поприветствовал этот манёвр обстрелом покрышек. В ответ «узи» огрызнулся короткой очередью, едва задевшей зад «Тойоты».
— Готово? — поинтересовался Бондарев.
— Не совсем…
— Это плохо, — сказал Бондарев. — Это называется много шума из ничего. Мы дело делаем или кино снимаем?
— Э-э, — замялся с ответом Лапшин, наблюдая за тем, как «Мерседес» снова подбирается ближе.
2
Сойдя с парома в Чивитавеккье, Селим немедленно взял такси, долго морочил водителю голову мудрёными указаниями, не сводя при этом глаз с зеркала заднего вида, потом вылез у большого рынка, плутал между лотками, до ломоты выворачивая шею в попытках обнаружить «хвост». Потом он слегка успокоился, поехал в банк и заявил о потере кредитных карточек, назвав отель на Сардинии, но соврав о своём нынешнем местопребывании. Сразу после этого он сел на поезд до Рима, и только примерно на третьем часу пути окончательно поверил, что для него вся эта история с похищением закончилась благополучно.
Больше того, если сейчас все сделать правильно, то это похищение изменит жизнь Селима к лучшему. Даст ему наконец такие возможности, о которых он мог лишь мечтать в последние годы. Собственная яхта, мягко покачивающаяся на изумрудных волнах, станет реальностью. Так может быть. Так может случиться, если все сделать правильно.
В Риме была солидная турецкая диаспора, где у Селима имелись хорошие знакомые. Он наконец принял душ, переоделся, хорошо и спокойно поел, потом покурил, собрался с мыслями и позвонил по телефону, который никогда не записывал ни в какие записные книжки. Селим представился и попросил передать господину Акмалю, что по ряду причин ему пришлось срочно уехать с Сардинии. Это были очень серьёзные причины, и в их серьёзности господин Акмаль сможет убедиться, если встретится с Селимом в Риме. Господин Акмаль не пожалеет, что потратил время.
Селима выслушали и холодно пообещали передать информацию по назначению. Селим вежливо попрощался, повесил трубку и мысленно выругался. Он никогда не забывал, что Акмаль младше его на четыре года, однако старшим в их отношениях всегда выступал именно Акмаль — как будто высокопоставленные и богатые родственники могли сделать его умнее! С годами эта разница становилась все ощутимее, и Селим все более свыкался и смирялся с нею, однако недовольство, словно осадок на дне бутылки с вином, никуда не исчезло, хотя и не бросалось в глаза.
Сейчас все могло измениться — по крайней мере то, что услышал Селим, сидя в смежной комнате и ожидая отправки в Россию, должно было заинтересовать Акмаля. Аллах свидетель, это могло заинтересовать кого угодно — ЦРУ, Моссад, МИ-6, Усаму, Саддама, палестинцев или северных корейцев. Да, так и нужно будет сказать: «Акмаль, я мог бы пойти с этой информацией к кому угодно, и я получил бы деньги, и я получил бы уважение. Но я пошёл к тебе. Потому что я помню о наших с тобой старых делах, я доверяю тебе и верю, что ты оценишь мой вклад по достоинству. Вот так. Что-то в этом духе надо будет произнести. Самое главное — правильно себя преподать».
Через три дня Селим получил в банке новые карточки, а ночью в комнату, где он спал, вошли люди. Один зажал Селиму рот рукой и приставил пистолет к виску, второй быстро обыскал комнату. Когда он закончил обыск и сказал третьему: «Все чисто», Селим — насколько это было возможно в данных обстоятельствах — расслабился. Сказано было по-турецки.
Третий молча кивнул, склонился над Селимом, внимательно посмотрел ему в глаза, а потом резко ударил кулаком в висок.
3
«Мерседес» снова подбирался поближе, угрожающе сверкая на солнце.
— И не жалко же людям такую машину гробить, — посетовал вслух Лапшин, вставляя новую обойму.
— Это их проблемы, — буркнул Бондарев. — Меня больше интересует, есть у здешней полиции вертолёты или нет.
Лапшин вспомнил местных полицейских, развращённых морем, солнцем и морепродуктами, презрительно хмыкнул и сказал, что вряд ли.
— Тогда у нас есть ещё пара минут, — сделал вывод Бондарев и резко свернул вправо, оказавшись на узкой улочке, изобиловавшей маленькими магазинчиками и многочисленными изгибами. Набрать здесь приличную скорость было невозможно, и Лапшин живо представил, чем всё это кончится — «мерс» упрётся им в зад и будет так же медленно ползти по этим закоулкам, медленно расстреливая их «Тойоту» из автомата. Всё это будет долго, шумно и бесперспективно.
Лапшин только собрался изложить свои соображения Бондареву, как тот предупреждающе рявкнул:
— Помолчи, Лапша!
— Ла… — начал было Лапшин, держа неотстающий «мерс» в поле зрения, но тут его вдруг подбросило под потолок, «мерс» куда-то пропал, что-то большое с грохотом обрушилось на «Тойоту», Бондарев зачем-то дважды просигналил, после чего грохот падающих предметов стал ещё оглушительнее. Лапшин свалился на пол, потом поднялся, свалился снова, опять поднялся, чувствуя лёгкое головокружение, и увидел, как на Бондарева накинулось нечто большое и белое.
Лапшин машинально ткнул ствол «беретты» в это «нечто» и нажал на спуск. Воздух со свистом вырвался из разрыва в подушке безопасности, подняв дыбом волосы на голове Лапшина.
— Хватит играться, — недовольно проговорил Бондарев, вываливаясь из машины. Только теперь Лапшин сообразил, что «Тойота» стоит посреди небольшого одёжного магазина, почти упёршись в дальнюю его стену. Позади «Тойоты» остались остатки высаженной стеклянной витрины, сбитые и покорёженные металлические стойки, изуродованные манекены и очень много сваленной на пол одежды. Где-то посреди этого хаоса вопили благим матом продавцы. Лапшин мог бы ещё долго и заворожённо наблюдать за картиной конца света в одном отдельно взятом магазине, но Бондарев схватил его за плечо и поволок в задние комнаты магазина, откуда маленькая железная дверь выводила во двор. Лапшину в это время казалось, что мозги его раскачиваются внутри черепа, как люстра под потолком при землетрясении. Потом землетрясение стихло, Лапшин вспомнил про кейс и про «беретту». И про преследующий их «мерс».
Его осенило.
— Мы сейчас подкараулим их здесь и всех убьём, — понял Лапшин замечательный замысел Бондарева.
— Нет, — покачал головой тот.
— Я сейчас выйду через другой двор на улицу, зайду им со спины и всех убью, — предложил Лапшин ещё более замечательный вариант.
— Нет, — сказал Бондарев, настойчиво подталкивая Лапшина вперёд.
— А как же тогда мы их всех убьём?
— Мы не будем их всех убивать. У нас другая задача.
— Правда, что ли? — удивился Лапшин, который совершенно точно помнил, что в последние полчаса он преимущественно убивал и калечил людей.
— Ты должен был просто записать разговоры в номере Акмаля, — напомнил ему Бондарев.
— Точно-точно, — спохватился Лапшин. — Почему же я тогда?..
«Потому что ты идиот, — в сердцах подумал Бондарев. — Которого хлебом не корми, дай пострелять. И поэтому за тобой нужен глаз да глаз». Вслух он этого не произнёс, и Лапшин, так и не сумевший самостоятельно родить ответа на свой вопрос, болезненно поморщился. Он любил, чтобы всё было просто и понятно, теперь же в голове у него крутилось явное логическое несоответствие. А рациональная часть Лапшина, и без того не слишком сильная, ещё не пришла в себя после проезда по магазину.
В результате все то время, пока они лёгким бегом перебирались из одного двора в другой, чтобы затем наконец выскочить на заполненный туристами торговый ряд, на лице Лапшина сохранялось сосредоточенное и задумчивое выражение.
Только в автобусе, на пути в аэропорт, это выражение с его лица исчезло, а взгляд окончательно прояснился. Лапшин обиженно посмотрел на Бондарева и сказал:
— Знаешь что? Я вспомнил. Ты меня назвал Лапшой.
— В первый раз, что ли? — передразнил его Бондарев.
— Я не люблю, когда ты меня так называешь.
— А я не люблю, когда ты устраиваешь боевые действия в городской черте, — сказал Бондарев, прикидываясь, что в миланском аэропорту действовал какой-то совсем другой человек.
— Я не специально.
— Вот и я тоже.
Лапшин замолчал, машинально сжимая кейс с двух сторон.
— Ты хотел мне что-то показать, — напомнил ему Бондарев.
— Диск? Чего на него смотреть?
— Нет, не диск. Ты сказал: «Это что ещё за херня?»
— Я так сказал?
— Вот именно.
— Давай посмотрим, — Лапшин пожал плечами и осторожно открыл кейс. Он посмотрел на лежащий сверху лист бумаги и вздрогнул. — Это что ещё за…
Бондарев выдернул лист из кейса. Почти вся страница была испещрена турецким текстом. Почти вся — за исключением левого верхнего угла. Там была не очень качественная чёрно-белая фотография мужчины. Снимок был сделан сверху под каким-то странным углом, мужчина находился в движении, и Бондарев предположил, что это распечатка материалов видеокамеры слежения.
Он вытащил из кейса вторую страницу — на ней был снимок того же самого мужчины, уже в цвете и с гораздо лучшим качеством. На этот раз мужчина смотрел прямо в объектив. И это был снимок, от которого у Бондарева в желудке возник холодный парализующий ком.
Потому что на обоих снимках Бондарев видел Воробья. И второй снимок, по всей видимости, запечатлел Воробья за несколько секунд до смерти.
4
Сначала Селим испугался, что его снова взяли русские и что теперь они обойдутся с ним куда круче. Оплеухи, тычки, пистолетные стволы под носом, завязанные глаза — все это наводило именно на такие мысли. Однако когда всё закончилось — в том смысле, что закончилась транспортировка Селима из Рима в неизвестном направлении — и Селим увидел своих конвоиров, услышал их разговоры, то он облегчённо вздохнул: свои. Облегчённо вздохнул и сплюнул кровавую слюну: руки у своих были тяжёлые, и транспортировка обошлась Селиму в некоторое количество кровоподтёков, сломанный зуб и ломоту в костях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65