Сейчас забудь об ошибке и переходи к следующему этапу. Сосредоточься на нём, не забывая при этом о конечной цели…
Дюк много чего говорил, и Алексей надеялся, что он хотя бы отчасти последовал его урокам. Он взвесил на воображаемых весах задание и Карину — получалось, что Карину надо убрать во имя конечной цели. Это было самое простое решение. Тогда Алексей вообразил на весах другую пару — доверие Мамонта (полученное в результате убийства Карины) и исчезновение Мамонта. Что из этого будет полезнее для задания?
Ответом стала пуля в затылок Мамонту. Добавь Алексей даже немного доверия к себе, Мамонт всё равно будет таскать его рядом как щенка на привязи, воображая себя мудрым и опытным наставником. Это явно не поможет Алексею при выполнении задания. Возможно, ему даже понадобится убрать Мамонта. Так почему бы этого не сделать прямо сейчас?
Он сделал. И сейчас старался не думать, было это ошибкой или нет. Он просто ехал к месту встречи, откуда все потом должны были отправиться на склад.
Сбор был назначен в одном из городских офисов Фирмы, стандартном помещении со стандартным набором оргтехники и стандартно-успокаивающим цветом стен. На Харкевича этот трюк сегодня не действовал, он был взъерошен и весьма озабочен; он отдавал громкие распоряжения, отвечал на звонки, грыз карандаши и яростно чесал в затылке. Иначе говоря, он пытался соответствовать возложенной на него ответственности, однако почему-то от него исходило ощущение не порядка, а разрастающегося хаоса.
Отбросив очередной мобильник, он выцепил из множества движущихся людей Алексея и ткнул в него пальцем:
— Ты… А где Мамонт?
— Он сказал, что у него важное дело. Может, опоздает.
— Он что, рехнулся? — Харкевич только хотел возмутиться и проорать что-нибудь резкое и громкое. Но тут его снова позвали к телефону, он отошёл в сторону и больше не проявлял интереса к Алексею.
— Ты расскажешь мне об этом важном деле? — прошептал голос над ухом. Алексей вздрогнул. Морозова.
— Да. Конечно.
— Вот и славно. А я тебе расскажу о другом важном деле. Пойдём.
Она взяла его под руку и повела за собой, сдержанно улыбаясь. Харкевич проводил их рассеянным взглядом — Морозова выглядела сейчас как искушённая дама, увлекающая с собой молодого неопытного приятеля, чтобы посвятить его в некие деликатные тайны. Это было волнующе-непристойным зрелищем, и Харкевич ещё больше вспотел.
Это при том, что бронежилет пока лежал в чемодане. Будущий аукцион становился для Харкевича форменным кошмаром.
2
— Только без фокусов, — услышал Бондарев голос «бухгалтера». — Я имею в виду: держите себя в руках. Дело такое, азартное. Многие не выдерживают, срываются, начинают рвать рубашки на груди, лезут в драку…
— У вас же там наверняка будет охрана, — сказал Бондарев. — Они разнимут, успокоят, зашьют порванные рубашки.
— Само собой, — согласился «бухгалтер». — Но все равно неприятно. Знаете, вроде бы сидят солидные люди, и вдруг… Остаётся неприятный осадок. Кому-то из участников это настолько не понравится, что он не захочет больше с нами работать. Это убытки. Понимаете? Поэтому, если вы не уверены в крепости своих нервов, могу предложить кое-что успокоительное…
— Я справлюсь, — сказал Бондарев. — Но на всякий случай держите ваши таблетки наготове. Кстати, если вдруг мне посчастливится приобрести ваш товар… Как далеко распространяются ваши транспортные услуги? Хотя бы из Москвы вы мне его вывезете?
— А товар не в Москве, — сказал «бухгалтер». — Это слишком серьёзная вещь, чтобы подвергать её лишнему риску. Поэтому с вывозом проблем не возникнет. Мы поедем на тот склад, где вы уже были… Это не в Москве, хотя и рядом.
«Интересно, — подумал Бондарев. — Это он мне сейчас врёт, продолжает страховаться или как перед солидным клиентом может слегка пооткровенничать?»
Так или иначе, мини-вертолёт продолжал свой путь в летнем небе, машины наблюдения, сменяя друг друга, тоже держали след.
И в любом случае у них ещё оставался Алексей. Бондарев, правда, не знал — это слишком много или слишком мало.
А Дюк не мог его проконсультировать. Потому что был занят другими делами в совсем другом месте.
3
— Важное дело, — негромко произнесла Морозова. — Что у него там за важное дело?
— Ну… — Алексей чувствовал себя сейчас очень неуютно. Вроде бы его касалась нежная женская рука — легко и непринуждённо, но ощущение было как от сомкнувшегося на предплечье капкана. — Он сказал, что нужно убрать одну телку…
Алексей знал, что лучшая ложь — это 99 процентов правды и один процент недоговорённости. Пусть собеседник сам придумает себе неправду, в которую готов поверить.
— Телку? Ты хотел сказать — девушку…
— Ну да.
— Не пытайся выглядеть глупее, чем ты есть.
— Я не…
— Давай присядем.
Морозова завела Алексея в офисный кафетерий, который сейчас был пуст, — до обеда оставалось ещё много времени. Их руки расцепились — к облегчению Алексея, — и они сели за пластиковый стол, оставаясь по-прежнему на пугающе близком расстоянии.
— Мамонт поехал убивать какую-то девушку? Зная, что сегодня у нас важное мероприятие на складе…
— Он сказал, что это должен был сделать я, — виновато сказал Алексей.
— Но он не взял тебя с собой, — сочувственно проговорила Морозова. — Он не доверяет тебе, так? Ну ничего, у меня есть для тебя другое важное задание.
— Какое?
— Важное. Чтобы ты получше его понял, я расскажу тебе кое-что. Постарайся не заснуть, — усмехнулась Морозова. — Когда мне было лет одиннадцать-двенадцать — это то, что сейчас называется тинейджерским возрастом, — мне больше нравилось бегать с мальчишками, чем проводить время с девочками моего возраста. Не потому, что мне нравилось лазить через заборы, падать с велосипедов, обдирать коленки об асфальт или драться. Секс меня в то время тоже особенно не волновал, их тоже. Что же меня тянуло к мальчишкам? Мне нравилось, что в отношениях между парнями было такое понятие, как «верность». То есть, если ты считаешь кого-то своим другом, ты хранишь ему верность, ты не предаёшь его. А в женской среде само понятие «предательство» лишено смысла, потому там нет прочных дружеских отношений, там все легко рвётся из-за самых что ни на есть глупых вещей — из-за мужчин, случайного обидного слова, сплетен… А там, где нет верности, там не может быть предательства. Ты меня понимаешь?
Так вот, когда я стала взрослой, то поняла, что во взрослом мире, независимо от того, мужчины это или женщины, господствует женский тип отношений. Тот, где нет верности и нет предательства. Где сегодня тебе улыбаются, держат за руку и клянутся в вечной дружбе, а завтра подкладывают тебе мину в автомобиль и не считают это предательством, потому что прежняя дружба не была настоящей. Мне это всегда очень не нравилось. Я понимаю, что изменить мир не в моих силах, но по дурацкой детской привычке я всегда старалась работать с мужчинами, надеясь, что они всё же не до конца испорчены, что в них сохранилось что-то от детской верности друзьям. И всё-таки раз за разом мне приходится переживать их очередные предательства. Они совершают их и не замечают. Мне же каждый раз очень больно. У меня буквально разрывается на куски сердце. Мне хочется покончить с собой, — Морозова внезапно выложила на стол «вальтер». — Или, на худой конец, кого-нибудь убить. К сожалению, у меня слишком развит инстинкт самосохранения, поэтому я так и не убила себя. Зато те, кто предавал меня…
Она замолчала, глядя куда-то мимо Алексея, а Алексей смотрел на пистолет, лежавший на столе ровно посредине. Смысл долгой речи Морозовой он перестал понимать где-то с середины, как только прозвучало слово «предательство».
Это слово заставило его выпрямиться в неудобном пластиковом кресле. Появление «вальтера» заставило его лоб зачесаться — словно в предчувствии пули.
Пустой кафетерий выглядел теперь совсем иначе — как специально подготовленное для убийства помещение. Кровь с напольных плиток смоется легко.
— Поэтому так важно то, что я тебе сейчас скажу, — снова заговорила Морозова. — Чтобы ты не подумал и не почувствовал…
— Вас кто-то предал, — сказал Алексей и неожиданно для себя уставился прямо в глаза Морозовой. Та улыбнулась и медленно отвела взгляд.
— Не меня лично. Всех нас. Всю организацию.
— Не может быть.
— Тебе не так много лет, а значит, ты ещё должен хотя бы немного помнить эти чувства… Верность и предательство.
— Я помню.
— Значит, у тебя не должно быть сомнений.
— У меня нет сомнений.
«Сейчас она предложит мне застрелиться, я возьму пистолет, направлю на неё, а там пусто, зато под столом у неё заряженный ствол, и она разнесёт меня на молекулы…»
— Тогда держи, — она пододвинула пистолет к Алексею.
— Что мне с этим делать?
— Убить предателя.
Алексей осторожно взял «вальтер», взвесил в ладони. Морозова, ничего не говоря, следила за его действиями. Алексей выщелкнул обойму — полная.
Он вставил обойму обратно. Сглотнул слюну.
— И… кто?
— Харкевич.
4
С юридической точки зрения дело Беловых представлялось Дюку как поспешно и плохо сколоченный табурет — чтобы тот рухнул, нужно просто подпилить ножки. Этим Дюк и занимался — сначала необходимые переговоры с адвокатом, потом необходимые переговоры в прокуратуре.
В промежутке он навестил прикреплённого к Беловым государственного адвоката, худого болезненного старичка с готовыми испугаться глазами, объяснил ему, как будут развиваться события, и выспросил всё, что старичок знал по делу Беловых. Адвокат был по-своему толковый и прогибался ещё до того, как Дюк собирался на него надавить. Эта встреча не потребовала ни денег, ни особенных угроз — просто решительного жёсткого тона и уверенности действий. Того и другого у Дюка хватало. Он выкачал из старичка нужную информацию и пошёл подпиливать вторую ножку табурета.
Если в частной адвокатской конторе он отсчитывал купюры, то в случае с высокопоставленным прокурорским работником Дюку было достаточно всего лишь зайти в кабинет и напомнить о себе. Дюк всегда считал, что знание — это страшная сила. Особенно знание тех вещей, которые кто-то, в данном случае прокурорский работник, предпочёл бы забыть навсегда.
Дюк изложил своё предложение и встретил полное понимание и поддержку. Однако этой поддержки и этого понимания было мало, потому что решение об аресте Беловых принималось на более высоком уровне.
Дюк попросил назвать фамилии людей, которые могли бы принять нужное решение. Ему назвали три фамилии. Дюк вспомнил, что две из трех попадались ему в оперативной справке — не бог весть что, но достаточно для эффективного разговора по душам.
Два разговора по душам заняли у Дюка сорок пять минут чистого времени. Никто особо не возражал против прекращения беловского дела, потому что не имел в этом деле личного интереса, однако все нехотя называли фактор, который никак не мог быть урегулирован силами прокуратуры или Управления внутренних дел. Этот фактор назывался «вдова Фоменко».
Наконец, под занавес долгого дня, забитого переговорами как бочка сельдью, около шести вечера, Дюк прошёл в большой кабинет городского прокурора, чья фамилия была третьей среди трех названных и на которого у Дюка почему-то ничего не было. Позже до него дошло почему — это был новый прокурор, только что переведённый с повышением из Астрахани. Астраханские досье Дюк посмотреть не догадался, а память у него была небезразмерная.
Прокурор уже имел представление, с кем имеет дело. То есть он не знал, кто именно перед ним сидит, но знал, что сидящий представляет нечто весьма значительное. Типа управляемого тайфуна. Прокурор не хотел навлекать на себя стихийное бедствие и был вежлив.
— Как там Москва, стоит? — улыбнулся прокурор. Дюка несколько удивила такая постановка вопроса, но потом он решил, что в этой игривой фразе скрывается подсознательное желание провинциальной России, чтобы Москва наконец провалилась куда-нибудь к чёртовой матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Дюк много чего говорил, и Алексей надеялся, что он хотя бы отчасти последовал его урокам. Он взвесил на воображаемых весах задание и Карину — получалось, что Карину надо убрать во имя конечной цели. Это было самое простое решение. Тогда Алексей вообразил на весах другую пару — доверие Мамонта (полученное в результате убийства Карины) и исчезновение Мамонта. Что из этого будет полезнее для задания?
Ответом стала пуля в затылок Мамонту. Добавь Алексей даже немного доверия к себе, Мамонт всё равно будет таскать его рядом как щенка на привязи, воображая себя мудрым и опытным наставником. Это явно не поможет Алексею при выполнении задания. Возможно, ему даже понадобится убрать Мамонта. Так почему бы этого не сделать прямо сейчас?
Он сделал. И сейчас старался не думать, было это ошибкой или нет. Он просто ехал к месту встречи, откуда все потом должны были отправиться на склад.
Сбор был назначен в одном из городских офисов Фирмы, стандартном помещении со стандартным набором оргтехники и стандартно-успокаивающим цветом стен. На Харкевича этот трюк сегодня не действовал, он был взъерошен и весьма озабочен; он отдавал громкие распоряжения, отвечал на звонки, грыз карандаши и яростно чесал в затылке. Иначе говоря, он пытался соответствовать возложенной на него ответственности, однако почему-то от него исходило ощущение не порядка, а разрастающегося хаоса.
Отбросив очередной мобильник, он выцепил из множества движущихся людей Алексея и ткнул в него пальцем:
— Ты… А где Мамонт?
— Он сказал, что у него важное дело. Может, опоздает.
— Он что, рехнулся? — Харкевич только хотел возмутиться и проорать что-нибудь резкое и громкое. Но тут его снова позвали к телефону, он отошёл в сторону и больше не проявлял интереса к Алексею.
— Ты расскажешь мне об этом важном деле? — прошептал голос над ухом. Алексей вздрогнул. Морозова.
— Да. Конечно.
— Вот и славно. А я тебе расскажу о другом важном деле. Пойдём.
Она взяла его под руку и повела за собой, сдержанно улыбаясь. Харкевич проводил их рассеянным взглядом — Морозова выглядела сейчас как искушённая дама, увлекающая с собой молодого неопытного приятеля, чтобы посвятить его в некие деликатные тайны. Это было волнующе-непристойным зрелищем, и Харкевич ещё больше вспотел.
Это при том, что бронежилет пока лежал в чемодане. Будущий аукцион становился для Харкевича форменным кошмаром.
2
— Только без фокусов, — услышал Бондарев голос «бухгалтера». — Я имею в виду: держите себя в руках. Дело такое, азартное. Многие не выдерживают, срываются, начинают рвать рубашки на груди, лезут в драку…
— У вас же там наверняка будет охрана, — сказал Бондарев. — Они разнимут, успокоят, зашьют порванные рубашки.
— Само собой, — согласился «бухгалтер». — Но все равно неприятно. Знаете, вроде бы сидят солидные люди, и вдруг… Остаётся неприятный осадок. Кому-то из участников это настолько не понравится, что он не захочет больше с нами работать. Это убытки. Понимаете? Поэтому, если вы не уверены в крепости своих нервов, могу предложить кое-что успокоительное…
— Я справлюсь, — сказал Бондарев. — Но на всякий случай держите ваши таблетки наготове. Кстати, если вдруг мне посчастливится приобрести ваш товар… Как далеко распространяются ваши транспортные услуги? Хотя бы из Москвы вы мне его вывезете?
— А товар не в Москве, — сказал «бухгалтер». — Это слишком серьёзная вещь, чтобы подвергать её лишнему риску. Поэтому с вывозом проблем не возникнет. Мы поедем на тот склад, где вы уже были… Это не в Москве, хотя и рядом.
«Интересно, — подумал Бондарев. — Это он мне сейчас врёт, продолжает страховаться или как перед солидным клиентом может слегка пооткровенничать?»
Так или иначе, мини-вертолёт продолжал свой путь в летнем небе, машины наблюдения, сменяя друг друга, тоже держали след.
И в любом случае у них ещё оставался Алексей. Бондарев, правда, не знал — это слишком много или слишком мало.
А Дюк не мог его проконсультировать. Потому что был занят другими делами в совсем другом месте.
3
— Важное дело, — негромко произнесла Морозова. — Что у него там за важное дело?
— Ну… — Алексей чувствовал себя сейчас очень неуютно. Вроде бы его касалась нежная женская рука — легко и непринуждённо, но ощущение было как от сомкнувшегося на предплечье капкана. — Он сказал, что нужно убрать одну телку…
Алексей знал, что лучшая ложь — это 99 процентов правды и один процент недоговорённости. Пусть собеседник сам придумает себе неправду, в которую готов поверить.
— Телку? Ты хотел сказать — девушку…
— Ну да.
— Не пытайся выглядеть глупее, чем ты есть.
— Я не…
— Давай присядем.
Морозова завела Алексея в офисный кафетерий, который сейчас был пуст, — до обеда оставалось ещё много времени. Их руки расцепились — к облегчению Алексея, — и они сели за пластиковый стол, оставаясь по-прежнему на пугающе близком расстоянии.
— Мамонт поехал убивать какую-то девушку? Зная, что сегодня у нас важное мероприятие на складе…
— Он сказал, что это должен был сделать я, — виновато сказал Алексей.
— Но он не взял тебя с собой, — сочувственно проговорила Морозова. — Он не доверяет тебе, так? Ну ничего, у меня есть для тебя другое важное задание.
— Какое?
— Важное. Чтобы ты получше его понял, я расскажу тебе кое-что. Постарайся не заснуть, — усмехнулась Морозова. — Когда мне было лет одиннадцать-двенадцать — это то, что сейчас называется тинейджерским возрастом, — мне больше нравилось бегать с мальчишками, чем проводить время с девочками моего возраста. Не потому, что мне нравилось лазить через заборы, падать с велосипедов, обдирать коленки об асфальт или драться. Секс меня в то время тоже особенно не волновал, их тоже. Что же меня тянуло к мальчишкам? Мне нравилось, что в отношениях между парнями было такое понятие, как «верность». То есть, если ты считаешь кого-то своим другом, ты хранишь ему верность, ты не предаёшь его. А в женской среде само понятие «предательство» лишено смысла, потому там нет прочных дружеских отношений, там все легко рвётся из-за самых что ни на есть глупых вещей — из-за мужчин, случайного обидного слова, сплетен… А там, где нет верности, там не может быть предательства. Ты меня понимаешь?
Так вот, когда я стала взрослой, то поняла, что во взрослом мире, независимо от того, мужчины это или женщины, господствует женский тип отношений. Тот, где нет верности и нет предательства. Где сегодня тебе улыбаются, держат за руку и клянутся в вечной дружбе, а завтра подкладывают тебе мину в автомобиль и не считают это предательством, потому что прежняя дружба не была настоящей. Мне это всегда очень не нравилось. Я понимаю, что изменить мир не в моих силах, но по дурацкой детской привычке я всегда старалась работать с мужчинами, надеясь, что они всё же не до конца испорчены, что в них сохранилось что-то от детской верности друзьям. И всё-таки раз за разом мне приходится переживать их очередные предательства. Они совершают их и не замечают. Мне же каждый раз очень больно. У меня буквально разрывается на куски сердце. Мне хочется покончить с собой, — Морозова внезапно выложила на стол «вальтер». — Или, на худой конец, кого-нибудь убить. К сожалению, у меня слишком развит инстинкт самосохранения, поэтому я так и не убила себя. Зато те, кто предавал меня…
Она замолчала, глядя куда-то мимо Алексея, а Алексей смотрел на пистолет, лежавший на столе ровно посредине. Смысл долгой речи Морозовой он перестал понимать где-то с середины, как только прозвучало слово «предательство».
Это слово заставило его выпрямиться в неудобном пластиковом кресле. Появление «вальтера» заставило его лоб зачесаться — словно в предчувствии пули.
Пустой кафетерий выглядел теперь совсем иначе — как специально подготовленное для убийства помещение. Кровь с напольных плиток смоется легко.
— Поэтому так важно то, что я тебе сейчас скажу, — снова заговорила Морозова. — Чтобы ты не подумал и не почувствовал…
— Вас кто-то предал, — сказал Алексей и неожиданно для себя уставился прямо в глаза Морозовой. Та улыбнулась и медленно отвела взгляд.
— Не меня лично. Всех нас. Всю организацию.
— Не может быть.
— Тебе не так много лет, а значит, ты ещё должен хотя бы немного помнить эти чувства… Верность и предательство.
— Я помню.
— Значит, у тебя не должно быть сомнений.
— У меня нет сомнений.
«Сейчас она предложит мне застрелиться, я возьму пистолет, направлю на неё, а там пусто, зато под столом у неё заряженный ствол, и она разнесёт меня на молекулы…»
— Тогда держи, — она пододвинула пистолет к Алексею.
— Что мне с этим делать?
— Убить предателя.
Алексей осторожно взял «вальтер», взвесил в ладони. Морозова, ничего не говоря, следила за его действиями. Алексей выщелкнул обойму — полная.
Он вставил обойму обратно. Сглотнул слюну.
— И… кто?
— Харкевич.
4
С юридической точки зрения дело Беловых представлялось Дюку как поспешно и плохо сколоченный табурет — чтобы тот рухнул, нужно просто подпилить ножки. Этим Дюк и занимался — сначала необходимые переговоры с адвокатом, потом необходимые переговоры в прокуратуре.
В промежутке он навестил прикреплённого к Беловым государственного адвоката, худого болезненного старичка с готовыми испугаться глазами, объяснил ему, как будут развиваться события, и выспросил всё, что старичок знал по делу Беловых. Адвокат был по-своему толковый и прогибался ещё до того, как Дюк собирался на него надавить. Эта встреча не потребовала ни денег, ни особенных угроз — просто решительного жёсткого тона и уверенности действий. Того и другого у Дюка хватало. Он выкачал из старичка нужную информацию и пошёл подпиливать вторую ножку табурета.
Если в частной адвокатской конторе он отсчитывал купюры, то в случае с высокопоставленным прокурорским работником Дюку было достаточно всего лишь зайти в кабинет и напомнить о себе. Дюк всегда считал, что знание — это страшная сила. Особенно знание тех вещей, которые кто-то, в данном случае прокурорский работник, предпочёл бы забыть навсегда.
Дюк изложил своё предложение и встретил полное понимание и поддержку. Однако этой поддержки и этого понимания было мало, потому что решение об аресте Беловых принималось на более высоком уровне.
Дюк попросил назвать фамилии людей, которые могли бы принять нужное решение. Ему назвали три фамилии. Дюк вспомнил, что две из трех попадались ему в оперативной справке — не бог весть что, но достаточно для эффективного разговора по душам.
Два разговора по душам заняли у Дюка сорок пять минут чистого времени. Никто особо не возражал против прекращения беловского дела, потому что не имел в этом деле личного интереса, однако все нехотя называли фактор, который никак не мог быть урегулирован силами прокуратуры или Управления внутренних дел. Этот фактор назывался «вдова Фоменко».
Наконец, под занавес долгого дня, забитого переговорами как бочка сельдью, около шести вечера, Дюк прошёл в большой кабинет городского прокурора, чья фамилия была третьей среди трех названных и на которого у Дюка почему-то ничего не было. Позже до него дошло почему — это был новый прокурор, только что переведённый с повышением из Астрахани. Астраханские досье Дюк посмотреть не догадался, а память у него была небезразмерная.
Прокурор уже имел представление, с кем имеет дело. То есть он не знал, кто именно перед ним сидит, но знал, что сидящий представляет нечто весьма значительное. Типа управляемого тайфуна. Прокурор не хотел навлекать на себя стихийное бедствие и был вежлив.
— Как там Москва, стоит? — улыбнулся прокурор. Дюка несколько удивила такая постановка вопроса, но потом он решил, что в этой игривой фразе скрывается подсознательное желание провинциальной России, чтобы Москва наконец провалилась куда-нибудь к чёртовой матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65