Мы тут годами ищем этого ребенка, парижский капитал обрастает процентами. Наконец на­ходим. И что оказывается? Племянница родила тройню. Кто первенец? Они теперь между собой судятся. Как зовут этого австрийца?
– Иванов не Иванов… что-то похожее… Но ведь Хому­тов совершенно неспособен распорядиться никаким иму­ществом.
– Потому и появляются помощники. Визитку он не оставил?
– Нет. Выходит, охотится за наследством?
У главврача вдруг возникает неопределенная, но со­вершенно ослепительная мысль, что если отмести этого Иванова не Иванова как лицо недобросовестное, то ка­кие-то средства каким-то образом могут достаться интер­нату, поскольку Хомутов тут живет, его обслуживают и вообще… Из короткого столбняка его выводит вопрос Канделаки:
– А как он сам мотивирует свои притязания на Хомутова?
– Знал прежде его родителей… – бормочет врач. – Туманные причины. А если он снова появится? Как мне с ним?
– Не подавайте виду! Попрошу все документы, кото­рые есть у вас на Хомутова.
Тон у Канделаки непререкаемый. Главврач шаркает к шкафу за историей болезни и думает: «Но что же будет с наследством?.. Поскольку Хомутов недееспособен… Спро­сить или не спросить?..»
На следующий день после того, как Руслан сливает компру на Коваля, он получает деньги под терпимый процент. Босс от собственной щедрости размякает.
– А не потешить ли нам свои телеса? – спрашивает он. – Есть что новенькое в области разврата?
Руслан готов отслужить:
– Ребята хвалили одно местечко. Лунный массаж.
– Поехали, посмотрим.
В помещении, оформленном в стиле известного магазина «Чай» на Мясницкой, их встречает пышечка в ки­моно.
– Господа присядут, – говорит она, – хозяйка сей­час выйдет, – и голосом провинциального экскурсовода заученно рассказывает: – Тайна эксклюзивного лунного массажа родилась в гареме китайского императора. Она была куплена бабушкой хозяйки и передается только по наследству. Массаж основан на использовании трех энер­гий для семи наслаждений…
– Ладно заливать, – прерывает Ландышев, хлопая ее по заду. – Приступим к первому наслаждению. Скажи, чтоб нам дали водки и соленых огурцов.
– Да, господин, – пышечка удаляется.
Вскоре приносит водку и огурцы. С низким поклоном ставит на столик.
Обычно сначала Ландышев пьет быстро, раз за разом, почти без закуски. Потом притормаживает. Может и пере­стать, может и отпустить вожжи – смотря по ситуации. Но на памяти Руслана он не надирался до потери рассуд­ка и таскать его на себе не приходилось.
Достигнув определенной кондиции, Ландышев по­требует музыки, потом поесть, ну и все остальное. Де­вушки составят, так сказать, десерт. Впрочем, он в сексе может и сымпровизировать: в кабинете кого-нибудь трах­нет, в машине на скорости – как взглянется. Потребность у него всегда есть, но несколько петушиная. Девочки тишком посмеиваются, очень тишком: сам босс о себе высочайшего мнения.
– Музыку можешь завести? – спрашивает Ландышев пышечку. – Поставь мне «Лили Марлен». Есть такая не­мецкая песня. Поищи давай.
– Нету, господин.
Руслан выходит к машине – у босса постоянный за­пас любимых мелодий. Пышечка с почтением принимает кассету и семенит прочь.
– Жизнь есть игра, а сегодня ты сдал мне козыря. Выпьем за удачу.
Чокаются, Руслан пригубливает: он практически на работе.
Включается музыка. Звучит «Лили Марлен». Ландышев подпевает. Далась ему эта песенка сопливая… Вдруг взгля­дывает пристально:
– Ты как к немцам относишься?
– Нормально, – говорит Руслан.
– Фюрер был крепкий мужик. Наплевать, говорит, что мои сапоги в крови, мне важно в них дойти до победы. И марксизм так же учил: критерий истины есть практика… Считаешь, для чего мне нужно сломать Авде­ева? – Хмелеет помаленьку.
– Большие деньги на кону.
– Нет, не понимаешь. Я его разорю, и я его фирму заберу. За гроши. Понял? Больно жирный для него кусок. Он как был таксистом, так и остался.
Томин, служа в Интерполе, слегка помотался по свету и видел кладбища на разных широтах – как прави­ло, вылизанные, просторные, с регулярно расположен­ными надгробиями. Вероятно, красивые с тамошней точ­ки зрения. Но елки-палки, до чего же неуютные!
То ли дело на Родине: немножко мусорно, но зато лежат покойники живописно, разнообразно, кто под плитой, кто под плечистым памятником. Кто под крес­том, который уже в землю врос. И у каждого своя «камор­ка» с оградой, иногда «квартирка» на несколько могил; с кем жил, с теми и лежит, оно приятно. И лица на портретах сплошь приятные. И в каждой оградке своя эстетика: где лавочка и песочком посыпано, где незабуд­ки, где венок жестяной с розами. Деревья не рубят, слава богу, на них гужуется птичий народ, добавляя в тишину свое движение, щебет, изредка раскатистое «кар-р». Ко­нечно, когда похороны, печально. Но пока похорон нет, гулял бы да гулял.
Что Томин и делает, умудряясь одновременно моро­чить голову Тимофеевне. Та под градусом и охотно хихи­кает по любому поводу: Томин ей нравится.
– На мой бы вкус, – говорит он, помахивая ободран­ным кейсом, – я бы, конечно, тетку Евгению к себе взял. Я бы ее похоронил у себя на кладбище в Туле. За милую душу! Ни рубля бы не стоило!
Томин совершенно точно чувствует, чем взять Тимо­феевну.
– А кем ты на кладбище в Туле-то?
– Незаменимый человек. Могу памятник срубить, могу оградку сварить, могу крест поправить. Только мо­гил не рою. Потому как, знаешь, не рой другому яму.
Тимофеевна, посмеявшись, спрашивает:
– А тетка не хочет?
– Хочет в Москве. Она еще, когда жива была, все меня упрашивала. Я говорю: тетечка, поедем ко мне, я тебе какую хошь мимозу посажу, оградку буду каждый месяц красить! Нет, говорит, Ванечка, хочу с сестрой Соней лежать. Это, говорит, моя последняя воля.
– Какая покойница капризная, – остроумничает Ти­мофеевна и покатывается.
Томину тоже «очень смешно».
– Ну и что ты надумал?
– Я там около ее сестры старую могилу присмотрел. Срок вышел, можно опять туда класть. Пошли покажу.
Они пробираются по узкой кладбищенской тропинке. Кое-где Томин галантно поддерживает Тимофеевну за талию. Его задача сейчас привести ее к могиле, которую навещает Янов, и получить максимум сведений на месте.
– Если захоронение не заброшено, срок значения не имеет, – на ходу предупреждает она.
– Я знаю. Но ведь это несправедливо. Полежал сам, дай полежать другим.
Томин останавливается и указывает на «присмотрен­ную» могилу:
– Вот, гляди.
– Да, милый, она же ухожена. Как можно разорять! А где сестра-то теткина?
– Вот эта, – поворачивается Томин к могиле матери Янова – Коваля. – Царствие небесное! – крестится он.
– А-а, эта… Знаю ее, знаю, – она машинально повто­ряет жест Томина.
– Лучше бы всего сестер вообще вместе положить, в одну могилу. Плечом, так сказать, к плечу. Не разрешат?
– Да у этого захоронения хозяин есть. Сын. Ты, что ли, не знаком?
– Он разве здесь? Троюродный мой брат! – достает и показывает Тимофеевне фотографию Коваля. – Этот?
– Этот. Заходит к нам.
– Слушай, не знаю, где живет. Мне бы его найти! Я бы его уговорил вместе положить. Ведь последняя воля!
Тимофеевна пожимает плечами.
– А у вас тут какой порядок – адреса родственников записывают?
– На что?
– Вдруг какое ЧП, чтобы известить.
– Какое же ЧП? Воскреснет, что ли?
Снова веселье.
– Пошли в контору, – решает Томин. – Посмотрим регистрацию.
В кладбищенской конторе Томин листает гроссбух за 1984 год. Находит нужную запись. Но адреса нет, простав­лено только: «Коваль Олег Иванович. Центральный по­чтамт, до востребования».
Томин выходит. На лавочке поджидает Тимофеевна.
– А теперь познакомимся, – строго говорит он ей, – и предъявляет милицейское удостоверение. – Я из уго­ловного розыска.
– Да что это? Зачем это? – оторопело бормочет жен­щина.
– Весь наш разговор объявляю секретным! – жмет на всю катушку Томин. – Сейчас отберу у вас подписку о неразглашении.
– За что? Я ничего такого…
Томин достает внушительного вида бланк.
– Чтоб никому ни звука про меня! Иначе уголовная ответственность!
Расстилает бланк поверх кейса, сует женщине ручку, командует:
– Подпись! – и указывает пальцем место.
Вечерний ресторан. За столиком Коваль и Катерина. Она по-взрослому: в длинном декольтированном платье, Коваль долго его выбирал. Девушка мало смотрит по сторонам, она замкнута на Коваля и дышит своим коро­теньким счастьем.
Он тоже при параде и в добром расположении духа. Оценивающе оглядев Катерину, говорит:
– Надо купить тебе приличные сережки.
– Да ну!
Катерине хочется приличные сережки, что на языке Коваля означает дорогие. Но она как-то боится радовать­ся его подаркам. Вдруг решит, что она потому липнет, что он богатый.
– На память, – настаивает Коваль.
– Ну купи, – соглашается она с грустинкой, потому что «на память».
С эстрады объявляют:
– Дамы и господа! Сегодня среди наших гостей зна­менитый Вилли Токарев. Попросим его подарить нам песню!
Под аплодисменты публики из глубины зала – из-за спины Коваля – идет Вилли Токарев. Проходит мимо столика, спохватывается:
– Макс! Счастлив вас видеть! – трясет руку Кова­ля. – Вы тоже вернулись?
– Пока нет.
Вилли смотрит на него, на Катерину, опять на него. В глазах вопрос.
– Ее зовут Катя, – роняет Коваль.
Вилли целует ручку. Катерина переживает звездный миг. Вилли Токарев как певец ей до лампочки. Но ведь он звезда! И у всех на глазах поцеловал ей руку! Кому расскажешь – не поверят.
– Я буду петь для вас, – говорит Вилли, жестом объединяя Коваля и Катерину, и уходит к эстраде.
– Макс, откуда ты его знаешь?!
– Свела однажды судьба.
– Ты ему сказал «пока нет». Пока не вернулся. Но можешь вернуться?
– Чем черт не шутит… когда-нибудь…
Катерина расцветает. Она пропускает мимо ушей рас­тяжимое «когда-нибудь». Он не возьмет ее с собой, зато вернется.
Вилли кончил переговоры с оркестром и поет.
– Вилли, когда уезжал, думал, насовсем? – спраши­вает Катерина.
Коваль кивает.
– А вот вернулся…
И Макс вернется! Ей хочется сказать: «Я буду ждать тебя», но она чувствует, что это прозвучит как в кино. А главное, нет уверенности, что ему это нужно, чтобы она ждала. Катерина умнеет. Она быстро-быстро учится понимать, что не следует навязываться, всюду таскаться за Максом хвостиком, пытаться хитрить или взбрыкивать: от этого ему делается скучно.
Закончив, Вилли направляется обратно мимо столика Коваля.
– Возвращайтесь! – говорит он.
– Если бы не уехал, кем бы ты сейчас был? – спра­шивает Катерина. – Демократом или кем еще?
– Я был бы олигархом.
Катерина строит гримаску:
– Они противные.
– Ты знакома с олигархами?
Девушка смеется.
– Я был бы разумным олигархом.
– Они разве дураки?
– Зря разбазаривают страну. Нельзя продавать сук, на котором сидишь… Впрочем, разговор для тебя неин­тересный.
– Почему это? Я все-таки понимаю. Был Советский Союз. Нас весь мир боялся. А что теперь?
– Ты в нем жила – в Союзе? – добродушно подсме­ивается Коваль.
– Конечно. До второго класса!
– Дурочка ты, Катя. Россия – чудесная страна. Здесь великие возможности. Все кипит, меняется.
Катерина таращится изумленно. Она не подозревала, что живет в чудесной стране.
– Макс, почему же ты уехал?!
– Так сложилось…
Оба замолкают, задумываются. Он против воли вспо­минает Веронику. Однажды они вот так же сидели в ресторане, и он пошел к роялю и играл для нее. Оркестр уловил мелодию, подхватил. Это было красиво. Вероника слушала, распахнув глаза, и отвернулась, когда подсту­пили слезы…
Катерине не нравится, что у Макса отсутствующий взгляд.
– По-моему, ты жалеешь, что уехал, – нарушает она затянувшуюся паузу. – Возвращайся скорей.
– Помолчи! – обрывает ее Коваль.
И Катерина умолкает. Без обиды. Нечего лезть, если человек задумался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15