– Макс, я его в первый день поставила, этот микро­фон проклятый! Я же не знала, как что у нас будет… Я совершенно не ожидала… Думала, мне будет все равно… Если снять – сразу заметят… Меня за тем и послали – микрофон поставить…
– Знаю я, знаю, не волнуйся.
– Знаешь?! – ахает Катерина и умолкает довольно надолго, только все старается поймать его взгляд и по­нять, как же он все-таки оценивает ее поведение. Ей казалось, что если она с ним спит, то более или менее его понимает. Что – за исключением всяких там деловых обстоятельств – по-человечески он для нее вычисляем. И вот те на!
Уже сидя за столиком, снова раскрывает рот:
– Ты все время знал? И не сказал ничего, не обру­гал?.. Почему ты такой добрый?
– Я не добрый, – усмехается Коваль. – Я умный. Чего хочет твой босс?
– Не знаю… Макс, ты делаешь что-то опасное?
– Надеюсь, нет.
– Имей в виду, босс – страшная сволочь.
Разговор прерывается официантом, принесшим меню, Катерина передает его Ковалю, и тот делает простой заказ: оба лишены гурманства. Когда они остаются опять одни, девушка заводит речь о том, что уже дня три ее занимает, и для начала спрашивает несмело:
– Макс, ты… скоро уедешь?
– На днях.
– Возьми меня с собой.
– Зачем? – удивляется Коваль и, видя ее горькое разочарование, смягчает отказ: – Там ничего хорошего.
– Но там ты!
В Вене Катерина Ковалю не нужна, упаси Бог подавать ей какие-то надежды. И Коваль отзывается после паузы:
– Ты еще девочка совсем. Все у тебя будет.
– До тебя я даже не знала, что чего-то бывает!
Коваль смотрит на нее задумчиво, словно бы издале­ка: вот теперь и глаза у нее Вероникины… как странно устроена жизнь.
Ландышева не оставляет идея разобраться с Авдеевым старым испытанным средством. Если не миновать третейского суда, то хоть обезопасить себя отчасти.
Руслан приводит ему здоровенного парня, типичного «братка»:
– Босс, вот этот парень.
Ландышев придирчиво его оглядывает.
– В целом смотрится, – одобряет он. – Как звать тебя, мальчик?
– Амбал.
– Это кликуха. А имя есть?
– Имя трудное. Вениамин.
– Ничего, выговорю. Задача такая, Вениамин. Есть один человек. Он… неправильно со мной права качает. Надо объяснить, что это он напрасно. По глупости. Ясно?
– Сделаем.
– Ну и умница. У нас, понимаешь, есть между собой конфиден… секретный такой документ. Так чтоб он его не вздумал кому показывать.
– Сделаем.
В кабинете Авдеева посланец демонстрирует хорошую слуховую память.
– Есть один человек, – повторяет он слова Ландыше­ва, – и ты с ним неправильно права качаешь. Вот.
Авдеев слушает его, стоя за столом.
– Ландышев, что ли?
– Это ты напрасно делаешь, понял? По глупости.
– Замечательный разговор, – усмехается Авдеев. – Что-нибудь еще?
– Еще чтоб секретный документ никому не показы­вал! Вот. А то будут неприятности, – Амбал вытаскивает пистолет и собирается помахать им перед носом Авдеева.
Тот одним рывком перемахивает через стол, скручи­вает парня, вышибает пистолет, волочет к двери. Ногой ее открывает. Ругается:
– Отморозок козлиный! Скажи хозяину, чтоб сопли тебе утер!
Вышвыривает парня в коридор. Там на него навалива­ется кто-то, выскочивший на шум.
– Спустите его с лестницы! И пукалку пусть забе­рет, – Авдеев поддает ногой пистолет.
Пусть Ландышев усвоит, что его не бояться, что от «стрелки» не по робости отказываются, а из принципа. Толковал ему Авдеев, толковал, ничего не слушает.
В кабинете Знаменского совещание. Присутствуют Томин, Юрьев, Канделаки, Китаева, оперативник Андрей. Китаева уже доложила, что усыпляющие ампулы зацепки не дают. Теперь говорит Канделаки:
– Почти одиннадцать лет назад Янов учредил совме­стную фирму. Это вы знаете. Я через левое ухо нашел трех служащих. Они его помнят. Говорят, часто заезжал на белой «Волге». Я спрашиваю, где жил? Не знают. С кем общался? Не знают. Телефон? Номер машины? Ничего, Пал Палыч! Фирма просуществовала девять месяцев. Деньги переводили в Австрию, – протягивает Знаменскому копии банковских счетов.
Тот смотрит и передает сидящему рядом Томину: это по его части – надо прокачать операции, которые велись в Австрии по указанным счетам; вдруг да высветятся связи Янова с Мокрым.
– Товар ни разу не закупался, – продолжает Канде­лаки. – Деньги ждали Янова. И он смылся.
– Все?
– Больше моих скромных способностей не хвати­ло, – рисуется Канделаки.
– Небогато, – подытоживает Пал Палыч. – У тебя что-то? – определяет он по лицу Андрея.
– Девочка, которая ходит к Янову, – она из офиса Ландышева.
– Роль девочки?
– То, что в объявлениях пишут «досуг», – ухмыляет­ся Андрей.
– А кроме досуга? – спрашивает Китаева. – Работает она на Ландышева? Или против? Может, он ведать не ведает про этот досуг? Может, про него этот австрийский Мокрый ведает?
Прекрасная Татьяна вмешивается не потому, что при­спичило высказаться, а чтобы привлечь к себе внимание: что-то мужчины и бровью не ведут в ее сторону. Ага, Пал Палыч одобрительно кивает.
Мысль неглупая, думает он. Но без следственной пер­спективы.
– Это будет задание моему агенту, – подает голос Томин. – Пал Палыч, пока прямых контактов у Ланды­шева с Яновым не замечено, но существует телефон. Разного причем рода.
– На прослушку прокурор санкции не дал.
Все выражают досаду.
– Обойдемся, – пресекает сетования Пал Палыч. – Вы читали сводки наружного наблюдения? Что ска­жешь? – Первым он предоставляет слово Томину.
– Там есть интересные вещи.
– Ни у кого ни капли энтузиазма? Там множест­во интересных вещей! – Пал Палыч берет несколько листков. – Магазин, кино, магазин. Пропускаем. Контак­ты по микробиологии нас тоже не занимают. Юридичес­кая консультация. Очень интересно!
– Но они же ничего не расскажут! – возражает Кан­делаки.
– К сожалению, – соглашается Знаменский. – Но тут и без них много.
Он давно усвоил, что при изучении личности анализ множества мелких поступков дает подчас блестящий ре­зультат, надо только в этом множестве обнаружить связи. Непрофессиональному взору звездное небо предстает рос­сыпью светящихся точек, астроном же видит его как систему созвездий. Так и следователь, «разобрав на куч­ки» человеческие шаги, черточки, интонации может уви­деть «созвездие лжи», «любви», «алчности» или «холод­ного расчета»…
– Вот смотрите, – говорит Пал Палыч. – В церкви поставил три свечи за упокой. Знать бы о ком… «На кладбище провел долгое время у могилы Майковой Софьи Андреевны». Чрезвычайно интересно! Кто она Яко­ву? Не случайная же знакомая. Из этой могилы надо выкопать его прошлое! Предлагаю тебе, Александр Николаевич, вспомнить оперативную юность. Смотрим дальше. Двадцать восемь минут стоял напротив некоего дома, смотрел на окна четвертого или пятого этажа. Заметьте, какое тут примечание: «Объект вспоминал что-то грустное». Для наружной службы необычное наблюде­ние. Что-то у него в этом месте ноет. Или вырос там, или кто-то жил любимый.
– Ну и что ты хочешь? – спрашивает заинтересован­ный Томин.
– Хочу знать, не известен ли он кому из жильцов. Хочу знать все, что произошло в этом доме до отъезда Янова из страны. Хотя бы за полгода. В идеале – года за три.
– Мудрено, – роняет Юрьев.
– Тут я как раз полагаюсь на вас, Юрий Денисович, – подзадоривает Пал Палыч.
Тот в сомнении покачивает головой. Знаменский обо­рачивается к Канделаки.
– Наконец последнее.
– Психиатрический интернат? – угадывает тот. – Ладно, навестим психов.
Соберись Канделаки «навестить психов» сразу, он застал бы в интернате Коваля. Того почему-то тянуло и тянуло повидать мальчика. Что за наваждение? Пожал плечами и поехал.
И вот уже минут сорок они вдвоем прогуливаются по территории. Мишенька цепляется за пиджачный карман своего спутника, а другой рукой обнимает дареную игрушку: синего слона. Конечно, здешние жители слона отнимут и растерзают, но пока ребенок счастлив.
Он выглядит как-то собраннее, даже осмысленнее, чем в прошлый раз. В гнетущую монотонность интернат­ской жизни вдруг ворвался «Дядя», и Мишенька весь сосредоточен на нем. На детском уровне он понимает, что ему говорят и старается отвечать по существу.
– Я живу далёко, – рассказывает Коваль.
– Ёко, – вторит Мишенька.
– Там у меня есть дом.
– Дом! Дом! – радуется Мишенька, которому чрез­вычайно нравится беседовать.
– Большой
– Касиий?
– Красивый? Конечно. И кошка Дуся.
– Киса!
Ковалю мешает полиэтиленовая сумка. Завидя урну, он комкает и засовывает сумку туда, шурша в ней пусты­ми обертками из-под всяких вкусностей. Мишенька тро­гательно помогает, и, глядя на него, Коваль думает, что это ведь единственный живой человек из его прошлого. А другие – если и есть – ему безразличны.
Откуда ни возьмись выворачивается дюжий санитар. Грозно командует:
– Хомутов! На обед!
Мишенька жмется к Дяде.
– Он сыт, – говорит Коваль.
– Порядок есть порядок! – Санитар тянется ухватить Мишеньку за плечо или за шиворот.
Коваль перехватывает его руку и, несмотря на сопро­тивление, отжимает ее прочь. Парень в восхищении:
– Ну, батя, ты силен! Тебя бы к нам в санитары!
Коваль усмехается и уводит Мишеньку. Сценку с са­нитаром тот понял, в общем, правильно и теперь торже­ствующе на него оглядывается.
– Кто у нас Мишенька? – отвлекает его внимание Коваль.
– Миснь-ка… Миснь-ка… – и тычет пальцем себя в грудь.
Усвоил. Выходит, способен чему-то научиться. Тихое, наивное, милейшее создание… Коваль простыми словами описывает свою огромную квартиру в Вене, и рыжую кошку Дусю, и ее котят, которых она регулярно приносит по осени. Мишенька слушает зачарованно, подавая односложные реплики.
И вдруг Коваль слышит свой голос, произносящий слова, которые означают, что он принял некое решение, не спросив себя, с собой не посоветовавшись, не прикинув всех возможных последствий. Голос произносит:
– Хочешь поехать ко мне домой?
– Омой… Омой… – эхом отзывается Мишенька.
– Поедем на поезде. Ту-ту.
– Ту-ту! Омой! – Что-то ему смутно вспоминается прекрасное, глаза светятся.
– Но не сейчас. Не сразу. Надо подождать. Жди.
Поймет ли он, что я не увезу его сегодня, что потребуется терпение?
– З-ди… З-з-ди… – старается Мишенька уразуметь и запомнить важное слово.
Коваль разговаривает со стареньким главврачом. У медиков есть присказка: «невропатолог с нервинкой, психиатр с психинкой». У главврача это выражается в том, что он болтлив и его «заносит». В интернате он на покое – вместо пенсии – и потихоньку маразмирует. А был именитой фигурой, имел большие заслуги перед Родиной, когда психиатрия врачевала инакомыслие.
Мишенька бродит тихонько по кабинету, присматри­ваясь к новой обстановке. Разговор взрослых слишком скор и сложен для его восприятия.
– В Австрию? – поражается врач. – Боюсь, тут будут затруднения.
– Стране не хватает сумасшедших? – иронизирует Коваль.
В душе главврача затронута больная струнка.
– Сумасшедших полно. Но сместились критерии вменяемости. То, что считалось бредом, теперь новое мышление. Вы не поверите, мой прежний пациент выступает по телевизору и проповедует то, от чего его лечили! Я извел на него столько галаперидола!.. Ну ладно, – одергивает он сам себя. – Значит, вы хотите его взять. Зачем?
«Зачем?..» Коваль оглядывается на Мишеньку.
– Ему там будет лучше.
– M-м… Давайте начистоту. У вас комплекс вины? Вы отец?
В каком-то смысле… Мишенька действительно обя­зан жизнью Ковалю. Он был большим начальником на Севере, под ним работали и зэки. И Люба, отбыв тот, еще первый срок, жила с сыном на поселении. Кто-то поджег барак. Коваль вынес из огня двухлетнего ребен­ка. Но Мишенька сделался, что называется, неполно­ценным.
– Его отец убит при побеге, – отвечает Коваль вра­чу. – Он был в заключении.
– Ах, так. Боюсь, мне не разобраться в ваших моти­вах… – Врач озадачен, но посетитель выглядит столь уверенным, столь состоятельным человеком, что отказать как-то язык не поворачивается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15