– Слушаю… То есть исповедь умирающего? Не поеду… Во-первых, не верю, что он умирает, это уже было. Во-вторых, я в общем знаю, что он скажет, это не имеет доказательственной силы… Нет, в таких случаях приглашают священника, а не следователя. Все­го доброго.
Разъединившись, оборачивается к Томину:
– Канделаки тоже добыл кое-что в психиатрическом интернате. Янов, он же – как мы установили – Коваль посещает там некоего Хомутова. И даже очень хочет взять его к себе. Фамилия тебе ничего не говорит?
– Н-нет.
– А Любовь Хомутова, у которой сын дурачок?
– Погоди… – начинает вспоминать Томин. – Было дело о наркоторговле…
– И изготовлении наркотиков, – подсказывает Пал Палыч.
Томин вскакивает:
– Хомутова! Они захватили пеньковую фабрику и вместо веревок гнали наркоту?
– Ну да!
– Незабываемое дело! Меня тогда Мордвинов со сво­ими Мордятами собирался расстрелять. О, сладкие вос­поминания!.. Но Янов – Коваль? Паша, неужели тот главарь? Не найденный?!
– Думаю, да. Мы знали, что он есть, но его никто не назвал. Только один раз перехватили в тюрьме записку от Хомутовой: «Показания на Олега не давать». Помнишь?
– Точно, на Олега. Выходит, Янов – это Коваль, а Коваль – тот наркоделец? – Томин сцепляет указатель­ные пальцы, словно замыкая цепочку.
– Иначе на кой шут ему сумасшедший Хомутов? – ставит точку Знаменский.
– Слушай, до чего же земля круглая! – радуется То­мин. – Как мы тогда бились, а через десять лет сам в руки плывет!
– Это еще не все, Саша, – подливает масла в огонь Знаменский. – Янов ходит грустить к дому Вероники. Подруга явно узнала фотографию и тоже называет его «Олег».
– Олег! – повторяет Томин.
– Если мы примем, что подруга не убивала, но что Веронику задушил кто-то свой, к кому она питала полное доверие. Если сопоставим, что Янов – Коваль на следующий день после убийства выехал за границу. То опять встает вопрос: не сотворил ли он это злодейство? Хотя, похоже, и любил.
– Что-нибудь между ними произошло. Мог убить. Ты вспомни, как тогда жестоко расчищали рынок, как фи­зически истребляли конкурентов. Это персонаж с такими клыками!..
…В церкви народу перед вечерней службой еще немного. Человек в подряснике зажигает лампады на солее.
Коваль покупает и ставит три свечи за упокой. Долго стоит, глядя на дрожащие огоньки.
Идет священник. Кто-то суется к нему: «Батюшка, благословите». Настроение у всех мирное, умиленное.
Коваль делает движение наперерез священнику, и прихожане расступаются, потому что от этого челове­ка ощутимо пахнет бедой, грехом. А может быть, и серой.
– Я хочу исповедаться, – говорит он.
Время неурочное, но батюшка чувствует, что отказать нельзя.
– Идемте.
Они подходят к аналою с Евангелием и крестом. Священник произносит уставные начальные фразы, скло­няется к Ковалю и ждет, когда тот заговорит. Через некоторое время пробует ему помочь:
– Расскажите, что на душе.
Коваль не в силах начать. Пытается, но не в силах.
– Не могу. Простите, в следующий раз.
Священник с сожалением смотрит на него и вдруг, будто что-то разглядев скрытое, произносит тревожно:
– У вас мало времени.
Полчаса спустя Коваль входит в гостиницу.
Тут его ждут: один из телохранителей, дежуривший в вестибюле, делает знак другому, а тот докладывает сидя­щему спиной в стороне Ландышеву. Все трое направляют­ся за Ковалем.
Ландышев, несколько «согревшийся», в последую­щей встрече нагличает, упивается возможностью постра­щать Коваля, но при всем том невольно робеет перед сильным и непонятным ему человеком.
Громко стучит он в дверь и вваливается, не дожидаясь приглашения.
– Назрела необходимость поговорить, – объясняет развязно и садится в кресло.
Коваль стоя наблюдает за ним с некоторым любопыт­ством.
– Мне передали, многоуважаемый наш судья, что вы требуете новые документы. О том, видите ли, как мы платим страховку другим клиентам.
– Хочу убедиться, что фирма честно работает. Чтобы понимать контекст спора с Авдеевым.
А зачем? Что он хочет доказать? Кому? Вероятно, себе. Но Коваль не задается таким вопросом – ему не­свойственно копаться в своих эмоциях.
– Кон-текст… Какие слова нам доступны! – начинает куражиться Ландышев. – Есть еще кон-венция, кон-вер-генция, пре-зумпция…
Ах, сколько мудреных звучных слов знал он в быт­ность свою доцентом. Как бойко их писал и говорил. Этому дерьмовому третейскому козлу и не снилось! Он был набит цитатами из классиков и мог изъясняться ими на любую тему.
– Господин Ландышев, вы то ли пьяны, то ли нездо­ровы. Зачем вы пришли?
– Затем, чтобы ты рассудил в мою пользу! И при­знал, что Авдеев не имеет права на страховку!
Коваль, настораживается: причина наглости Ландышева непонятна, но это не просто попытка «взять на горло», наглость на чем-то основана. И, проявляя осмотритель­ность, Коваль реагирует довольно сдержанно:
– Если бы не просьба уважаемого мной человека, я бы давно с вами распрощался. Все эти проволочки и увертки осточертели.
– Значит, я нечестный, да? А не лучше ль на себя, кума, оборотиться – как сказал великий баснописец. – Ты-то какой есть на самом деле?
– Какой же? Договаривайте.
Невозмутимость Коваля и эта его поза превосходства все пуще «заводят» Ландышева.
– Ты еще ничего не понял, – говорит он. – Дума­ешь, я пришел к Янову? Хрен-то! Я разговариваю с Ковалем Олегом Ивановичем. Та-ак-то вот. И Олег Иваныч сделает хенде хох. Он будет судить, как я велю.
Конечно, отправляясь на родину, Коваль просчиты­вал возможность встречи с кем-то из прошлого. Встреча такая весьма неприятна, однако не фатальна.
– Я под любым именем не привык, чтобы мне хами­ли. Я этого не разрешаю, – раздельно произносит он.
– Ах, ты не разрешаешь! Хочешь быть весь в белом! А я тебя спрошу: ты когда ее подушкой душил, ты ее при этом трахал?
Понимая, что Коваль сейчас на него бросится, Ландышев кричит телохранителям:
– Эй, ребята!
В дверь всовывается голова:
– Мы нужны?
Ландышев, чуть помедлив, жестом показывает, что нет, не нужны. Этой заминки хватает Ковалю, чтобы овладеть собой.
– И какое у нее было имя в этой сказке? – спраши­вает он.
– Ха, проверочка. Галина не Галина, Марина не Ма­рина… – наслаждается Ландышев. – А была она, пожа­луй, Вероника. Так ведь?
Коваль молчит. Ландышев обнаружил знание того, что Коваль считал надежно скрытым. Что еще ему извес­тно? А тот продолжает свою линию:
– Говорят, красивая была девочка. Небось и цветочка на могилку не снес?
Он повторяется и слово «наркотики» не произносит. Странно, но, похоже, выложил все, что знал, – догады­вается Коваль и задает контрольный вопрос:
– Больше за мной грехов нет?
Ландышев озадачен ироническим его тоном.
– Мало, что ли? Убийство же. Мокрятины наделал!
Откуда он знает? Откуда?! Ладно, об этом я подумаю после, а пока:
– Если что и было десять лет назад… «если», я сказал… то, вероятно, велось следствие, виновных наказали. Если где было мокро, то высохло. Зря думаешь, что ты на меня наехал. Как говорят в уголовном мире, затыренное клеймо мне лепишь. Если по фене петришь – почеши ногу! – Коваль почуял в Ландышеве уголовную струю и вспомнил время, когда на Севере работал с заключенны­ми и знал блатной жаргон.
Ландышев опешил от неожиданности, растерялся, понимая, что не одолел Коваля. А Коваль довершает победу:
– Суд проведу объективно. Документы о страховых выплатах представишь. Сколько надо времени?
И Ландышев пасует:
– Дня два… не знаю… да пришлю я, Олег Иваныч.
– Максим Алексеич!
– Максим Алексеич, – кисло поправляется Ландышев.
Он идет вон из гостиницы, еще не оправившийся от поражения, но уже распаляемый новой злобой на Коваля. Бормочет:
– Собака… Козел…
К утру злоба перерастает в ненависть. Ландышев чув­ствует, что Коваль его унизил, что он, падло, его прези­рает, неизвестно с какой, стати. Снести этого Ландышев не может…
Ему назначено на пустой загородной дороге в полях. В машине, кроме Ландышева и шофера, Руслан с охранни­ком. Ждут.
Подкатывают два джипа – навороченный и попроще. Из второго выпрыгивают четверо телохранителей, стано­вятся квадратом. Ландышев вылезает, вступает внутрь квадрата. Двинувшегося за ним охранника Руслан при­держивает:
– Сиди, не положено. Это ж крышак приехал.
Сам он выходит и скромно занимает место в сто­ронке.
Ландышев кланяется «крыше» – тощему блондину с гвардейской выправкой – и начинает поносить приезже­го австрийца.
Блондин слушает, глядя в сторону, – такая манера.
Руслан напрасно старается разобрать, о чем речь.
– Уже не в мои только – в наши дела лезет, – жалуется Ландышев.
Блондин коротко зыркает на собеседника: проняло.
– Не годится, – роняет блондин.
– А вроде намекнул, что из законников.
– Темнит, – сообщает блондин. – Как ты про него первый раз сказал, мы проверили. Он приехал сам по себе. Если кто за ним стоит, нам неизвестно. Вена Москву не предупреждала. Что мы ему – ангелы-хранители?
– Ничуть не ангелы, – оживляется Ландышев.
– Ну и… – «крыша» выбрасывает из кулака указа­тельный палец, как дети изображают пистолет.
Руслан отмечает этот жест.
– Только вот немножко… – угодливо улыбается Лан­дышев. – Все-таки третейский судья… случись что – пят­но на моей репутации.
– Это уж твоя проблема, Ландышев, пятно от себя отвести. Все?
– Да, спасибо, прости, что побеспокоил.
– Будь здоров.
Блондин садится в джип, охранники вскакивают в другой. Ландышев смотрит, как они отъезжают. Подходит Руслан.
– Я ему устрою венский вальс, – удовлетворенно бормочет Ландышев.
Руслан понимает. На душе у него гнусно.
В кабинете Знаменского работают три монитора. На первом экране солидного вида мужчина рассказывает без понуканий:
– Не знаю, кто там верховодит, но они подгребают транспортные фирмы под себя. Синдикат, наверное, вар­ганят.
– Каким образом? – интересуется следователь.
– Разоряют и захватывают. С дефолта началось. Силь­ному и дефолт на пользу… Только это все не для протоко­ла, извините. Пристукнут еще.
Входит оперативник Андрей, Знаменский делает ему знак посидеть и переключается на следующий монитор, где Канделаки беседует с представительной дамой.
– Что я понимаю? – говорит дама, изображая наи­вность. – Я ведь только женщина.
– Вижу, что женщина. Трудно было бы не заметить. Просто невозможно.
– То есть?.. – Дама не поймет, надо ли обижаться.
– Примите как искренний комплимент, – успокаи­вает ее Канделаки. – Надеюсь, вы тоже замечаете, что я мужчина…
Знаменский усмехается: эту Василий расколет. А вот у Юрьева упрямый человек сидит. Юрьев допрашивает Ав­деева.
– Вы сегодня скрытничаете. Вот этот случай с зато­нувшим грузом…
– Внутренняя проблема. Мы ведем переговоры. Воп­рос завтра-послезавтра будет решен.
– Почему вы не хотите быть откровенным? – допы­тывается Юрьев.
Авдеев разводит руками:
– Ландышев, какой он ни будь, он мой деловой партнер. Что-то вам про него говорить – совершенно неэтично.
– Другими словами, вы в целом за правовое государ­ство. Но устраняете закон от регулирования ваших дело­вых проблем.
Авдеева формулировка приводит в некоторое смуще­ние. Он что-то говорит, но Знаменский убирает звук и отворачивается к входящим Томину и Китаевой.
– Здравствуйте, господа офицеры! – сияет улыбкой Китаева. На ней сегодня надето нечто такое… Знаменский никогда не разбирался в женских нарядах, но чувствует, что это писк моды. И ей идет. Впрочем, ей все идет.
– Кто там? – спрашивает Томин о мониторах.
– Хозяева транспортных фирм, – поясняет Знаменс­кий. – Кто-то их постепенно съедает. В этой игре Ланды­шев со своим дорожным разбоем не ферзь, но и не пешка.
– Но, Паша, Интерполу и, следовательно, мне Лан­дышев нужен как подельщик Мокрого по грабежам юве­лиров! Я с этим Ландышевым загублю карьеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15