– А ты шевелись. Нечего крутиться возле Татьяны.
– Татьяну я привел по служебной надобности. В по­рядке подготовки допроса Янова – Коваля. Прошу, – он отвешивает полупоклон в сторону Китаевой.
– Томин, – начинает она, – уговорил меня…
– Немножко поработать, – подсказывает тот.
– Уговорил на некую самодеятельность, – доканчивает Китаева. – В номере Янова сняли его отпечатки пальцев.
– Негласно? – уточняет Знаменский.
Отвечает Андрей:
– А как иначе, Пал Палыч? Я аккуратненько. Надо же обставиться доказухой.
– Дальше?
– Вы помните, по делу Марголиной – об убийстве подруги – в квартире во множестве были обнаружены чужие отпечатки. Я их сравнила с отпечатками в номере. Вывод однозначный: тот, кто называет себя сейчас Яновым, был постоянным гостем убитой.
– Неплохо, если будет отрицать знакомство. Но вооб­ще-то я посидел, подумал… Пожалуй, не просто так он выдержал десять лет и только потом приехал. Рассчитыва­ет, что в случае чего его защитит от нас срок давности.
– Разве давность на него распространяется? – удив­ляется Китаева.
– Непростой вопрос. Смотрите – ни по наркотикам, ни по убийству он в розыске не состоял. Стало быть, формально и от следствия не скрывался.
– Но он же не знает наверняка, засвечен он в тех делах или нет! – возражает Китаева. – Он же их не читал.
– Через кого-то и из Австрии мог проверить, – заме­чает Томин. – Выйти на связь с адвокатами – задача разрешимая.
– Можно врезать словечко? – подает голос Андрей.
– Да, ты ведь с чем-то пришел, – вспоминает Зна­менский.
– Вчера вечером Ландыш был у Янова в гостинице. Сидел двадцать пять минут. Непонятка, про что базар был. Но вышел Ландыш злой, как собака.
– Что-то происходит, а мы не понимаем что! – доса­дует Пал Палыч.
– Да-а, попотеем мы с тобой на его допросе, – пред­чувствует Томин.
Если он придет на допрос. Если не бросит все свои контракты и не рванет в Вену. Может. И ничего с ним не поделаешь.
Но Коваль приходит. Говорит заготовленные фразы:
– Я подданный Австрии. Показания буду давать толь­ко при сотруднике консульства.
Знаменский – чтобы не восседать в начальственной позе – встречает его стоя.
– Но мы как раз расследуем убийство австрийского гражданина, – мило улыбается он. – Можем мы просто побеседовать?
Слова Знаменского несколько успокаивают Коваля, он ожидал иного.
– А кого убили? – спрашивает он.
Все, ловушка сработала, допрос начался.
– Вот, – показывает Пал Палыч фотографию, – Александр Нуриев.
– Не встречал никогда. И фамилию не слышал.
– А этого встречали? Кличка Мокрый, – поверх пер­вой ложится вторая фотография.
Коваль берет ее совершенно спокойно.
– Про кличку не знаю. Но он мне знаком.
– В связи с чем? – вскидывается Томин.
– Жил у меня в прошлом году. В доме, который мне принадлежит.
– Когда вы ехали сюда, он о чем-то вас просил? – продолжает Томин.
– Нет. Я его давно не видел.
– Можно осведомиться о цели вашего приезда? – снова берет разговор в свои руки Знаменский.
– Налаживание деловых контактов.
– И ваши впечатления о родине?
– Пестрые.
– Вы знаете в Москве человека по фамилии Ландышев?
Коваль напрягается: Ландышеву известно о нем мно­гое. Не «стукнул» ли он, хоть и блатарь?
Только бы не зазвонил телефон, думает Знаменский. Он отключил все аппараты, кроме того, который им самим отключен быть не может. Но ведь и единственный способен затрещать не в пору.
– М-м… – осторожничает Коваль. – Раз мы просто беседуем, я тоже осведомлюсь: в связи с чем вопрос?
Томин с Пал Палычем понимают друг друга с полу­взгляда, так что Томин, безусловно отдавая Пал Палычу роль «коренника» в допросе, вклинивается со своими репликами именно тогда, когда это уместно.
– Мы предполагаем, что вы выполняете некое пору­чение Мокрого в отношении Ландышева, – Томин дела­ет открытую попытку напрямую замкнуть Коваля на двух интересующих следствие персонажей.
– Уже ответил – никаких поручений.
Любопытная штука: на Ландышева он реагирует, от поручения Мокрого отрекается невозмутимо.
– А что вас с Ландышевым связывает? – это снова Знаменский.
– Небольшое конфиденциальное дело. Оно возникло по приезде в Россию.
– Какого рода дело?
– Конфиденциальное, – повторяет Коваль.
И по тону ясно, что в этом направлении давить бесполезно.
– Общие знакомые у вас есть? За границей или тут?
– С Ландышевым? Н-нет.
– А Екатерина Репина? Она ведь работает у него в офисе.
– Послушайте, это моя частная жизнь. Не вижу осно­ваний, чтобы высокому министерству интересоваться Ка­тей Репиной. Или даже мной.
Пока он это произносит – с долей надменности – Знаменский и Томин секундно переглядываются: тема Ландышева отыграна. Начинается новый этап допроса. Про другое.
– Не скажите, – говорит Знаменский. – У высокого министерства есть сведения, что вы – не Янов.
– И тогда ваш иностранный паспорт фальшивый, – добавляет Томин.
Коваль завибрировал, но голосом владеет прекрасно:
– Я получал австрийское гражданство как Янов.
– А кто вы в действительности? – спрашивает Зна­менский.
– Естественно, Янов. Пока мне не докажут, что я ошибаюсь.
– Разумная позиция… Вас не интересует, откуда сомнения на ваш счет?
– Полагаю, вы все равно расскажете. – Коваль ви­дит, что теперь разговор и пошел такой, какого он опасался.
– Расскажем, конечно, – Знаменский «передает эс­тафету» Томину.
– Вы посещаете могилу женщины, которую назвали своей матерью. Однако она не мать Янова, – жестко говорит Томин.
– Не стыдно устраивать подобную слежку? – Коваля передергивает, ему гадко, что за ним подглядывали.
– Есть немножко, – признает Знаменский, и затем они с Томиным молчат, давая понять, что ждут объяс­нений.
Коваль придумывает, как выкрутиться:
– Да, разумеется, она, – он не смог выговорить «не моя мать», – не мать Янова.
– Чья же?
– Олега Ивановича Коваля. Уважаемый бизнесмен. Перед моим отъездом из Вены просил навестить могилу. На кладбище я назвался сыном просто для удобства.
– Вы там бываете то и дело, – Томин в откровенную пользуется материалами наружного наблюдения.
– Люблю кладбищенскую тишину.
– Есть фотография: вы на коленях перед этой моги­лой. Посторонний человек?
Коваль оборачивается к Томину и рассматривает его как бы в задумчивости.
– Возможно, я что-то там приводил в порядок и это была удобная поза.
– Ох, Олег Иваныч, – качает головой Знаменский.
– Я не Олег Иваныч.
– А почему вы боитесь оказаться Ковалем? За ним крутые дела?
– Он производит порядочное впечатление.
– Вижу, – усмехается Знаменский. – Что вы делаете в психоневрологическом интернате?
– И это вы называете беседой?! – немножко срывает­ся Коваль, но берет себя в руки: – Опять-таки просьба Коваля – позаботиться о сироте.
– Неплохо, – иронически хвалит его Знаменский за изворотливость. – У Коваля какие-то моральные обяза­тельства перед Любовью Николаевной Хомутовой?
– Возможно, – буркает Коваль.
– Но если обязательства у Коваля, почему опеку над ее сыном вы хотите оформить на себя?
– Я, собственно, только прощупывал почву… как это вообще делается, – снова выскальзывает Коваль из сетей.
Зазвонил-таки начальственный аппарат, чтоб его обо­драло! Томин аж сморщился.
– Да, – говорит Пал Палыч и некоторое время слу­шает. – Нет, такого постановления не подпишу… Нет… Нет… Только если вы отстраните меня отдела… Я напишу объяснение, – он кладет трубку и проходится по кабине­ту. – Мы говорили о Хомутовой, – Пал Палыч чуть-чуть упустил не нить, конечно, но ритм разговора. – Она была осуждена за участие в наркобизнесе. Проявила ред­костную преданность шефу, который скрылся. По-чело­вечески понятно, что его наконец взяла совесть.
Карты выложены. Коваль пробует отмолчаться, но не выдерживает давления паузы и спрашивает не вполне удачно:
– Думаете, это тот Коваль, которого я видел в Авс­трии?
– Когда смотрелись в зеркало, – уточняет Томин.
Коваль делает вид, что ему неловко от глупой шутки Томина. Какой упорный мужик. Сильный. Гибкий. Даже приятно – есть с кем потягаться.
Снова телефонный звонок.
Знаменский косится, но трубку не берет. Говорит Томину:
– Саша, нам бы промочить горло.
Томин достает из холодильника две бутылки пива, стаканы. Наливает. Ковалю разрядка нужна особенно, он не протестует. Томин подсаживается поближе к Пал Палычу, все трое оказываются как бы в кружке, и тон разговора на некоторое время становится благодушнее.
– Пивом австрийского подданного, конечно, не уди­вишь, – говорит Томин.
– Нет, неплохое пиво, – отзывается Коваль.
– Главное, кстати… – подытоживает Знаменский об­мен мнениями и закладывает новый вираж в допросе: – Мы заметили, уж извините, что вас привлекает еще одно место: дом, к которому вы проходите по набережной Яузы. И потом долго перед ним стоите.
– Тоже просьба австрийского знакомого? – подсмеи­вается Томин.
– Всегда любил гулять по набережной.
– А дом, дом?
– Можете не верить, но Ковалю было интересно, сохранился ли он… не знаю почему.
– Я вам объясню, – говорит Знаменский все еще тоном «разговора за пивом». – Там жила Вероника. Де­вушка, которую он любил. И там же она была убита.
Точное попадание. Коваль ставит стакан, помолчав, произносит:
– У вас жестокая профессия.
– Знаете, нет, – возражает Пал Палыч «по-свойс­ки». – Наоборот, она обращена против жестокости и всякого зла. – Он доливает стакан Коваля. – Пейте, Олег Иваныч.
– Я не Олег Иваныч.
– Да ладно вам. Если Олег Иваныч Коваль – который не вы – был другом убитой Вероники, то как вы объяс­ните, что в ее квартире были обнаружены отпечатки ваших пальцев?
При той линии защиты, какую ведет Коваль, вопрос сокрушительный. Он молчит. Знаменский не торопит. Тихо в кабинете. Воздух наэлектризованный.
– Это… доказано? – спрашивает наконец Коваль.
– В номере отеля сняли ваши отпечатки, – говорит Томин, – сравнили с теми, все совпало. Вы запутались. Пора признаться, что вы – Коваль.
Тот внутренне мечется, ища лазейку. И смотрите-ка, находит:
– Что отпечатки совпали – не доказательство, что я Коваль. Я вас – гипотетически – спрошу: почему Янов, Янов не мог десять лет назад бывать у этой погибшей девушки? Да, я ее знал. Бывал. Теперь хожу, вспоминаю. Это криминал?
Он понимает, что добыл очко в свою пользу. Понима­ют это и Знаменский с Томиным.
– Вы упорно защищаетесь, – говорит Пал Палыч. – Изобретательно. Любому адвокату впору. Но мы-то с вами знаем правду.
– Сейчас вы мне еще скажете, как у Достоевского: «Да вы же и убили», – Коваль ободрился, идет на обо­стрение.
Пал Палыч длинно улыбается, может быть, предвку­шает, как и впрямь скажет, по Достоевскому. Но не сразу, погодя.
– Сначала, – говорит он, – я скажу вам кое-что дру­гое. То дело по наркотикам вел я. Мы оба, – кивает он на Томина.
Новость встряхивает Коваля, новость пугающая.
У него с противниками, оказывается, давние счеты.
– Вы ушли тогда, канули, казалось, безвозвратно. И вот – через десять лет – вы здесь. Вам не кажется, что нас свела судьба? Олег Иваныч?
– Я не Олег Иваныч, – уже машинально.
– Да-да, я говорю о Ковале. Как мы тогда его искали, как добивались от сообщников: имя, адрес, приметы! Вижу их как сейчас – Хомутова, Феликс, Крушанский, другие. Зафлаженная стая без вожака. И все промолчали. В них как бы отраженно виделись его черты. Человек ум­ный, волевой, прекрасный организатор, по-своему спра­ведливый. Возможно, он для них олицетворял даже некое нравственное начало. Теперь я знаю еще и о вашей… работе Коваля на Севере. Он там остался как легенда. И все-таки да, по Достоевскому – он и убил.
Коваля рассказ Знаменского не только занимает, но затрагивает, затягивает. Знаменский на то и рассчитывал.
– Поскольку вам, я вижу, интересно, открою секрет, на чем погорел его бизнес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15