Истинные табориты, которые ходили без одежды и питались дарами природы, относились к частной собственности точно так же, как к государственной.
Они ее игнорировали, уподобляясь австралийским аборигенам. Что общественное поле, что частный огород — им было все едино: что найдем, то и съедим.
Саранча — иного слова не подберешь.
Но уберечь от вредителей свой огород в пятнадцать соток гораздо проще, чем охранять общественные поля в сотни гектар, разбросанные по лугам и полянам на километры вокруг.
Поэтому многие располагали свои огороды рядом с табором и сельхозлагерем. И объединялись между собой для ночного дежурства, чтобы совместно оберегать урожай.
Урожай на девственных лугах и полянах по-прежнему созревал быстро. Первые клубеньки у картошки появлялись уже на вторую неделю после посадки, а к концу месяца многие кусты уже цвели и даже давали ягоды. А спелые картофельные ягоды и извлеченные из них семена очень высоко ценились на черном рынке. Из них картошка росла не хуже, чем из глазков (о клубнях умолчим, потому что клубнями давно никто картошку не сажал — это было бы кощунственное расточительство: тратить еду на семена).
Прожить месяц на подножном корме — дело нехитрое. Тем более, что биологи сделали еще одно важное открытие, а Тимур Гарин, который все-таки не обошел биостанцию стороной и стал наведываться туда регулярно, как только понял, что власти не очень усердствуют в его розыске, рассказал об этом открытии новоявленным дачникам.
Оказывается, достаточно выкопать в лесу грибницу съедобного гриба и посадить ее в грунт, обильно сдобренный белым пухом (который на глубине совсем не напоминает пух, однако делает почву очень светлой) — и буквально на следующий день можно есть свежие грибы.
А еще лучше — найти трухлявый гриб, шляпка которого кишит спорами. Из этих спор можно вырастить целую грибную плантацию.
Правда, такие посадки довольно быстро хиреют. Но удобряя грибную грядку свежим белым грунтом или пересаживая грибницу время от времени на новое место можно продержаться на грибах несколько недель — как раз пока не поспеет первый урожай.
* * *
И все было бы замечательно — но как только у дачников появились первые успехи, на них свалилась новая напасть. Балуев вдруг заявил, что все дачи вокруг табора, кроме самых дальних, находятся на территории его лагеря и по закону он должен конфисковать весь урожай в пользу государства. Но если дачники хотят жить не по закону, а по понятиям, то они обязаны отдать часть урожая ему лично.
Огородников ткнули носом в указ о чрезвычайном положении и пригрозили натравить на них власти — и те поняли, что придется делиться.
Но не успели они опомниться, как свою долю потребовали бандиты. Как принято — за охрану и защиту.
Дачники удивились. Они привыкли к тому, что Балуев и бандиты — одна компания и все дела у них общие. Но братки только пожали плечами:
— Какой еще Балуев? Не знаем мы никакого Балуева.
Дачники объяснили, кто такой Балуев и как он обирает честных тружеников, но взаимопонимания от этого не прибавилось.
— Ну и что? — сказали братки. — Если он — хозяин этой земли, значит все по понятиям. Никакого беспредела. А мы — крыша. Если нам не заплатишь — беда будет.
Такое хозяйство нельзя без охраны оставлять. А то придут какие-нибудь отморозки и ничего в огороде не оставят. Да еще самого покалечат, если не убьют.
К тем, кто намека не понял, действительно приходили отморозки, били и калечили, жгли шалаши и времянки, опустошали грядки, а кого-то даже убили в назидание остальным.
И остальные стали платить двойную дань. Слава Богу, у них и после этого оставалось достаточно еды, чтобы дожить до следующего урожая. Но излишков не было уже никаких.
И тем не менее, несмотря на все опасности, люди выходили из города, чтобы копать огороды в лесу за кольцом. Таких людей становилось все больше — просто потому, что старые запасы еды в городе подходили к концу, а новых создать не удалось.
Второй урожай на общественных полях был разворован покруче, чем первый, и украденное перераспределилось таким образом, что купленные чиновники и бандиты жрали от пуза, состоятельные люди, которые успели до катастрофы накопить достаточно денег, вещей и ценностей, тоже не страдали от недоедания, зато все остальные голодали уже по-настоящему. И еда со своей собственной грядки была для многих единственным спасением.
29
Жанна Аржанова с подругами счастливо избежала проблем, связанных с рэкетом. У нее была своя крыша — капитан Шорохов и его служба режима, а также беглый солдат Леша Григораш с друзьями и при оружии. Попробуй только сунься.
Даже Балуев не рискнул потребовать с Жанны дань. Он хоть и создал свою собственную гвардию из дезертиров и арестантов, вставших на путь исправления — но ссориться с начальником режима ему по-прежнему было не с руки. И с дальнобойщиком Саней Караваевым — тоже, Саня к этому времени стал у Балуева начальником левых перевозок, а его девушка Дарья подружилась с Юлькой Томилиной, военно-полевой женой капитана Шорохова.
Так что тут все тоже было схвачено.
В результате при сборе урожая девушки обнаружили, что у них образовались изрядные излишки, которые можно с выгодой продать.
Благодарить за это следовало прежде всего Веру Красных, которая пахала, как трактор, и вдобавок, молилась о ниспослании урожая дважды в день. Старался не отставать от нее и Леша Григораш, но его переплюнул другой боец — деревенский парень, которому приспичило закрутить любовь с Верой.
От такой любви урожай вырос просто фантастический, но воспользовались этим не Вера, не Леша и не деревенский парень Николай. Инициативу у них перехватила Жанна, которая работала меньше всех, зато была одержима мечтой купить лошадь у цыган.
Черт его знает, как она сумела убедить остальных, что лошадь нужна в хозяйстве, как воздух — но только дело кончилось официальной делегацией в цыганский табор.
Жанна ради этого визита прикрыла грудь и обмотала бедра поверх длинной юбки еще и платком, отчего стала выглядеть большей цыганкой, чем сама дочь барона. Дочь барона, в частности, носила обувь и не курила трубку, а Жанна явилась в гости к цыганам босиком и с трубкой в зубах.
— Оставайся с нами! — кричали ей черноусые парни с индийскими чертами лица. — Мы тебя не обидим.
— Зато мы обидим! — весело предупреждали молодые цыганки с золотыми зубами.
Но Жанну не интересовали матримониальные планы цыган и ревность цыганок. Она пришла покупать лошадь и сразила барона фразой:
— Зачем конокраду лошадь, если он не хочет ее продать.
Про то, что лошади краденые, знали все — цыгане очень гордились своим возвращением к старинному ремеслу. И лошадей действительно продавали и даже отдавали даром. Одну лошадь так получил Балуев, в обмен на обещание прикрыть цыган от властей, а самого лучшего коня пришлось отдать бандитам — иначе те грозили разорить табор.
Но у Жанны тоже было что предложить цыганам помимо картошки, табака и сушеных грибов. Она предлагала покровительство капитана Шорохова, который тоже мог в зависимости от настроения принести цыганам много пользы или много вреда.
И Жанна вместе с Юлькой, которую все — даже цыгане — знали, как любовницу Шорохова, сторговала не просто лошадь, а беременную кобылицу, явно не из тех, кого в последний момент сняли с убойного конвейера на мясокомбинате. Эта лошадка, скорее всего, была ипподромной, а значит, носила в своем чреве жеребенка благородных кровей.
Правда, о том, что кобылица беременна, догадалась не Жанна, а Вера с Николаем.
Жанна положила глаз на вороного коня, который поражал своей статью, но при ближайшем рассмотрении оказался мерином. Это нисколько не умаляло его достоинств, но Жанну нетрудно было убедить, что мерин — существо неполноценное.
А беременная кобылица — совсем другое дело. Пройдет всего несколько месяцев — и вместо одной лошади в хозяйстве будет две.
Цыгане тоже знали об этом, но им было наплевать. За жеребенком надо ухаживать, а это — не цыганское дело. Гораздо проще, если понадобится, украсть еще несколько взрослых лошадей. Конокрады уже успели убедиться, насколько плохо охраняются табуны на госплемзаводах, спешно созданных для восстановления поголовья.
Так у Жанны Аржановой появилась лошадь, которую она искренне считала своей, хотя ухнула на ее покупку общий урожай.
Жанна назвала кобылицу Королевой и пускалась с нею в такие нежности, что Юлька Томилина однажды сказала:
— Нет, она не просто лесбиянка. Она гораздо хуже.
— А ты никогда не пробовала скакать голая верхом? — поинтересовалась у нее Жанна. — Изумительное ощущение.
Юлька вообще не пробовала скакать верхом, ни голая, ни одетая, а прогрессирующая беременность Королевы не располагала к скаковым упражнениям, так что с этим пришлось повременить.
Зато Вера Красных решила, что раз уж настало время исполнения желаний, то и она тоже имеет право на свою долю. Жанна хотела лошадь и получила ее, а у Веры была другая мечта. И она довольно скоро исполнилась.
На общей даче, где обитали четыре девушки, два парня и одна лошадь, появился еще один жилец.
Это был священник, которого Вера привела из города. А предыстория его появления заключалась в следующем.
Деревенский парень Николай томился, храня верность любимой девушке, которая заявила, что ни о каких плотских утехах не может быть и речи, пока не совершен обряд венчания. Может, он томился бы меньше, если бы Вера согласилась обвенчаться немедленно или если бы вокруг не сновали ежечасно и каждодневно гологрудые, голоногие и просто голые девицы, лишенные всякого стыда и готовые унять томление Николая без малейшего промедления. Однако Николай отлично понимал, что если он поддастся соблазну и уймет томление с первой встречной неодетой табориткой, то Вера будет потеряна для него навсегда — а где он еще найдет себе такую хозяйку?
Вера же категорически отказывалась венчаться в городе. Ее просто убивал тот факт, что ни в 13-м сельхозлагере, ни в таборе, ни в новой дачной зоне нет ни одного священника и ни одной церкви. И когда Николай в очередной раз подкатился к ней с предложением руки и сердца, она объявила:
— Я обвенчаюсь с тобой только тогда, когда здесь будет стоять церковь.
Николай пообещал приступить к строительству церкви немедленно, но загвоздка состояла в том, что для этого требовалось благословение церковных властей. И еще — священник, который будет служить в этой церкви.
У Николая не было никаких знакомств в церковных кругах, а у Веры были — и пришлось ей самой решать все проблемы.
Попа Вера отыскала через своего духовника — да такого, что не приведи Господи.
Иеромонах в возрасте Христа, преисполненный искренней веры и одержимый миссионерскими идеями. Очень подходящий духовный пастырь для Белого Табора, который стали называть так, чтобы отличать вольницу туристов и натуристов от Черного Табора — поселения цыган.
Появление отца Серафима в Белом Таборе выглядело, как смена духовной власти, потому что как раз в эти дни табор покинул рыжебородый пророк — он с группой единомышленников и самых диких натуристов отправился на плотах вниз по течению.
Единомышленники пророка хотели отыскать Шамбалу, а дикари просто надеялись доплыть до земли, где нет законов, охраняющих частную собственность и общественную нравственность.
Однако попытки отца Серафима вломиться в чужой монастырь со своим уставом очень не понравились оставшимся обитателям Белого Табора. А поскольку директор сельхозлагеря Балуев тоже отказался брать иеромонаха на довольствие, вышло так, что жить он стал на даче Жанны, которую все с легкой руки самой Жанны называли Девичьей. Правда, грубые похотливые самцы подбирали для этого места другие эпитеты, преимущественно на букву "б".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Они ее игнорировали, уподобляясь австралийским аборигенам. Что общественное поле, что частный огород — им было все едино: что найдем, то и съедим.
Саранча — иного слова не подберешь.
Но уберечь от вредителей свой огород в пятнадцать соток гораздо проще, чем охранять общественные поля в сотни гектар, разбросанные по лугам и полянам на километры вокруг.
Поэтому многие располагали свои огороды рядом с табором и сельхозлагерем. И объединялись между собой для ночного дежурства, чтобы совместно оберегать урожай.
Урожай на девственных лугах и полянах по-прежнему созревал быстро. Первые клубеньки у картошки появлялись уже на вторую неделю после посадки, а к концу месяца многие кусты уже цвели и даже давали ягоды. А спелые картофельные ягоды и извлеченные из них семена очень высоко ценились на черном рынке. Из них картошка росла не хуже, чем из глазков (о клубнях умолчим, потому что клубнями давно никто картошку не сажал — это было бы кощунственное расточительство: тратить еду на семена).
Прожить месяц на подножном корме — дело нехитрое. Тем более, что биологи сделали еще одно важное открытие, а Тимур Гарин, который все-таки не обошел биостанцию стороной и стал наведываться туда регулярно, как только понял, что власти не очень усердствуют в его розыске, рассказал об этом открытии новоявленным дачникам.
Оказывается, достаточно выкопать в лесу грибницу съедобного гриба и посадить ее в грунт, обильно сдобренный белым пухом (который на глубине совсем не напоминает пух, однако делает почву очень светлой) — и буквально на следующий день можно есть свежие грибы.
А еще лучше — найти трухлявый гриб, шляпка которого кишит спорами. Из этих спор можно вырастить целую грибную плантацию.
Правда, такие посадки довольно быстро хиреют. Но удобряя грибную грядку свежим белым грунтом или пересаживая грибницу время от времени на новое место можно продержаться на грибах несколько недель — как раз пока не поспеет первый урожай.
* * *
И все было бы замечательно — но как только у дачников появились первые успехи, на них свалилась новая напасть. Балуев вдруг заявил, что все дачи вокруг табора, кроме самых дальних, находятся на территории его лагеря и по закону он должен конфисковать весь урожай в пользу государства. Но если дачники хотят жить не по закону, а по понятиям, то они обязаны отдать часть урожая ему лично.
Огородников ткнули носом в указ о чрезвычайном положении и пригрозили натравить на них власти — и те поняли, что придется делиться.
Но не успели они опомниться, как свою долю потребовали бандиты. Как принято — за охрану и защиту.
Дачники удивились. Они привыкли к тому, что Балуев и бандиты — одна компания и все дела у них общие. Но братки только пожали плечами:
— Какой еще Балуев? Не знаем мы никакого Балуева.
Дачники объяснили, кто такой Балуев и как он обирает честных тружеников, но взаимопонимания от этого не прибавилось.
— Ну и что? — сказали братки. — Если он — хозяин этой земли, значит все по понятиям. Никакого беспредела. А мы — крыша. Если нам не заплатишь — беда будет.
Такое хозяйство нельзя без охраны оставлять. А то придут какие-нибудь отморозки и ничего в огороде не оставят. Да еще самого покалечат, если не убьют.
К тем, кто намека не понял, действительно приходили отморозки, били и калечили, жгли шалаши и времянки, опустошали грядки, а кого-то даже убили в назидание остальным.
И остальные стали платить двойную дань. Слава Богу, у них и после этого оставалось достаточно еды, чтобы дожить до следующего урожая. Но излишков не было уже никаких.
И тем не менее, несмотря на все опасности, люди выходили из города, чтобы копать огороды в лесу за кольцом. Таких людей становилось все больше — просто потому, что старые запасы еды в городе подходили к концу, а новых создать не удалось.
Второй урожай на общественных полях был разворован покруче, чем первый, и украденное перераспределилось таким образом, что купленные чиновники и бандиты жрали от пуза, состоятельные люди, которые успели до катастрофы накопить достаточно денег, вещей и ценностей, тоже не страдали от недоедания, зато все остальные голодали уже по-настоящему. И еда со своей собственной грядки была для многих единственным спасением.
29
Жанна Аржанова с подругами счастливо избежала проблем, связанных с рэкетом. У нее была своя крыша — капитан Шорохов и его служба режима, а также беглый солдат Леша Григораш с друзьями и при оружии. Попробуй только сунься.
Даже Балуев не рискнул потребовать с Жанны дань. Он хоть и создал свою собственную гвардию из дезертиров и арестантов, вставших на путь исправления — но ссориться с начальником режима ему по-прежнему было не с руки. И с дальнобойщиком Саней Караваевым — тоже, Саня к этому времени стал у Балуева начальником левых перевозок, а его девушка Дарья подружилась с Юлькой Томилиной, военно-полевой женой капитана Шорохова.
Так что тут все тоже было схвачено.
В результате при сборе урожая девушки обнаружили, что у них образовались изрядные излишки, которые можно с выгодой продать.
Благодарить за это следовало прежде всего Веру Красных, которая пахала, как трактор, и вдобавок, молилась о ниспослании урожая дважды в день. Старался не отставать от нее и Леша Григораш, но его переплюнул другой боец — деревенский парень, которому приспичило закрутить любовь с Верой.
От такой любви урожай вырос просто фантастический, но воспользовались этим не Вера, не Леша и не деревенский парень Николай. Инициативу у них перехватила Жанна, которая работала меньше всех, зато была одержима мечтой купить лошадь у цыган.
Черт его знает, как она сумела убедить остальных, что лошадь нужна в хозяйстве, как воздух — но только дело кончилось официальной делегацией в цыганский табор.
Жанна ради этого визита прикрыла грудь и обмотала бедра поверх длинной юбки еще и платком, отчего стала выглядеть большей цыганкой, чем сама дочь барона. Дочь барона, в частности, носила обувь и не курила трубку, а Жанна явилась в гости к цыганам босиком и с трубкой в зубах.
— Оставайся с нами! — кричали ей черноусые парни с индийскими чертами лица. — Мы тебя не обидим.
— Зато мы обидим! — весело предупреждали молодые цыганки с золотыми зубами.
Но Жанну не интересовали матримониальные планы цыган и ревность цыганок. Она пришла покупать лошадь и сразила барона фразой:
— Зачем конокраду лошадь, если он не хочет ее продать.
Про то, что лошади краденые, знали все — цыгане очень гордились своим возвращением к старинному ремеслу. И лошадей действительно продавали и даже отдавали даром. Одну лошадь так получил Балуев, в обмен на обещание прикрыть цыган от властей, а самого лучшего коня пришлось отдать бандитам — иначе те грозили разорить табор.
Но у Жанны тоже было что предложить цыганам помимо картошки, табака и сушеных грибов. Она предлагала покровительство капитана Шорохова, который тоже мог в зависимости от настроения принести цыганам много пользы или много вреда.
И Жанна вместе с Юлькой, которую все — даже цыгане — знали, как любовницу Шорохова, сторговала не просто лошадь, а беременную кобылицу, явно не из тех, кого в последний момент сняли с убойного конвейера на мясокомбинате. Эта лошадка, скорее всего, была ипподромной, а значит, носила в своем чреве жеребенка благородных кровей.
Правда, о том, что кобылица беременна, догадалась не Жанна, а Вера с Николаем.
Жанна положила глаз на вороного коня, который поражал своей статью, но при ближайшем рассмотрении оказался мерином. Это нисколько не умаляло его достоинств, но Жанну нетрудно было убедить, что мерин — существо неполноценное.
А беременная кобылица — совсем другое дело. Пройдет всего несколько месяцев — и вместо одной лошади в хозяйстве будет две.
Цыгане тоже знали об этом, но им было наплевать. За жеребенком надо ухаживать, а это — не цыганское дело. Гораздо проще, если понадобится, украсть еще несколько взрослых лошадей. Конокрады уже успели убедиться, насколько плохо охраняются табуны на госплемзаводах, спешно созданных для восстановления поголовья.
Так у Жанны Аржановой появилась лошадь, которую она искренне считала своей, хотя ухнула на ее покупку общий урожай.
Жанна назвала кобылицу Королевой и пускалась с нею в такие нежности, что Юлька Томилина однажды сказала:
— Нет, она не просто лесбиянка. Она гораздо хуже.
— А ты никогда не пробовала скакать голая верхом? — поинтересовалась у нее Жанна. — Изумительное ощущение.
Юлька вообще не пробовала скакать верхом, ни голая, ни одетая, а прогрессирующая беременность Королевы не располагала к скаковым упражнениям, так что с этим пришлось повременить.
Зато Вера Красных решила, что раз уж настало время исполнения желаний, то и она тоже имеет право на свою долю. Жанна хотела лошадь и получила ее, а у Веры была другая мечта. И она довольно скоро исполнилась.
На общей даче, где обитали четыре девушки, два парня и одна лошадь, появился еще один жилец.
Это был священник, которого Вера привела из города. А предыстория его появления заключалась в следующем.
Деревенский парень Николай томился, храня верность любимой девушке, которая заявила, что ни о каких плотских утехах не может быть и речи, пока не совершен обряд венчания. Может, он томился бы меньше, если бы Вера согласилась обвенчаться немедленно или если бы вокруг не сновали ежечасно и каждодневно гологрудые, голоногие и просто голые девицы, лишенные всякого стыда и готовые унять томление Николая без малейшего промедления. Однако Николай отлично понимал, что если он поддастся соблазну и уймет томление с первой встречной неодетой табориткой, то Вера будет потеряна для него навсегда — а где он еще найдет себе такую хозяйку?
Вера же категорически отказывалась венчаться в городе. Ее просто убивал тот факт, что ни в 13-м сельхозлагере, ни в таборе, ни в новой дачной зоне нет ни одного священника и ни одной церкви. И когда Николай в очередной раз подкатился к ней с предложением руки и сердца, она объявила:
— Я обвенчаюсь с тобой только тогда, когда здесь будет стоять церковь.
Николай пообещал приступить к строительству церкви немедленно, но загвоздка состояла в том, что для этого требовалось благословение церковных властей. И еще — священник, который будет служить в этой церкви.
У Николая не было никаких знакомств в церковных кругах, а у Веры были — и пришлось ей самой решать все проблемы.
Попа Вера отыскала через своего духовника — да такого, что не приведи Господи.
Иеромонах в возрасте Христа, преисполненный искренней веры и одержимый миссионерскими идеями. Очень подходящий духовный пастырь для Белого Табора, который стали называть так, чтобы отличать вольницу туристов и натуристов от Черного Табора — поселения цыган.
Появление отца Серафима в Белом Таборе выглядело, как смена духовной власти, потому что как раз в эти дни табор покинул рыжебородый пророк — он с группой единомышленников и самых диких натуристов отправился на плотах вниз по течению.
Единомышленники пророка хотели отыскать Шамбалу, а дикари просто надеялись доплыть до земли, где нет законов, охраняющих частную собственность и общественную нравственность.
Однако попытки отца Серафима вломиться в чужой монастырь со своим уставом очень не понравились оставшимся обитателям Белого Табора. А поскольку директор сельхозлагеря Балуев тоже отказался брать иеромонаха на довольствие, вышло так, что жить он стал на даче Жанны, которую все с легкой руки самой Жанны называли Девичьей. Правда, грубые похотливые самцы подбирали для этого места другие эпитеты, преимущественно на букву "б".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48