— Я предлагаю исходить из того, что у бандитов оружие все равно было, есть и будет, а мирному населению надо как-то от них защищаться. И если милиция и армия не в состоянии справиться с бандами, то надо узаконить отряды самообороны.
Обсуждение закончилось вничью. Гарин никого не убедил, но все поняли, что он прав как минимум в одном: стоит запретить ношение оружия и объявить вне закона отряды самообороны — и тотчас же начнется новый бунт, результат которого нетрудно предсказать. Революция остановилась на полпути только потому, что в правительство вошел Гарин. В следующий раз она непременно будет доведена до конца.
Никакого решения по этому вопросу так и не было принято, и Казаков начал понимать, в какую ловушку он сам себя загнал.
Еще яснее это стало после того, как Гарин сам, ни с кем не советуясь, издал «закон о гомстедах» — постановление правительства, которое разрешало всем желающим брать свободную землю под дачи, огороды и фермы: по десять соток на человека в 25-километровой зоне, а за ее пределами — без всяких ограничений.
Столько, сколько удастся обработать.
Казаков вызвал Гарина на ковер и пригрозил ему отставкой с последующим арестом за превышение власти. Но Гарин только покачал головой и предложил:
— Попробуйте. Давайте прямо сейчас.
У Казакова было большое желание именно так и поступить, но он только что получил известие о том, что начался массовый исход из города. Поскольку еды в результате революции не прибавилось, а убавилось из-за повального разграбления магазинов и продуктовых баз, голод в Москве сделался всеобщим. И на этом фоне за подписью Гарина вышло постановление о бесплатной раздаче земли.
Нетрудно представить, какую реакцию у голодных людей могла вызвать отмена этого постановления или хотя бы снятие с должности самого Гарина.
И Казаков решил немного подождать. Потерпеть, пока люди не наедятся. Сытые всегда менее склонны к бунтам и революциям.
В том, что они-таки наедятся, Казаков нисколько не сомневался. Гарин с самого начала говорил, что единственный способ накормить город — это раздать землю горожанам. И он был прав. Разговоры о том, что спасти город от голода могут только военизированные аграрные предприятия со строгой дисциплиной и четким планом работ, оказались чушью. Прежний премьер, либерал советского разлива, попался на удочку мифа об эффективности плановой экономики в чрезвычайной ситуации. Мол, сначала жесткими мерами ликвидируем продовольственный кризис и устраним угрозу краха инфраструктуры, а потом уже будем восстанавливать рынок.
В результате рынок теперь приходится восстанавливать с нуля. Но большой беды нет. Это как НЭП после военного коммунизма. Рынок восстановится и даже очень быстро — и вся слава достанется Гарину, который излагал разумные идеи с самого начала и оказался поднят на вершину власти на волне журналистского успеха и «дачного бунта».
Но Казакова это не устраивало ни с какой стороны. Вслед за всей славой Гарину может достаться и вся власть. Если Гарин уже сегодня без зазрения совести демонстрирует свою независимость от Президента Всея Руси, то что может получиться завтра, когда Тимур получит от благодарного народа титул Победителя Голода.
Казаков не мог этого допустить. Дорвавшись до власти, он не собирался никому ее отдавать.
А уж этому вольнодумному борзописцу Гарину — тем более.
42
Зрелище исхода из Москвы было грандиозным. Пожалуй, даже более грандиозным, чем революция, плавно перешедшая в народное гулянье с песнями, танцами и фейерверками.
Вскоре после этой революции самоходный транспорт в Москве встал окончательно.
Последнюю солярку и бензин сожгли во время беспорядков, когда надо было быстро двигать войска и гонять по городу бронетехнику, а мафия спалила свои запасы, спеша ограбить все что можно и вывезти награбленное туда, где его никто не найдет.
Был еще топливный спирт, но его весь выпили, празднуя победу. А гнать новый технический самогон было не из чего. Лесоповальные команды разбежались — благо было куда. Одни ушли в партизаны, другие в революционеры, третьи в самооборону, и лес валить стало некому.
Из-за этого в городе встали практически все электростанции. Вплоть до того, что в Кремле получали энергию от собственных парогенераторов, изготовленных на «ЗиЛе», а топили эти генераторы деревьями с Красной площади и Александровского сада. Знаменитые голубые ели у Кремлевской стены пустили под топор.
Метро остановилось последним. На станциях сохранялось только дежурное освещение, поезда ходили с интервалом в полчаса и больше, но все-таки ходили, пока энергия не исчезла совсем.
Если раньше дачники могли, если повезет, добраться до городских окраин на метро, а пешком идти уже оттуда, то теперь в Москве остался один вид транспорта — «автобус номер одиннадцать».
Тем, у кого были велосипеды, остальные завидовали черной завистью. Но эти счастливчики в большинстве своем завели себе дачи раньше. Отчего не завести, когда есть колеса.
Пешеходам было сложнее. Пока в городе продавалась хоть какая-то еда по карточкам, многие довольствовались тем, что есть, предпочитая экономить силы.
Далеко не все отваживались даже на редкие вылазки в лес за грибами. Пеший поход за двадцать километров от дома — не шутка.
Но революция обрушила не только госторговлю, но и черный рынок. Есть стало нечего совсем.
Исход начался сразу после того, как улетучилась эйфория победы. Но главным толчком послужила публикация в единственной уцелевшей газете «закона о гомстедах» — постановления Гарина о раздаче земли. Раньше под влиянием правительственной пропаганды и слухов о бандитском беспределе в дачной зоне, о «диких партизанах» и просто дикарях, о «дачном бунте» и его жестоком подавлении, об арестах и даже расстрелах за самовольный захват земли многие не отваживались заводить огороды. Теперь же бояться стало нечего — вот он, правительственный указ, дающий всем полную волю.
И люди тронулись с места все сразу. Если в революции по самым нескромным подсчетам участвовало до миллиона человек, то теперь, казалось, в путь отправились все десять миллионов.
Люди шли поодиночке и группами, шли целыми семьями, тащили с собой маленьких детей, потому что в ближнем круге полагалось по десять соток на человека, и всем хотелось ухватить побольше. И все торопились, потому что действовало «право первого». Кто первым пришел на свободный участок земли, тому этот участок и достанется.
Конечно, всем хотелось получить участок поближе к кольцевой дороге, поближе к дому. Умные люди говорили, что это плохая идея. Возле МКАД лежит обычная земля, здесь урожая придется ждать месяца три-четыре, а за это время и с голоду помереть недолго.
Надо идти дальше, за второе кольцо, туда, где кончаются дороги, и искать там луговины и редколесья, где в почве еще много белого пуха и есть надежда на быстрый и высокий урожай. А главное, там есть дачники первой волны, которые поделятся и семенами за долю урожая, и грибницей — чтобы пережить время, пока этот урожай созревает.
Но не желающий слушать не услышит. И новые дачники дрались за землю на первом километре и бежали наперегонки, чтобы застолбить себе участок поближе и защищать его до последней капли крови.
Казалось, новых столкновений не избежать, но спасло то, что земли все-таки было много, и не все горожане вели себя так уж воинственно. Нормальные люди, увидев, что место занято, покорно шли дальше, ругая только самих себя за нерасторопность.
Белому Табору, можно сказать, повезло, что оголодавшие горожане не слушали умных людей. В результате самые сильные и энергичные осели на пригородных землях, а до конца дороги дошли те, кто был склонен к компромиссам и понимал, что возле города ловить нечего. Обессилевшие от долгих поисков свободной земли, они были не опасны для дачников и фермеров первой волны. Огромная толпа валила по Таборному шляху на запад, но все в этой толпе буквально валились с ног от усталости.
Фермеры прохаживались вдоль шляха и отбирали себе батраков. Одни предпочитали сильных выносливых мужчин, другие — молодых красивых женщин. Бойцы отрядов самообороны тягали из толпы девушек. Практически все в этом людском потоке уже почти забыли, зачем они вышли из города. Теперь у них был другой лейтмотив — найти еду прямо сейчас. Не было ни сил для возвращения назад, ни смысла возвращаться. И они продолжали путь на запад под девизом «Чем дальше в лес — тем толще партизаны».
Им говорили, что там, впереди, в нетронутом лесу, есть грибы и ягоды. И чем дальше — тем больше. Табориты не возражали против опустошения леса. Почти все, кто остался здесь, давно кормились со своих огородов. Убежденные дикари либо удалились в глубокий лес, либо перекочевали в Порт Неприкаянных Душ и дальше вниз по реке, в Шамбалу.
А горожане все шли и шли, медленно и тяжело, падая от усталости и недоедания.
Трудно было поверить, что они только сегодня, несколько часов назад, или в худшем случае вчера вышли из дому. Казалось, они шагают вот так уже много дней, не поднимая упавших и не замечая потерь.
Упавших поднимали местные жители — дачники и фермеры первой волны. К ним сразу кидались другие голодные — те, что еще могли стоять на ногах. Но фермеры отказывались кормить ходячих. У них не было столько еды.
Почти все запасы были истрачены в дни «дачного бунта», когда Белому Табору требовалось оружие и боеприпасы, когда приходилось отвлекать большие силы в отряды самообороны, бойцы которых не могли нормально работать на полях, а ели за двоих, поскольку много двигались по обширной дачной зоне. А чтобы не воевать на два фронта, приходилось платить бандитам.
Смертельно усталые и голодные горожане были готовы на все. Батрачить — хоть всю жизнь, лишь бы поесть сейчас, сию минуту. Спать с мужчинами — сколько угодно, только девушку надо сначала покормить.
Будь у фермеров солидные запасы продовольствия, они могли бы за один день превратить свои фермы в фазенды, где за кусок хлеба и печеную картошку работают подневольные батраки.
Обычные условия найма были просты — работа за еду и кров со свободным выходом.
Поборники социальной справедливости обещали еще и зарплату натурой после уборки урожая. Но некоторые, пользуясь моментом, предлагали доходягам, готовым на все за кусок хлеба, продаться в самую настоящую кабалу.
Где-то через неделю после большого исхода горожан в Белом Таборе прошел слух, что какие-то группы партизан глубоко в лесу установили самый натуральный рабовладельческий строй.
Они собирали по округе обессилевших девушек и, немного подкормив их, заставляли работать буквально как негров на бразильских плантациях. А поскольку любимым произведением лидера этой команды оказалась не «Рабыня Изаура», а «История О» и эпопея Джона Нормана «Мир Горра», на фазенде соблюдался соответствующий антураж.
Девушки ходили обнаженными, на ночь их связывали и в любое время суток они были обязаны под страхом телесного наказания удовлетворять эротические желания хозяев без возражений и ограничений.
Когда эта история получила огласку, партизаны ушли дальше в джунгли и увели с собой невольниц, но валькирии Жанны Аржановой организовали преследование с участием лошади и верблюда, и в результате новоиспеченным рабовладельцам пришлось бросить своих жертв и уходить налегке. Оставили они и другой балласт — своих же соратников, которые не смогли выдержать темп бегства, и некоторых примкнувших к отряду штатских.
Среди последних оказался бывший директор сельхозлагеря Балуев, и спасенные невольницы указали на него, как на второго человека в отряде. А захваченные партизаны говорили даже больше — будто бы именно Балуев был автором идеи создать глубоко в лесу рабовладельческую фазенду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48