В позапрошлом сентябре. Сколько времени с тех пор прошло, Питер?
— Шестнадцать месяцев.
— Да, — кивнула она, — шестнадцать месяцев. Я уже решила подписать новый контракт... Вдруг позвонили из агентства, и моя жизнь снова изменилась... Изменилась.
— Из рекламного агентства? — не понял Карелла.
— Нет. Из агентства по усыновлениям, — уточнила она.
Карелла непонимающе смотрел на нее.
— Сьюзен — наша приемная дочь. — У нее на глазах появились слезы.
— Наверное, пора включить свет. — Холдинг встал с дивана.
* * *
Он спускался с крыши по пожарной лестнице.
Он знал, что в здании есть служба безопасности, в подъезде все двадцать четыре часа в сутки сидит охранник, да еще есть лифтер — в общем, через главный вход пройти незамеченным шансов не было. Что ж, немного гимнастики не повредит. Подняться в лифте на последний этаж дома, соединяющегося с тем, который тебе нужен, — после полуночи секьюрити здесь отдыхают, — взломать замок в двери, ведущей на крышу, пересечь ее, перепрыгнуть через парапет — и вот ты уже там, где нужно, — дом 967, Гровер-авеню.
Вниз по пожарной лестнице.
Мимо освещенных окон, где можно увидеть людей, которые все еще справляют Новый год. Веселитесь, ребята! Он замирал возле каждого такого окна, выжидая момент, чтобы скользнуть вниз, плотно прижимаясь к лестнице.
В доме восемнадцать этажей, и до того, который ему нужен, еще далеко.
Четвертый этаж.
Он открыл окно.
Вторая спальня, она же детская комната.
Он знал это.
В комнате темно, только узкая полоса света падает через приоткрытую дверь, ведущую куда-то дальше в квартиру. Он слышал посапывание ребенка в кроватке. Два часа ночи. Девочка спит.
Спальня хозяев в другом конце коридора.
Он знал и это.
Посередине, разделяя спальни, находятся кухня, столовая и гостиная.
Он наклонился над кроваткой.
В следующие несколько секунд все изменилось.
В следующие несколько секунд ребенок закричал.
И в гостиной раздался встревоженный девичий голос.
— Кто там?
Молчание. — Кто там?
Снова молчание.
Вдруг дверь распахнулась. Она стояла в дверях. Стояла в дверях, ведущих в детскую. С ножом в руке.
Он двинулся на нее.
Глава 4
Казалось, Клинг был полностью поглощен процессом уничтожения того, что лежало в его тарелке, и рассказом Кареллы. Об их с Мейером достижениях в расследовании двойного убийства «Холдинг-Флинн». Но на самом деле до него доходили только обрывки этого рассказа. Клинг внимательно следил за беседой Эйлин и Тедди.
Он никогда не видел Эйлин такой разъяренной.
Ее зеленые глаза пылали, руки летали над столом в такт словам.
Тедди, склонив голову так, что черные волосы закрывали одну щеку, слушала, следя широко раскрытыми карими глазами за губами Эйлин.
— ...найти этого парнишку — Хэндлера, — говорил Карелла. — Тогда, может быть, мы сможем...
— ... и вот наконец твой коп возвращается домой, — говорила Эйлин, — и садится в кресло перед телевизором после долгого трудового дня. Весь день он возился с подонками всех мастей, какие только есть у нас в стране. А в новостях показывают тюремный бунт в какой-нибудь колонии, и какая-то комиссия оглашает свои выводы о том, что пища в тюрьме ужасного качества, а в камерах недостаточно телевизоров, тренажеры в спортзале устаревшие, и камеры переполнены... Ты знаешь, что думает твой коп?
Краем глаза Клинг заметил, что Тедди отрицательно покачала головой.
— ...почему он смылся, если ему нечего бояться? — спросил Карелла. — Хотя, с другой стороны...
— ...а коп сидит в кресле и трясет головой, — продолжала Эйлин. — Потому что он-то знает, как очистить улицы от швали, как сделать, чтобы парень, которого он повязал два года назад, не занимался тем же самым дерьмом опять. Он знает точно, что нуж-но, чтобы все мальчишки считали работу в кинотеатре для автоводителей более привлекательной, чем полную приключений жизнь рецидивиста. И между прочим, это вовсе не «Просто Скажи Нет!». Вот дерьмо! Тедди, это же просто дерьмо! «Просто Скажи Нет!». Значит, во всем виновата жертва, разве ты не видишь? Значит, стоит всего лишь сказать «нет!», и тебя на иглу не посадят, и на улице никакая сволочь к тебе приставать не будет...
«Началось», — подумал Клинг.
— И тебя не изнасилуют никогда, и не убьют. Надо только сказать «нет». Немного характера — и тебе никто не сможет причинить зла. Черт, да где же они живут? На Луне? Они думают, что наши улицы — это Диснейленд? Они думают, что, если ты попадешь в беду, надо всего лишь вежливо сказать подонку: «Спасибо, нет, я этого не хочу, до свиданья». И все? Говорю тебе, Тедди, кто-то должен сделать реверанс и вежливо сказать: «Простите, вы несете чушь, и ваш девиз — это не то, что нужно».
Тедди Карелла слушала ее, широко раскрыв глаза.
Она все понимала.
Понимала, что Эйлин говорит сейчас о том, как изнасиловали ее. О том случае, когда она сказала «да». Потому что если бы она сказала «нет», было бы еще хуже.
— Каждый коп в городе знает, как очистить улицы от преступников, — сказала Эйлин, помолчав. — Ты знаешь, как?
Сейчас она обращалась к Карелле.
Он повернулся к ней, держа вилку на весу.
— Сделать срок непосильно тяжелым, — сама себе ответила Эйлин, — сделать весь срок страшным. Сделать его таким, чтобы подонок тупел и падал от изнеможения. Чтобы это время было вычеркнуто из жизни. Чтобы весь срок он носил стокилограммовый камень из точки А в точку в и обратно в точку А, всю дорогу, день за днем и без условного тебе освобождения!
— Как без условного освобождения? — удивленно поднял брови Карелла.
— Вот так! — отрезала Эйлин. — Ты схватил срок и ты его отбудешь! Ах, тяжело? Паршиво? Но ты хотел этого? Ты это получил. А мы здесь не для того, чтобы обучать тебя престижной специальности. О ней надо позаботиться до того, как тебя повязали. Мы здесь, чтобы ты понял: не стоит делать то, что ты делал. Если бы ты не сделал что-то мерзкое, ты бы сюда не попал, а раз попал, мы будем обращаться с тобой, как с дикарем. — Я не уверен, что это...
Но Эйлин уже развела пары. Она оборвала Кареллу на полуслове:
— Хочешь выйти отсюда и опять заняться тем же, чем занимался раньше? Прекрасно! Давай, продолжай! Но не попадайся нам еще раз. Потому что если мы возьмем тебя еще раз за то же самое преступление или за другое, что бы ты ни натворил, следующий срок для тебя будет хуже, чем первый. Ты выйдешь из зоны и расскажешь этим придуркам — твоим дружкам — что не стоит делать тех вещей, которые они делают. Потому что в нашей стране в тюрьмах нет ничего хорошего, ничего веселого. В тюрьме тебя, парень, ждет жуткая, каторжная жизнь. Ты будешь таскать взад-вперед пятитонную скалу весь день, а кормить тебя будут тем, что ты бы не дал и собаке, и не будет никаких телевизоров, никакого радио, и спортзала подкачаться тебе тоже не будет, и письма писать, и домой звонить ты не сможешь. А все, что тебе можно делать — это таскать эту чертову скалу туда-сюда, и жрать гнилую пишу, и спать в камере на нарах без матраса рядом с парашей без крышки. И тогда, может быть, однажды до тебя дойдет. До всех вас дойдет.
Ее глаза, казалось, испускали зеленые лазерные лучи.
Карелла знал, что сейчас лучше помолчать.
— В нашем городе нет ни одного копа, который не хотел бы сделать тюрьму чем-то страшным, — сказала она.
Карелла опять ничего не сказал.
— Только услышав слово «тюрьма», все преступники должны трястись от страха. Только услышав слово «тюрьма», каждый преступник в Соединенных Штатах должен просто сказать "Нет! Нет! Чур, не меня! Пожалуйста! Кого угодно, только не меня! Прошу вас!"
Она посмотрела на Кареллу и Клинга. Ей хотелось добиться от них хоть слова. Потом повернулась к Тедди, и голос ее понизился почти до шепота.
— Если бы копам позволили так сделать, — сказала она.
В ее глазах стояли слезы.
* * *
У своего подъезда Эйлин сказала:
— Прости меня.
— Все нормально, — ответил Клинг.
— Я испортила тебе весь ужин, — сказала она. — Еда все равно была ни к черту, — попробовал отшутиться Клинг.
Где-то в доме заплакал ребенок.
— Я думаю, нам лучше пока не встречаться, — помолчав, с усилием выговорила она.
— По-моему, это не самая удачная идея.
Ребенок плакал все сильнее. Клингу хотелось, чтобы кто-нибудь покачал его. Или сменил ему пеленки. Или покормил его. Или сделал все что угодно, лишь бы он заткнулся.
— Я недавно ходила на консультацию. В Пиццу.
Берт удивленно посмотрел на нее. Пиццей копы называли ПСАС — психологическую службу акклиматизации после стрессов. Ее называли Пицца, потому что это название ничем не напоминало о ее функциях. Ни один полицейский не любит упоминать случаи, когда ему потребовалась помощь психиатра. В эту службу часто отправляли на собеседование копов, утративших свое оружие — вечный кошмар полицейского. Коп без оружия может только травку щипать, ни на что более серьезное он не способен. Отряд «Индейцы с луками и стрелами» — вот что такое копы без оружия.
— Ну-ну, — сказал, помолчав, Клинг.
— Я разговаривала с женщиной по имени Карин Левкович.
— Да?
— Она — психолог. Знаешь, неприятная процедура.
— Да уж.
— Я буду ходить к ней два раза в неделю. Когда она меня сможет принимать.
— Прекрасно.
— Вот почему я сказала, что нам пока...
— Нет.
— Просто, пока я не войду в норму...
— Это она тебе посоветовала?
Клинг уже начинал ненавидеть эту Карин Левкович.
— Нет. Это моя идея.
— Вряд ли.
— Но это так!
— Хоть бы кто-нибудь покачал этого проклятого ребенка! — не выдержал Клинг.
— Значит... — Она полезла в сумочку за ключами. Клинг увидел торчащую оттуда рукоятку ее револьвера. Она все еще коп. Но сама Эйлин так не считала. — Вот так и сделаем, — сказала Эйлин. — Если ты со мной согласен...
— Нет, я не согласен!
— Что ж, Берт, мне очень жаль, но это моя жизнь и мое решение.
— Но и моя жизнь тоже!
— Нет, Берт, это не твои проблемы.
Она вставила ключ в замочную скважину.
— Так что... когда я буду готова, я тебе позвоню, хорошо? — сказала она.
— Эйлин...
Она повернула ключ.
— Спокойной ночи, Берт. — Эйлин улыбнулась и вошла в квартиру, закрыв за собой дверь. Он услышал, как щелкнул замок и смазанные маслом задвижки вошли в гнезда. Несколько секунд он стоял, глядя на дверь и номер 304 на ней. Шуруп, на котором крепилась «четверка», открутился, и она слегка покривилась.
Он стал спускаться по лестнице.
Взглянул на часы. Без десяти десять. До одиннадцати сорока пяти в участке ему делать нечего.
* * *
— Я думаю, тебе надо пойти в полицию, — сказала Лорейн.
— Нет, — отрезал он.
— Пока они сами за тобой не пришли.
— Нет.
— Потому что, по-моему, ты поступаешь неправильно. Скотт. Ничего хорошего из этого не выйдет.
Лорейн Грир исполнилось двадцать семь лет. У нее были длинные черные волосы, а кожа белая и матовая, как лунный камень. Она утверждала, что у нее глаза, как у Элизабет Тейлор, фиолетового цвета, но прекрасно знала, что они серо-голубые. Она пользовалась очень темной помадой, отчего казалось, что у нее на губах засохшая кровь. Высокая грудь и красивые ноги. Она знала эти свои достоинства и носила облегающую одежду, чтобы подчеркнуть их. Ей очень нравились красные, желтые и зеленые цвета, от этого Лорейн напоминала дерево в самом начале осени. Она решила, что, когда станет рок-звездой, ее будут безошибочно узнавать по фигуре и одежде — этакий грудастый длинноногий оборванец. Отец Лорейн, всю жизнь проработавший бухгалтером, тщетно пытался втолковать ей, что в нашей стране у тысяч красивые ноги и грудь, а в мире таких — миллионы. Все эти девицы одеваются в лохмотья и думают, что если им удастся только раз выйти на сцену, то на следующее утро они проснутся рок-звездами. Отец советовал ей выучиться на секретаршу. Хорошая секретарша зарабатывает хорошие деньги, твердил и твердил он, но Лорейн на все это отвечала, что станет рок-звездой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
— Шестнадцать месяцев.
— Да, — кивнула она, — шестнадцать месяцев. Я уже решила подписать новый контракт... Вдруг позвонили из агентства, и моя жизнь снова изменилась... Изменилась.
— Из рекламного агентства? — не понял Карелла.
— Нет. Из агентства по усыновлениям, — уточнила она.
Карелла непонимающе смотрел на нее.
— Сьюзен — наша приемная дочь. — У нее на глазах появились слезы.
— Наверное, пора включить свет. — Холдинг встал с дивана.
* * *
Он спускался с крыши по пожарной лестнице.
Он знал, что в здании есть служба безопасности, в подъезде все двадцать четыре часа в сутки сидит охранник, да еще есть лифтер — в общем, через главный вход пройти незамеченным шансов не было. Что ж, немного гимнастики не повредит. Подняться в лифте на последний этаж дома, соединяющегося с тем, который тебе нужен, — после полуночи секьюрити здесь отдыхают, — взломать замок в двери, ведущей на крышу, пересечь ее, перепрыгнуть через парапет — и вот ты уже там, где нужно, — дом 967, Гровер-авеню.
Вниз по пожарной лестнице.
Мимо освещенных окон, где можно увидеть людей, которые все еще справляют Новый год. Веселитесь, ребята! Он замирал возле каждого такого окна, выжидая момент, чтобы скользнуть вниз, плотно прижимаясь к лестнице.
В доме восемнадцать этажей, и до того, который ему нужен, еще далеко.
Четвертый этаж.
Он открыл окно.
Вторая спальня, она же детская комната.
Он знал это.
В комнате темно, только узкая полоса света падает через приоткрытую дверь, ведущую куда-то дальше в квартиру. Он слышал посапывание ребенка в кроватке. Два часа ночи. Девочка спит.
Спальня хозяев в другом конце коридора.
Он знал и это.
Посередине, разделяя спальни, находятся кухня, столовая и гостиная.
Он наклонился над кроваткой.
В следующие несколько секунд все изменилось.
В следующие несколько секунд ребенок закричал.
И в гостиной раздался встревоженный девичий голос.
— Кто там?
Молчание. — Кто там?
Снова молчание.
Вдруг дверь распахнулась. Она стояла в дверях. Стояла в дверях, ведущих в детскую. С ножом в руке.
Он двинулся на нее.
Глава 4
Казалось, Клинг был полностью поглощен процессом уничтожения того, что лежало в его тарелке, и рассказом Кареллы. Об их с Мейером достижениях в расследовании двойного убийства «Холдинг-Флинн». Но на самом деле до него доходили только обрывки этого рассказа. Клинг внимательно следил за беседой Эйлин и Тедди.
Он никогда не видел Эйлин такой разъяренной.
Ее зеленые глаза пылали, руки летали над столом в такт словам.
Тедди, склонив голову так, что черные волосы закрывали одну щеку, слушала, следя широко раскрытыми карими глазами за губами Эйлин.
— ...найти этого парнишку — Хэндлера, — говорил Карелла. — Тогда, может быть, мы сможем...
— ... и вот наконец твой коп возвращается домой, — говорила Эйлин, — и садится в кресло перед телевизором после долгого трудового дня. Весь день он возился с подонками всех мастей, какие только есть у нас в стране. А в новостях показывают тюремный бунт в какой-нибудь колонии, и какая-то комиссия оглашает свои выводы о том, что пища в тюрьме ужасного качества, а в камерах недостаточно телевизоров, тренажеры в спортзале устаревшие, и камеры переполнены... Ты знаешь, что думает твой коп?
Краем глаза Клинг заметил, что Тедди отрицательно покачала головой.
— ...почему он смылся, если ему нечего бояться? — спросил Карелла. — Хотя, с другой стороны...
— ...а коп сидит в кресле и трясет головой, — продолжала Эйлин. — Потому что он-то знает, как очистить улицы от швали, как сделать, чтобы парень, которого он повязал два года назад, не занимался тем же самым дерьмом опять. Он знает точно, что нуж-но, чтобы все мальчишки считали работу в кинотеатре для автоводителей более привлекательной, чем полную приключений жизнь рецидивиста. И между прочим, это вовсе не «Просто Скажи Нет!». Вот дерьмо! Тедди, это же просто дерьмо! «Просто Скажи Нет!». Значит, во всем виновата жертва, разве ты не видишь? Значит, стоит всего лишь сказать «нет!», и тебя на иглу не посадят, и на улице никакая сволочь к тебе приставать не будет...
«Началось», — подумал Клинг.
— И тебя не изнасилуют никогда, и не убьют. Надо только сказать «нет». Немного характера — и тебе никто не сможет причинить зла. Черт, да где же они живут? На Луне? Они думают, что наши улицы — это Диснейленд? Они думают, что, если ты попадешь в беду, надо всего лишь вежливо сказать подонку: «Спасибо, нет, я этого не хочу, до свиданья». И все? Говорю тебе, Тедди, кто-то должен сделать реверанс и вежливо сказать: «Простите, вы несете чушь, и ваш девиз — это не то, что нужно».
Тедди Карелла слушала ее, широко раскрыв глаза.
Она все понимала.
Понимала, что Эйлин говорит сейчас о том, как изнасиловали ее. О том случае, когда она сказала «да». Потому что если бы она сказала «нет», было бы еще хуже.
— Каждый коп в городе знает, как очистить улицы от преступников, — сказала Эйлин, помолчав. — Ты знаешь, как?
Сейчас она обращалась к Карелле.
Он повернулся к ней, держа вилку на весу.
— Сделать срок непосильно тяжелым, — сама себе ответила Эйлин, — сделать весь срок страшным. Сделать его таким, чтобы подонок тупел и падал от изнеможения. Чтобы это время было вычеркнуто из жизни. Чтобы весь срок он носил стокилограммовый камень из точки А в точку в и обратно в точку А, всю дорогу, день за днем и без условного тебе освобождения!
— Как без условного освобождения? — удивленно поднял брови Карелла.
— Вот так! — отрезала Эйлин. — Ты схватил срок и ты его отбудешь! Ах, тяжело? Паршиво? Но ты хотел этого? Ты это получил. А мы здесь не для того, чтобы обучать тебя престижной специальности. О ней надо позаботиться до того, как тебя повязали. Мы здесь, чтобы ты понял: не стоит делать то, что ты делал. Если бы ты не сделал что-то мерзкое, ты бы сюда не попал, а раз попал, мы будем обращаться с тобой, как с дикарем. — Я не уверен, что это...
Но Эйлин уже развела пары. Она оборвала Кареллу на полуслове:
— Хочешь выйти отсюда и опять заняться тем же, чем занимался раньше? Прекрасно! Давай, продолжай! Но не попадайся нам еще раз. Потому что если мы возьмем тебя еще раз за то же самое преступление или за другое, что бы ты ни натворил, следующий срок для тебя будет хуже, чем первый. Ты выйдешь из зоны и расскажешь этим придуркам — твоим дружкам — что не стоит делать тех вещей, которые они делают. Потому что в нашей стране в тюрьмах нет ничего хорошего, ничего веселого. В тюрьме тебя, парень, ждет жуткая, каторжная жизнь. Ты будешь таскать взад-вперед пятитонную скалу весь день, а кормить тебя будут тем, что ты бы не дал и собаке, и не будет никаких телевизоров, никакого радио, и спортзала подкачаться тебе тоже не будет, и письма писать, и домой звонить ты не сможешь. А все, что тебе можно делать — это таскать эту чертову скалу туда-сюда, и жрать гнилую пишу, и спать в камере на нарах без матраса рядом с парашей без крышки. И тогда, может быть, однажды до тебя дойдет. До всех вас дойдет.
Ее глаза, казалось, испускали зеленые лазерные лучи.
Карелла знал, что сейчас лучше помолчать.
— В нашем городе нет ни одного копа, который не хотел бы сделать тюрьму чем-то страшным, — сказала она.
Карелла опять ничего не сказал.
— Только услышав слово «тюрьма», все преступники должны трястись от страха. Только услышав слово «тюрьма», каждый преступник в Соединенных Штатах должен просто сказать "Нет! Нет! Чур, не меня! Пожалуйста! Кого угодно, только не меня! Прошу вас!"
Она посмотрела на Кареллу и Клинга. Ей хотелось добиться от них хоть слова. Потом повернулась к Тедди, и голос ее понизился почти до шепота.
— Если бы копам позволили так сделать, — сказала она.
В ее глазах стояли слезы.
* * *
У своего подъезда Эйлин сказала:
— Прости меня.
— Все нормально, — ответил Клинг.
— Я испортила тебе весь ужин, — сказала она. — Еда все равно была ни к черту, — попробовал отшутиться Клинг.
Где-то в доме заплакал ребенок.
— Я думаю, нам лучше пока не встречаться, — помолчав, с усилием выговорила она.
— По-моему, это не самая удачная идея.
Ребенок плакал все сильнее. Клингу хотелось, чтобы кто-нибудь покачал его. Или сменил ему пеленки. Или покормил его. Или сделал все что угодно, лишь бы он заткнулся.
— Я недавно ходила на консультацию. В Пиццу.
Берт удивленно посмотрел на нее. Пиццей копы называли ПСАС — психологическую службу акклиматизации после стрессов. Ее называли Пицца, потому что это название ничем не напоминало о ее функциях. Ни один полицейский не любит упоминать случаи, когда ему потребовалась помощь психиатра. В эту службу часто отправляли на собеседование копов, утративших свое оружие — вечный кошмар полицейского. Коп без оружия может только травку щипать, ни на что более серьезное он не способен. Отряд «Индейцы с луками и стрелами» — вот что такое копы без оружия.
— Ну-ну, — сказал, помолчав, Клинг.
— Я разговаривала с женщиной по имени Карин Левкович.
— Да?
— Она — психолог. Знаешь, неприятная процедура.
— Да уж.
— Я буду ходить к ней два раза в неделю. Когда она меня сможет принимать.
— Прекрасно.
— Вот почему я сказала, что нам пока...
— Нет.
— Просто, пока я не войду в норму...
— Это она тебе посоветовала?
Клинг уже начинал ненавидеть эту Карин Левкович.
— Нет. Это моя идея.
— Вряд ли.
— Но это так!
— Хоть бы кто-нибудь покачал этого проклятого ребенка! — не выдержал Клинг.
— Значит... — Она полезла в сумочку за ключами. Клинг увидел торчащую оттуда рукоятку ее револьвера. Она все еще коп. Но сама Эйлин так не считала. — Вот так и сделаем, — сказала Эйлин. — Если ты со мной согласен...
— Нет, я не согласен!
— Что ж, Берт, мне очень жаль, но это моя жизнь и мое решение.
— Но и моя жизнь тоже!
— Нет, Берт, это не твои проблемы.
Она вставила ключ в замочную скважину.
— Так что... когда я буду готова, я тебе позвоню, хорошо? — сказала она.
— Эйлин...
Она повернула ключ.
— Спокойной ночи, Берт. — Эйлин улыбнулась и вошла в квартиру, закрыв за собой дверь. Он услышал, как щелкнул замок и смазанные маслом задвижки вошли в гнезда. Несколько секунд он стоял, глядя на дверь и номер 304 на ней. Шуруп, на котором крепилась «четверка», открутился, и она слегка покривилась.
Он стал спускаться по лестнице.
Взглянул на часы. Без десяти десять. До одиннадцати сорока пяти в участке ему делать нечего.
* * *
— Я думаю, тебе надо пойти в полицию, — сказала Лорейн.
— Нет, — отрезал он.
— Пока они сами за тобой не пришли.
— Нет.
— Потому что, по-моему, ты поступаешь неправильно. Скотт. Ничего хорошего из этого не выйдет.
Лорейн Грир исполнилось двадцать семь лет. У нее были длинные черные волосы, а кожа белая и матовая, как лунный камень. Она утверждала, что у нее глаза, как у Элизабет Тейлор, фиолетового цвета, но прекрасно знала, что они серо-голубые. Она пользовалась очень темной помадой, отчего казалось, что у нее на губах засохшая кровь. Высокая грудь и красивые ноги. Она знала эти свои достоинства и носила облегающую одежду, чтобы подчеркнуть их. Ей очень нравились красные, желтые и зеленые цвета, от этого Лорейн напоминала дерево в самом начале осени. Она решила, что, когда станет рок-звездой, ее будут безошибочно узнавать по фигуре и одежде — этакий грудастый длинноногий оборванец. Отец Лорейн, всю жизнь проработавший бухгалтером, тщетно пытался втолковать ей, что в нашей стране у тысяч красивые ноги и грудь, а в мире таких — миллионы. Все эти девицы одеваются в лохмотья и думают, что если им удастся только раз выйти на сцену, то на следующее утро они проснутся рок-звездами. Отец советовал ей выучиться на секретаршу. Хорошая секретарша зарабатывает хорошие деньги, твердил и твердил он, но Лорейн на все это отвечала, что станет рок-звездой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41