Правда, она не получила никакого музыкального образования, но даже отец был вынужден признать, — у дочери хорошие слух и голос. Кроме того, она написала несколько сот песен. Все — о любви. Она писала стихи к песням все время с разными соавторами. И знала, что пишет хорошие песни. Даже отец признавал, что некоторые из них чертовски приятно слушать.
В давние-давние времена она служила няней Скотта Хэндлера.
Ей было тогда пятнадцать, а ему шесть. Вот такая разница в возрасте. Она пела ему колыбельные, которые сама писала. Конечно, очень милые. Ее партнершей тогда была девчонка, с которой она заканчивала школу — Сильвия Антонелли. Потом, когда Сильвии исполнилось девятнадцать, она выскочила замуж за владельца фабрики, производящей сантехнику. Сейчас у Сильвии две шубы и трое детей, она живет в большом доме в стиле Тюдоров. Песен больше не пишет.
Сейчас соавтор Лорейн — женщина, которая выступает в «Корес Лайн». Не где-нибудь, а на Бродвее. Она играет пуэрториканскую девушку, Как-там-ее-зовут, исполняющую песенку об учителе в «Музыке и Живописи». Гонсалес? «Стань снежинкой, ля-ля-ля», помните? Что-то в этом духе. Она писала прекрасную музыку. Но на самом деле никакая она не пуэрториканка, а чистокровная еврейка. Очень смуглая. Черные волосы, карие глаза. Еще она играла одну из дочерей Тевье-молочника. Где-то во Флориде. Но мечтой ее было писать музыку к песням, а не петь или танцевать.
Это она сказала Лорейн, что нехорошо растлевать малолетних. Лорейн только пожала плечами.
Он пришел к ней дня через два после Рождества. Она жила в Квартале. За квартиру платил отец. Правда, недавно он пригрозил ей, что скоро закроет бумажник на замок, но она знала, что этого не будет: единственная дочь была для него самым дорогим в жизни, светом его очей. Однажды она написала песню с таким названием: «Свет моих очей» — и посвятила ее отцу. Ее нового соавтора звали Ребекка. Ребекка Симмс, урожденная Саперштейн, написала прекрасную музыку на ее стихи.
Свет моих очей...
Любимое дитя вчерашнего дня...
Маленькие глазки спят.
Я пою колыбельную...
Девочке, светлой как Май...
Тихую колыбельную песню.
И так далее. Когда Лорейн пела эту песню, в ее собственных глазах стояли слезы. Ребекка считала, что это одно из их лучших совместных творений. Хотя больше ей нравилась песня о феминистках, которая называлась «Пылай», где главной героиней была Жанна д'Арк. Ребекка стригла свои черные волосы почти под корень. Иногда Лорейн казалось, что она — лесбиянка. И теперь Ребекка была не на шутку взбешена тем, что у Лорейн поселился Скотт Хэндлер.
Лорейн не собиралась ложиться с ним в постель.
Он появился у нее на пороге: глаза красные, а лицо — как мел. Она подумала, что это от холода. Скотт сказал, что адрес ему дал ее отец, который еще помнил то время, когда она подрабатывала няней. «Ну, конечно, заходи, — ответила Лорейн. — Как твои дела?» Она не видела его уже три, нет, четыре года с тех пор, как он поступил в эту школу в Мэне. Тогда Скотт был ребенком. Долговязый, прыщи на лице, ну, сами знаете... Сейчас он выглядел как... пожалуй... как мужчина.
Лорейн поразилась, каким красавцем стал Скотт Хэндлер. Но, конечно, он все равно еще малыш.
Скотт сказал, что помнит, как он рассказывал ей обо всем, когда она была его няней, как он привык доверять ей больше, чем родителям.
— Спасибо, Скотт, этот очень приятно слышать.
— Я говорю правду, — сказал он.
— Спасибо, Скотт, я очень этому рада, — повторила она.
Она была в короткой красной юбке с красными помочами и в желтых гольфах. Мягкие кожаные черные туфли без каблуков. Зеленая блузка, лифчика под ней не было. Лорейн сидела на диване, подобрав под себя длинные ноги. Она предложила ему выпить, он согласился. Яблочный бренди — все, что было у нее в доме. Скотт съел два пирожных и сейчас доедал третье. Коробочку с пирожными ей подарила Ребекка на день рождения. Декабрь, двадцать восьмое, и очень холодно на улице. Ветер стучит в окна ее маленькой квартирки. Лорейн вдруг вспомнила, как водила его в туалет. Пока Скотт писал, держала его маленький член. Иногда он немного твердел. Шесть лет, а он немного твердел. И писал Скотт вечно мимо унитаза, зачастую попадая на стену. Она вспомнила это с нежностью. Он рассказал ей, что его девушка внезапно порвала с ним, прекратила их связь. Лорейн подумала, это очень забавно, что он использует такое взрослое слово «связь». Что ж, ему восемнадцать, а восемнадцать — это уже мужчина. В восемнадцать ты имеешь право голосовать. Он сказал, что приезжал домой на День благодарения: «Этакий подарочек к празднику, понимаешь?» Она задумалась, принято ли дарить подарки на День благодарения? Может, у индейцев... Интересно, можно ли из этого сделать песню?
Скотт сказал, что девушка дала ему отставку на прошлой неделе. Он приехал домой на рождественские каникулы и сразу помчался к ней. А она заявила, что не желает его больше видеть. Никогда. На прошлой неделе он плакал. Сегодня... да... сегодня уже девятый день, как она дала ему отставку. Лорейн надеялась, что он не будет вести себя, как ребенок, и устраивать концерты. Но, словно угадав ее мысли, он снова заплакал.
Вот почему она обняла его и прижала к себе. Точно так же, как бывало в детстве, когда он просыпался ночью с плачем.
Она поцеловала его в макушку.
Чтобы успокоить.
А потом...
Естественно, один поступок влечет за собой другой.
Его руки обхватили ее.
Одна его рука оказалась под короткой красной юбкой, вторая ласкала грудь, выпиравшую из зеленой шелковой блузки...
Рождественские цвета...
Она опрокинулась на спину, трепеща в его сильных мужских объятиях.
Вот что случилось двадцать восьмого декабря.
С тех пор он жил у нее. Сегодня уже шестое января. Несколько дней назад она узнала, что он сказал Энни, когда видел ее в последний раз. Энни Флинн — так звали ту девушку. Он сказал, что убьет их обоих, Энни и ее приятеля, кем бы тот ни был. А сейчас кто-то и вправду убил Энни, и он боится, что полиция заподозрит, что это сделал он.
— Поэтому ты и должен пойти к ним сам.
— Нет, — отрезал Скотт.
Она покусывала его нижнюю губу. Красив, как дьявол. Она сгорала от желания, просто глядя на него. Сходила с ума от одного его вида. Интересно, догадывается ли Скотт, как он действует на нее.
— Конечно, если на самом деле ее убил не ты.
— Нет, нет, — запротестовал Скотт.
Но отвел глаза в сторону.
— Не ты сделал это? — настаивала она.
— Сказал тебе, нет.
Но он не смотрел на нее.
Лорейн прижалась к Скотту. Взъерошила ему волосы. Откинула его голову назад.
— Скажи мне правду, — прошептала она.
— Я не убивал ее, — ответил Скотт.
Она прижалась губами к его рту. «Боже, какие сладкие губы!» — подумала она. И яростно впилась в них. На мгновение задумалась, правду ли он ей сказал. Потом все ушло. Но в уголке сознания спряталась мысль: "Быть может, он все-таки убил эту девушку?"
* * *
Когда вечером Клинг поднялся по лестнице на второй этаж к себе, Хосе Геррера сидел на лавочке в коридоре. Голова перевязана, лицо все еще отекшее, в синяках, правая рука в гипсе.
— Buenas noches, — сказал он, ухмыляясь, как один из мексиканских бандитов в «Сокровище Сьерра-Мадре». Клингу тут же захотелось пойти спрятать серебро. Тот, кто смотрел фильм, понял бы его желание.
— Ты меня ждешь? — спросил Клинг.
— Кого еще-то? — Геррера все еще ухмылялся. Клингу захотелось двинуть ему по зубам — и за ухмылку, и за все, что он вытерпел от этого пуэрториканца в госпитале. Закончить то, что начали те черные ребята. Он приблизился к барьеру, открыл дверцу и прошел в комнату детективов. Геррера последовал за ним.
Клинг подошел к своему столу и сел за него.
Геррера уселся напротив. Поерзал на стуле, устраиваясь поудобнее.
— Все еще болит голова, — пожаловался он.
— Это хорошо, — отозвался Клинг.
Геррера щелкнул языком.
— Меня выписали сегодня днем, — сказал он. — По-моему, слишком рано. Я могу подать на них в суд.
— Ну так подай!
— Я думаю, может и выгореть. Голова все еще болит.
Клинг начал изучать баллистическое заключение о перестрелке, происшедшей без четверти двенадцать на Рождество. Семейная ссора. Парень пристрелил в рождественскую ночь родного брата.
— Я решил помочь тебе, — объявил Геррера.
— Спасибо, мне твоя помощь не нужна, — довольно улыбнулся Клинг.
— Но ты же говорил мне в госпитале...
— То было тогда, а сейчас — это сейчас.
— Я могу обеспечить тебе громкое дело о наркотиках. — Геррера понизил голос до шепота, с подозрением взглянув на Эндрю Паркера, трепавшегося с кем-то по телефону у своего стола...
— Мне не нужно громкое дело о наркотиках, — отрезал Клинг.
— Эти парни, которые хотели меня грохнуть... Спорим, ты думаешь, что они обычные черномазые, да? Хрен тебе! Они с Ямайки.
— Ну и что?
— Ты знаешь, что такое ямайские поссы!
— Да, — сказал Клинг.
— Точно знаешь?
— Точно.
Банды ямайских гангстеров называли себя поссами. Бог знает почему. Так на Диком Западе называют группы людей, выбираемых местным шерифом для помощи в обеспечении общественного спокойствия. Клингу эта двусмысленность казалась похожей на порядки, описанные в сочинениях Оруэлла. На самом деле, если война — это мир, то почему бы плохим парням не быть хорошими парнями, а бандитам — поссами, а? Ребятишки не могут даже правильно выговорить это слово. Они произносят «пэсси» — видно, насмотревшись фильмов из сериала о шотландской овчарке. Но в любом случае, дружок, как только они тебя увидят, сразу пробьют твой череп. Доделают, так сказать, начатое.
— Мы говорим о поссе, который, может быть, номер первый в Штатах, — мямлил свое Геррера.
— Прямо у нас под носом, в нашем маленьком тихом уголке... — хмыкнул Клинг.
— Он еще круче, чем «Спенглер».
— Ну-ну.
— Круче, чем «Уотерхауз».
— Ну-ну.
— "Шовер" — ты знаешь про такой посс?
— Слыхал.
— Так вот этот... Он даже круче, чем «Шовер». Я имею в виду наркотики, торговлю живым товаром и незаконный ввоз оружия. Он этим всем заправляет. Крупная партия наркотиков... Скоро поступит. Предстоит большая сделка.
— Да ну! И где же?
— Да здесь же, на территории твоего участка!
— И как зовут этого крутого хозяина?
— Не все сразу, — ухмыльнулся Геррера.
— Если у тебя есть что мне сказать, говори. — Клингу все это начинало надоедать. — Ты пришел сюда сам. Я в твою дверь не звонил.
— Но ты же хотел узнать, почему...
— Это уже не имеет значения. Начальство считает, что я действовал, не нарушая правил...
— Все равно, не важно. Ты — мой должник.
Клинг, ошарашенный, уставился на него.
— Я — твой должник?
— Конечно!
— Это почему же?
— А потому, что ты спас мне жизнь!
— Я — твой должник, потому что спас тебе жизнь?!
— Вот именно!
— Мне кажется, Геррера, что эти бейсбольные биты выбили все мозги из твоей башки. Если, конечно, я правильно расслышал. — Ты все правильно расслышал. Ты — мой должник!
— Почему в тебе не пойти проветриться на свежем воздухе? — Клинг взял со стола заключение баллистической экспертизы.
— Я даже не стану упоминать о народах... — затянул свое Геррера.
— И это хорошо, потому что я не слушаю тебя.
— ...у которых тот, кто спас человеку жизнь, несет за него ответственность до самой смерти.
— О каких народах ты говоришь?
— Ну, в Азии есть такие.
— Ты уверен?
— А может, это североамериканские индейцы, точно не помню.
— Ну-ну, — хмыкнул Клинг, — слава Богу, у испанцев такого нет.
— У испанцев нет, это точно.
— Ты сам, что ли, вклинился в те народы? Прямо как твой хозяин с Ямайки вклинился в наркобизнес?..
— Я же тебе сказал, что об этих людях я говорить не буду.
— Тогда какого черта ты воду в ступе толчешь, Геррера? Я с тобой только зря время трачу!
— Я веду речь о человеческой порядочности и ответственности.
— О Господи, пощади меня! — воскликнул Клинг, воздев к небу очи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41