— Ты хоть представляешь, чего мне это стоило? Макс Треноди твердо убежден в том, что “забег” слишком опасно поручать женщинам. Мы, видите ли, слишком непредсказуемы — кажется, он так выразился — для оперативной работы. Слишком эмоциональны. До того самого момента, когда я ворвалась в его кабинет вся в слезах — в СЛЕЗАХ из-за тебя, сукин сын! — я считала, что между нами установилось взаимопонимание. Все шло к тому, что я вот-вот дожму его, и он, сдавшись, отправит меня на самостоятельное задание. Однако, увидев, что со мной творится из-за тебя, он поставил на мне крест. Ты понимаешь, что это значит? Что я отдала ради этой работы? Если отнять ее, то у меня ничего не останется.
Симбал уловил блеск в ее глазах. Блеск слез, которые, как она, возможно, поклялась, он никогда не должен был увидеть.
— Даже с собаками обращаются лучше, чем ты со мной.
— Моника, прости, — он протянул было руку, но Моника оттолкнула ее.
— Это ничего не изменит. Ты и сам прекрасно знаешь. — Теперь Симбал в полной мере ощутил, как ей тяжело сдерживать себя. — Макс сказал, что я, должно быть, сошла с ума, влюбившись в тебя. Он был прав, да?
В комнату ворвался чей-то смех. В дверях показался человек, которого ни он, ни она как следует не разглядели. Сказав “Ой!”, он тут же исчез.
— Отвечай же, — потребовала Моника низким, похожим на угрожающее рычание тигрицы голосом.
У Симбала в памяти всплыл разговор с Роджером Донованом. Как он мог объяснить этой женщине свое отношение к цивилизации? Она родилась в Филадельфии, получила образование в лучших частных школах Восточного побережья. Что она знает о примитивной, животной стороне жизни? Как она может понять соблазн, таящийся в элементарных понятиях, столь старательно и безуспешно изгоняемых цивилизацией? Ничем не приукрашенных, не расцвеченных психологической риторикой и модным жаргоном. На высоком плоскогорье где-нибудь на севере Бирмы человеку, вставшему на пути, не говорят: “Да пошел ты!” Его убивают. Потому что там, среди горных вершин, повсюду царит первозданная, необузданная дикость. Тайны, опасности, хитрые ловушки преграждают путь к обширным маковым полям. На территории Шан сильные выживают за счет слабых.
Ему очень хотелось соврать, но, совсем было собравшись сделать это, он вдруг остановился и закусил губу. С какой стати ему врать? Так поступил бы на его месте цивилизованный человек, а он смертельно устал от этого внешнего лоска.
— Я видел в тебе нечто, — наконец промолвил он, — чего не думал встретить когда-нибудь вновь.
— Почему? — она вскинула голову. Что ты имеешь в виду?
— Я говорю о той ночи, когда мы в последний раз были вместе, накануне моего отъезда. Тогда я не спал и увидел особое выражение на твоем лице. Я хотел, чтобы оно не исчезало. Однако я знал, что ты слишком хорошая и благовоспитанная девушка, чтобы это вновь повторилось.
Моника пошевелилась. Полосы света и тени перемешались на ее лице. Симбал вспомнил, что однажды видел уже точно такую же картину. На лице другой женщины в зарослях джунглей на склоне высокой горы. Он вдруг явственно ощутил особенное благоухание той женщины, животный запах самих джунглей и пьянящий аромат в доме ее отца, исходящий от тяжелых корзин с необработанными драгоценными камнями.
— Ты слишком цивилизованна для меня, Моника, — вырвалось у него, прежде чем он успел прикусить язык. О, черт, — пронеслось у него в голове. — Ну вот я и не выдержал.
Запрокинув голову назад, Моника горько рассмеялась. Симбал не отрывал глаз от ее шеи, матово белевшей в полумраке. Он ощущал необычное теснение в груди.
— Вот как? — ее смех скорее походил на судорожные рыдания. — Какой же ты пижон, Тони! Да, я училась в колледже два с половиной года. А потом взяла и бросила. Дело вовсе не в психологическом давлении, которое я испытывала. По правде говоря, я не ощущала его вовсе. Причина крылась в чем-то совершенно ином. В чем-то, что я не могла объяснить толком ни своему преподавателю, ни родителям, ни даже самой себе. Я работала год в “Баскин-Роббинс”, что в западной части верхнего Манхэттена. За это время нас грабили раз десять, а одну девушку, мою напарницу, застрелили. К нам регулярно вваливались ублюдки, которые, не успев нажраться, заблевывали начищенную до блеска стойку, а другие приставали к нам. Приставали всерьез, Тони. Им было явно недостаточно просто хватать нас за коленки. Однако я вовсе не хочу, чтобы ты жалел меня. Я сама распоряжалась своей жизнью. Я сама зарабатывала деньги, потому что мне надоело жить за чужой счет. Это “надоело” являлось частью того чувства во мне, которое я не могла определить. Проведя год в настоящем аду, я решила, что пора сваливать. И свалила. Из Нью-Йорка, из Штатов, из мира, знакомого мне до мелочей. Я отправилась на Таити, но и там увидела вывеску “Макдональдса”. Меня чуть не стошнило. Я поехала дальше, мимо Бора Бора, пока не нашла пляж, где не было никого. Где ближайшим городом было поселение, целиком построенное из бамбука и банановых листьев. Где никто не мог потревожить меня. Я провела полтора года наедине с голубым морем и тропическим солнцем. Я наблюдала за птицами, а они, надо думать с не меньшим интересом следили за мной. Им было все равно, как я выгляжу или чувствую себя, и меня это вполне устраивало.
— Почему же ты вернулась? — тихо спросил Симбал. Он видел слабый, едва уловимый блеск в ее глазах.
— Потому что я поняла, что невозможно, по крайней мере, для меня, жить без общения с людьми. Без интеллектуального общения, если говорить точнее.
— Однако жизнь вдали от всего этого... — начал было Симбал.
— …делает возвращение еще более захватывающим.
— Прости меня — повторил он.
Глаза Моники затуманились, как бывало всякий раз, когда она испытывала смущение.
— Теперь мне кажется, ты говоришь это всерьез.
— Пожалуй, ты права, — признался он.
— Ты ужасно самоуверенный тип, Тони, — ее тихий голос буквально пронизывал его. — Ты ни на секунду не сомневался, что знаешь меня от и до.
— Замечательная девушка из богатой семьи. Воспитание и образование, что еще может потребоваться ей, по мнению родителей. Должно быть ты разбила сердце своей матери.
— И отца тоже, — Моника разжала полные губы. Еще один признак тою, что ее гнев утихает, — отметил про себя Симбал.
— Ведь я так и не закончила колледж, и они даже не знак”, чем я занимаюсь на самом деле. “Государственная служба”, — так описывает отец мою работу своим коллегам и при этом всякий раз морщится, точно говорит о крысином яде. Я для него нечто непостижимое: чиновник.
Тони рассмеялся.
— Может быть стоит как-нибудь привести домой Макса. Это облегчит твою участь.
— Напротив, — возразила она. — Мне следовало бы познакомить тебя со своими родителями.
Вначале он решил, что Моника шутит, но совершенно серьезное выражение ее глаз свидетельствовало об обратном.
— Твое появление просто потрясло бы отца, — добавила она.
Внезапно Симбал заметил, что Моника придвинулась совсем вплотную к нему. Он протянул руку, и на сей раз она не оттолкнула его, она вообще не шелохнулась. Сердце тяжело бухало в его груди. Он вовсе не за тем приехал на эту вечеринку. Ему нужно было разузнать кое-что, и начинать поиски следовало именно отсюда и только отсюда.
Уже несколько дней он в часы обеденного перерыва словно случайно натыкался в Джорджтауне и северном округе Вашингтона на знакомых из УБРН. Это были пустяковые разговоры за кружкой пива на тему: “Как дела? Давно не виделись”.
Вот таким образом он разнюхал про вечеринку в доме Треноди. Он знал, что Питер Каррен обязательно явится на нее, если, конечно, находится в городе. Если же нет, то кто-нибудь наверняка сумеет сообщить его координаты. Симбалу нужно было обязательно встретиться с Карреном, поскольку тот принял на себя роль главного охотника УБРН на дицуй, прежде принадлежавшую самому Симбалу. Из этого вытекало, что Питер должен был находиться в Юго-Восточной Азии или, по крайней мере, в “забеге” — как называли в УБРН оперативное задание, — пока Симбал решал в Вашингтоне необходимые, но от этого не менее скучные и утомительные вопросы, связанные со своим переводом из УБРН, изучал систему Куорри и тренировался на базе, располагавшейся на ферме в Вирджинии.
Симбал убеждал себя, что явился на вечеринку только ради встречи с Карреном, однако теперь понимал, что, по крайней мере, отчасти пытался одурачить самого себя.
— Время, проведенное мною в колледже, нельзя назвать совершенно потерянным, — говорила Моника. Теперь в ее глазах появились лукавые огоньки. — Я научилась там кое-чему интересному.
Симбал почувствовал, как слабеет его ремень, затем пояс брюк. Мгновение спустя он ощутил прикосновение ее руки.
Моника издала неопределенный хриплый звук.
— Сколько я знала тебя, ты никогда не носил под штанами ничего. Интересно, кто покупал тебе нижнее белье?
— Ты сошла с ума? — Симбал старался вновь обрести равновесие. — Что, если кто-нибудь войдет сюда?
Однако возбуждение уже охватило его. Моника переместилась так, что оказалась спиной к двери. Тени плясали по комнате, словно привидения, разбуженные шумом вечеринки Веселье продолжало идти своим чередом, но для Тони и Моники оно перестало существовать.
— Если кто-нибудь зайдет, — тихо сказала Моника, — то я сделаю так, что он тут же испарится.
Поставив ногу на низенький подоконник, она подняла юбку и привлекла Симбала к себе. Он шумно выдохнул, и она улыбнулась. Под юбкой у нее не было ничего, кроме подвязок.
— Моника...
— Что? Что-то не так?
Однако он уже закрыл глаза. Моника с жадным, яростным восторгом наблюдала за игрой чувств на его лице. Желание изменило облик Тони, словно тяжкое бремя цивилизованности разом упало с его плеч.
Свет фонарей падал на бурно вздымавшуюся и опускавшуюся грудь Моники. На ее плоском животе лежала тень, а дальше все скрывала собранная в складки твидовая юбка.
Он лишь неглубоко вошел в нее. Моника, слегка покачиваясь, стала совершать бедрами круговые движения. Ее припухлые губы приоткрылись, а дыхание вдруг резко участилось.
Симбал пребывал в состоянии, сходном с опьянением. Он испытывал необычайно острые ощущения от коротких, нежных прикосновений влажной плоти к самым чувствительным местам. В доме царила духота, и окно было слегка приоткрыто. Из сада доносился приглушенный шепот какой-то парочки. Тихие звуки, казалось, плыли в воздухе, поднимаясь к небу подобно ночным испарениям земли.
Звуки и ощущения сплетались в тонкую паутину чувственного экстаза, по мере того как едва различимые голоса все больше смешивались с ласками Моники в сознании Тони. Дрожа всем телом, он хотел поглубже проникнуть в нее, но почувствовал, как ее рука мешает ему сделать это.
— Моника, — прошептал он.
— Поцелуй меня, — выдохнула она в ответ. Он приник губами к ее манящему рту. Их языки соприкоснулись. В тот же миг она убрала руку, и он овладел ею до конца. Громкий стон вырвался из его груди. Бедра Моники принялись совершать волнообразные движения.
Скользнув руками по мягкой шерсти свитера, Тони приподнял его и прикоснулся к обнаженной груди. Она была теплая, а ее кончики затвердели, став такими чувствительными, что она вскрикнула, когда он дотронулся до них пальцами.
— Помоги мне кончить, Тони, — шепнула она ему на ухо, с трудом переводя дыхание. — Мне так хочется тебя!
Эти слова ударами молота отзывались в его мозгу. Ему показалось, что то же самое он разобрал в легком шуме ночного ветерка, доносившегося в комнату.
Он чувствовал, как его обволакивает жар, исходящий от Моники. На его поясницу навалилась такая тяжесть, что ему с трудом удавалось удерживаться на ногах. Его икры и колени задрожали. Он ощущал на себе тяжесть ее тела. Он чувствовал, он чувствовал...
Мне так хочется тебя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105