Дельфины ныряли и высоко выпрыгивали из воды, обмениваясь пронзительными криками, звучавшими странно на фоне низких, завывающих голосов китов.
Она уже заплакала, не в силах сдержать себя при виде величественной красоты жизни, открывавшейся ей.
Ее поражало, каким вездесущим оказалось ее ки, заключавшее в свои объятия все, к чему прикасалось, с такой неистовой страстью, на которую способна только истинная любовь. Блисс недоумевала, откуда возникло в ее душе столь чистое и светлое чувство, неведомое ей прежде.
Затем она вдруг осознала, что парит на крыльях вовсе не своего ки . И, поняв это, догадалась, кому оно принадлежит. Это было настолько очевидно, что она изумленно спрашивала себя, как она могла принять это ки за свое.
Но ведь ты мертв, — думала она. — Ты приказал мне убить тебя, чтобы грязные пули убийц не замарали твое ки. Означают ли мои теперешние ощущения, что мне не удалось выполнить твою просьбу?
В глубине души она знала ответ на свой вопрос, хотя и не желала признаваться в этом даже себе самой. Цзян был мертв.
Но если так, что же тогда творилось с ней самой?
Она не могла сосредоточиться, ее отвлекала невыразимо прекрасная симфония моря.
И, забыв про свои сомнения и страхи, она бросилась навстречу чудесной мелодии в сокровенные морские глубины, где ее окружили причудливые существа — такие же, как и она, творения всемогущего Будды.
* * *
Очнувшись, Джейк выплюнул изо рта сгусток крови и откашлялся. Сознание вернулось к нему. Он встал на четвереньки и прислонился к перегородке. Острая боль пронизывала все его тело и мешала сосредоточиться.
Третий противник! Джейк вспомнил, как он бросился на мертвеца. Да, это была серьезная ошибка. Должно быть, третий в этот момент напал на него сзади. Какой же я беспомощный без ба-маака, — с горечью подумал Джейк.
Он поднял руку и едва не вскрикнул. Морщась от боли, он осторожно ощупал ребра. Похоже, целы, — подумал он с облегчением.
Джейк вытащил “Джион” из рук трупа, предварительно разогнув окоченевшие пальцы покойника. Затем он с трудом поднялся на ноги, опираясь на перегородку, и, осторожно перешагнув через мертвое тело, поплелся в сторону каюты отца.
Еще не дойдя до распахнутой настежь двери, он ощутил на лице дуновение ночного ветерка. Он осторожно просунул голову внутрь и едва не зажмурился при виде ужасного зрелища, открывшегося его глазам. Великий Будда! — подумал он, глядя на изрешеченные пулями стены, пол и потолок, на широкие трещины в обшивке, сквозь которые свистел ветер. В воздухе по-прежнему висел пороховой дым.
Чувствуя в душе пустоту, он шагнул внутрь каюты, с трудом передвигая отказывающиеся повиноваться ноги. Спиной к нему стоял третий противник! Совершенно машинально он нажал на спусковой крючок автомата. Стоявший упал лицом вперед, открывая взору Джейка столик, часть койки и... то, что лежало на ней.
Джейк отбросил ненужный больше автомат в сторону, кинулся к отцу и обнял его.
Горе и ужас, охватившие его, казались невыносимыми. Всю свою жизнь он остро нуждался в доверии, защите и утешении, которые мог дать только отец. Джейк испытал необычайное облегчение, когда его долгожданная встреча с отцом все же состоялась. И вот теперь...
И тут он вспомнил о Блисс.
А вдруг она тоже приехала на джонку и была здесь во время нападения? Джейк вспомнил, как часто она в последние недели появлялась у отца, облегчая его страдания.
Он вышел в коридор, слегка прихрамывая от боли. У подножия носового трапа он остановился и поднял голову, прислушиваясь. Ни единого звука, кроме мерного поскрипывания снастей джонки.
Он пошел назад по собственным следам, но, оглянувшись через плечо, в полумраке разглядел смутные очертания лежащего человеческого тела и поспешил нему, понимая, что заметил бы его гораздо раньше, если бы не лишился ба-маака .
Джейк опустился на колени.
— Блисс, — позвал он.
Не дождавшись ответа, он растянулся на полу рядом с ней. Ее кровь медленно растекалась по дощатому полу. Он позвал еще раз:
— Блисс.
Молчание. Тогда он поцеловал её в сухие приоткрытые губы, и вдруг, словно в детской сказке, ее глаза распахнулись.
— Джейк...
Он с трудом узнал ее голос.
— Не разговаривай, Блисс. Все будет в порядке. — Джейк легонько ощупал ее, стараясь определить, насколько серьезны раны. — Не шевелись. — Он увидел, что она пытается сказать что-то, судорожно шевеля губами, и добавил: — Успокойся.
— Джейк... — ее глаза наполнились слезами. — Он был из якудзы.
Вначале ему показалось, что он ослышался.
— Что? Откуда он был?
— Из якудзы, Джейк, якудзы.
— Не может быть, Блисс. Наверное, ты ошиблась. Мы поговорим об этом...
— Татуировка. — Он замер, ловя каждое ее слово. — У него были татуировка с фениксом и пауком.
Он понял, что она говорит об ирезуми: традиционной японской татуировке, которой украшают себя исключительно представители преступных кланов.
— Он был из якудзы, — повторила она шепотом.
— Блисс, что он...
Однако она уже закрыла глаза. Джейк понял, что ее надо как можно скорее доставить в больницу. Держа ее на руках, он поднялся по трапу. Подняв голову, он посмотрел в темное небою Отец, ты так нужен мне. Почему ты ушел сейчас, когда мне необходима твоя поддержка? Ответить на эти терзавшие его вопросы было некому.
Части огромного механизма уже пришли в движение Роковая черта перешагнута, жребий брошен. Назад отступать было невозможно. Но что, если он ошибся? Что, если он неверно оценил стратегию врагов? Что тогда? Кто мог бы спасти его? Кто бы защитил йуань-хуань ? Джейк, Чжуань? В настоящий момент он чувствовал себя неспособным защитить даже насекомое, что уж говорить о творении отца, явившемся результатом пяти десятилетий упорного труда, которое должно было преобразить лицо Азии.
Джейк поежился. Мрак и холод окружали его. Капли дождя мерно стучали по дощатой палубе. Он знал, что находится на борту джонки своего дяди в гонконгской гавани, но мысленно видел себя стоящим на склоне легендарной горы Шань, о которой говорил Чжилинь Отец! Отец! Нам было отпущено так мало времени! Он плакал, и его слезы смешивались с каплями дождя. Склонясь над Блисс, он бережно укачивал ее, а заодно и самого себя.
Но грозное слово Шань не выходило у него из головы. Гора. Черная и неприступная, она грозно вздымалась перед его взором, заслоняя собой все остальное.
Лето 1945 — зима 1949
Нанкин — Юньнань — Пекин
Было время, когда невозможного не существовало. Китаю довелось пережить эпоху странную и грандиозную. Казалось, реальностью стали внушающие суеверный ужас древние мифы Дальнего Востока: огромные драконы рыскали по горным склонам, раскаты грома раскалывали само небо, воды великих рек краснели от пролитой крови. То было время героев и злодеев.
То было время, когда Чжилинь вернулся к жизни. И тогда же в землю были брошены семена его гибели. Причиной и того и другого стала одна девушка.
Однако, пожалуй, самая неправдоподобная из истин состояла в том, что в эту эпоху, отделенную от нас всего несколькими десятилетиями, в Китае, быть может по воле его небесных покровителей, возродилась древняя форма волшебства.
В наши дни Чунцин, расположенный в местах слияния Янцзы и Цзялинцзян, представляет собой шумный современный город с широкими улицами и безликой архитектурой. Скала, на которой он стоит, круто спускается к мутной от промышленных сбросов воде, где снуют многочисленные сампаны.
Однако во времена драконов и великих потрясений все было иначе. Крохотные домишки всевозможных оттенков кремового цвета, с серыми черепичными крышами стояли на сваях, а между ними по узким улочкам бродили горбатые старухи в соломенных шляпах, нагруженные вязанками хвороста или открытыми корзинками с чаем-сырцом.
Впрочем, и тогда, как и теперь, на протяжении летних месяцев в Чунцине стояла удушливая жара, и люди, непривычные к такой погоде, искали убежище в прохладной тени Жиньюнь Шаня — Горы Красного Шелка.
Вечером одного августовского дня 1945 года Мао Цзэдун и его свита прибыли в город. Они проделали дальний путь (во время которого Мао впервые взошел на борт самолета), чтобы встретиться с генералиссимусом Чан Кайши и посланником президента Трумэна генерал-майором Патриком Дж. Харли. На этой встрече предстояло выработать соглашение между противостоящими друг другу сторонами.
В свое время Рузвельт прислушался к голосам противников возобновления гражданской войны в Китае, приостановившейся только из-за военных катаклизмов более глобального, планетарного масштаба. Однако в глубине души Рузвельт испытывал страх перед Мао и его идеологией.
Мао же, со своей стороны, также склонялся к заключению компромиссного договора с Чан Кайши. Он отдавал себе отчет в том, сколь губительна для Китая эта война, опустошавшая природные богатства страны. Он пребывал в тревоге за будущее народа и государства. Он знал, что Китай отчаянно нуждается в проведении индустриальной революции, чтобы выдержать конкуренцию на международной арене в послевоенном мире. Для этого же, в свою очередь, требовался иностранный капитал.
Однако хитрый Чан Кайши в этом вопросе уже обскакал своего конкурента. Всего лишь за несколько дней до встречи он подписал китайско-советский договор о дружбе и сотрудничестве. Вдобавок к этому, играя на легко предсказуемой боязни коммунизма в Америке, он заключил договор и с Соединенными Штатами.
По мнению Чжилиня, Чан допустил роковую ошибку.
— Он пытается усидеть на двух стульях сразу, — сказал он Мао в самолете по дороге на юг. — И это может иметь гибельные последствия для Китая, если Чан останется у власти.
— В случае создания коалиции, задуманной мной, — возразил Мао, — его, по крайней мере, можно будет контролировать.
— Я сильно сомневаюсь в этом, Мао тон ши. Тот, кому подчиняется армия, управляет страной, любит повторять Чан. До тех пор, пока он придерживается такого мнения, с ним бесполезно разговаривать.
Американские военные советники сидят под боком Чана, нашептывая ему на ухо, что следует делать. В другое же ухо вливаются речи Сталина и Молотова. Русские уже вторглись в Манчжурию. Да, они хотят уничтожить нашего извечного врага, Японию, но не вынашивают ли они при этом другие, куда более коварные и злобные планы? Они хотят отобрать у нас Манчжурию, Мао тон ши.
Мао не торопился с ответом, обдумывая слова собеседника. Со времен инцидента двухлетней давности в горах Юньнань, где военный план, разработанный Чжилинем, привел к разгрому армии Чана, посланной для уничтожения вождя повстанцев и его новоиспеченного крестьянского войска, Мао неизменно прислушивался к словам своего советника. Он считал его самым выдающимся человеком среди своих соратников.
Разумеется, приказы отдавал Мао, и поэтому победа и тактика, способствовавшая ее достижению, приписывались ему. Слава Мао распространялась по южным провинциям, словно лесной пожар летом. Даже сам главнокомандующий не мог точно сказать, сколько новобранцев принес ему один только тот успех. Он знал лишь, что в 1936 году его армия состояла из восьмидесяти тысяч человек. Теперь же она возросла неизмеримо, и в ее рядах насчитывалось около миллиона солдат, к которым следовало добавить еще примерно столько же бойцов народного ополчения.
Чжилинь никогда не стремился быть признанным в качестве лидера, принимающего решения. Он вообще не просил ни о каком вознаграждении за свои труды. Напротив, когда Мао собрался было назначить его своим министром, Чжилинь отказался.
— Благодарю вас, Мао тон ши, — ответил он на предложение. — Однако мое скромное положение вполне меня устраивает. Оно напоминает мне о жалкой роли человека, отведенной ему в этом бренном мире. — Он опустил голову. — Если время от времени вы и я сможем побеседовать, и результаты наших раздумий окажутся полезными для нашего дела, то это вполне достаточно для меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Она уже заплакала, не в силах сдержать себя при виде величественной красоты жизни, открывавшейся ей.
Ее поражало, каким вездесущим оказалось ее ки, заключавшее в свои объятия все, к чему прикасалось, с такой неистовой страстью, на которую способна только истинная любовь. Блисс недоумевала, откуда возникло в ее душе столь чистое и светлое чувство, неведомое ей прежде.
Затем она вдруг осознала, что парит на крыльях вовсе не своего ки . И, поняв это, догадалась, кому оно принадлежит. Это было настолько очевидно, что она изумленно спрашивала себя, как она могла принять это ки за свое.
Но ведь ты мертв, — думала она. — Ты приказал мне убить тебя, чтобы грязные пули убийц не замарали твое ки. Означают ли мои теперешние ощущения, что мне не удалось выполнить твою просьбу?
В глубине души она знала ответ на свой вопрос, хотя и не желала признаваться в этом даже себе самой. Цзян был мертв.
Но если так, что же тогда творилось с ней самой?
Она не могла сосредоточиться, ее отвлекала невыразимо прекрасная симфония моря.
И, забыв про свои сомнения и страхи, она бросилась навстречу чудесной мелодии в сокровенные морские глубины, где ее окружили причудливые существа — такие же, как и она, творения всемогущего Будды.
* * *
Очнувшись, Джейк выплюнул изо рта сгусток крови и откашлялся. Сознание вернулось к нему. Он встал на четвереньки и прислонился к перегородке. Острая боль пронизывала все его тело и мешала сосредоточиться.
Третий противник! Джейк вспомнил, как он бросился на мертвеца. Да, это была серьезная ошибка. Должно быть, третий в этот момент напал на него сзади. Какой же я беспомощный без ба-маака, — с горечью подумал Джейк.
Он поднял руку и едва не вскрикнул. Морщась от боли, он осторожно ощупал ребра. Похоже, целы, — подумал он с облегчением.
Джейк вытащил “Джион” из рук трупа, предварительно разогнув окоченевшие пальцы покойника. Затем он с трудом поднялся на ноги, опираясь на перегородку, и, осторожно перешагнув через мертвое тело, поплелся в сторону каюты отца.
Еще не дойдя до распахнутой настежь двери, он ощутил на лице дуновение ночного ветерка. Он осторожно просунул голову внутрь и едва не зажмурился при виде ужасного зрелища, открывшегося его глазам. Великий Будда! — подумал он, глядя на изрешеченные пулями стены, пол и потолок, на широкие трещины в обшивке, сквозь которые свистел ветер. В воздухе по-прежнему висел пороховой дым.
Чувствуя в душе пустоту, он шагнул внутрь каюты, с трудом передвигая отказывающиеся повиноваться ноги. Спиной к нему стоял третий противник! Совершенно машинально он нажал на спусковой крючок автомата. Стоявший упал лицом вперед, открывая взору Джейка столик, часть койки и... то, что лежало на ней.
Джейк отбросил ненужный больше автомат в сторону, кинулся к отцу и обнял его.
Горе и ужас, охватившие его, казались невыносимыми. Всю свою жизнь он остро нуждался в доверии, защите и утешении, которые мог дать только отец. Джейк испытал необычайное облегчение, когда его долгожданная встреча с отцом все же состоялась. И вот теперь...
И тут он вспомнил о Блисс.
А вдруг она тоже приехала на джонку и была здесь во время нападения? Джейк вспомнил, как часто она в последние недели появлялась у отца, облегчая его страдания.
Он вышел в коридор, слегка прихрамывая от боли. У подножия носового трапа он остановился и поднял голову, прислушиваясь. Ни единого звука, кроме мерного поскрипывания снастей джонки.
Он пошел назад по собственным следам, но, оглянувшись через плечо, в полумраке разглядел смутные очертания лежащего человеческого тела и поспешил нему, понимая, что заметил бы его гораздо раньше, если бы не лишился ба-маака .
Джейк опустился на колени.
— Блисс, — позвал он.
Не дождавшись ответа, он растянулся на полу рядом с ней. Ее кровь медленно растекалась по дощатому полу. Он позвал еще раз:
— Блисс.
Молчание. Тогда он поцеловал её в сухие приоткрытые губы, и вдруг, словно в детской сказке, ее глаза распахнулись.
— Джейк...
Он с трудом узнал ее голос.
— Не разговаривай, Блисс. Все будет в порядке. — Джейк легонько ощупал ее, стараясь определить, насколько серьезны раны. — Не шевелись. — Он увидел, что она пытается сказать что-то, судорожно шевеля губами, и добавил: — Успокойся.
— Джейк... — ее глаза наполнились слезами. — Он был из якудзы.
Вначале ему показалось, что он ослышался.
— Что? Откуда он был?
— Из якудзы, Джейк, якудзы.
— Не может быть, Блисс. Наверное, ты ошиблась. Мы поговорим об этом...
— Татуировка. — Он замер, ловя каждое ее слово. — У него были татуировка с фениксом и пауком.
Он понял, что она говорит об ирезуми: традиционной японской татуировке, которой украшают себя исключительно представители преступных кланов.
— Он был из якудзы, — повторила она шепотом.
— Блисс, что он...
Однако она уже закрыла глаза. Джейк понял, что ее надо как можно скорее доставить в больницу. Держа ее на руках, он поднялся по трапу. Подняв голову, он посмотрел в темное небою Отец, ты так нужен мне. Почему ты ушел сейчас, когда мне необходима твоя поддержка? Ответить на эти терзавшие его вопросы было некому.
Части огромного механизма уже пришли в движение Роковая черта перешагнута, жребий брошен. Назад отступать было невозможно. Но что, если он ошибся? Что, если он неверно оценил стратегию врагов? Что тогда? Кто мог бы спасти его? Кто бы защитил йуань-хуань ? Джейк, Чжуань? В настоящий момент он чувствовал себя неспособным защитить даже насекомое, что уж говорить о творении отца, явившемся результатом пяти десятилетий упорного труда, которое должно было преобразить лицо Азии.
Джейк поежился. Мрак и холод окружали его. Капли дождя мерно стучали по дощатой палубе. Он знал, что находится на борту джонки своего дяди в гонконгской гавани, но мысленно видел себя стоящим на склоне легендарной горы Шань, о которой говорил Чжилинь Отец! Отец! Нам было отпущено так мало времени! Он плакал, и его слезы смешивались с каплями дождя. Склонясь над Блисс, он бережно укачивал ее, а заодно и самого себя.
Но грозное слово Шань не выходило у него из головы. Гора. Черная и неприступная, она грозно вздымалась перед его взором, заслоняя собой все остальное.
Лето 1945 — зима 1949
Нанкин — Юньнань — Пекин
Было время, когда невозможного не существовало. Китаю довелось пережить эпоху странную и грандиозную. Казалось, реальностью стали внушающие суеверный ужас древние мифы Дальнего Востока: огромные драконы рыскали по горным склонам, раскаты грома раскалывали само небо, воды великих рек краснели от пролитой крови. То было время героев и злодеев.
То было время, когда Чжилинь вернулся к жизни. И тогда же в землю были брошены семена его гибели. Причиной и того и другого стала одна девушка.
Однако, пожалуй, самая неправдоподобная из истин состояла в том, что в эту эпоху, отделенную от нас всего несколькими десятилетиями, в Китае, быть может по воле его небесных покровителей, возродилась древняя форма волшебства.
В наши дни Чунцин, расположенный в местах слияния Янцзы и Цзялинцзян, представляет собой шумный современный город с широкими улицами и безликой архитектурой. Скала, на которой он стоит, круто спускается к мутной от промышленных сбросов воде, где снуют многочисленные сампаны.
Однако во времена драконов и великих потрясений все было иначе. Крохотные домишки всевозможных оттенков кремового цвета, с серыми черепичными крышами стояли на сваях, а между ними по узким улочкам бродили горбатые старухи в соломенных шляпах, нагруженные вязанками хвороста или открытыми корзинками с чаем-сырцом.
Впрочем, и тогда, как и теперь, на протяжении летних месяцев в Чунцине стояла удушливая жара, и люди, непривычные к такой погоде, искали убежище в прохладной тени Жиньюнь Шаня — Горы Красного Шелка.
Вечером одного августовского дня 1945 года Мао Цзэдун и его свита прибыли в город. Они проделали дальний путь (во время которого Мао впервые взошел на борт самолета), чтобы встретиться с генералиссимусом Чан Кайши и посланником президента Трумэна генерал-майором Патриком Дж. Харли. На этой встрече предстояло выработать соглашение между противостоящими друг другу сторонами.
В свое время Рузвельт прислушался к голосам противников возобновления гражданской войны в Китае, приостановившейся только из-за военных катаклизмов более глобального, планетарного масштаба. Однако в глубине души Рузвельт испытывал страх перед Мао и его идеологией.
Мао же, со своей стороны, также склонялся к заключению компромиссного договора с Чан Кайши. Он отдавал себе отчет в том, сколь губительна для Китая эта война, опустошавшая природные богатства страны. Он пребывал в тревоге за будущее народа и государства. Он знал, что Китай отчаянно нуждается в проведении индустриальной революции, чтобы выдержать конкуренцию на международной арене в послевоенном мире. Для этого же, в свою очередь, требовался иностранный капитал.
Однако хитрый Чан Кайши в этом вопросе уже обскакал своего конкурента. Всего лишь за несколько дней до встречи он подписал китайско-советский договор о дружбе и сотрудничестве. Вдобавок к этому, играя на легко предсказуемой боязни коммунизма в Америке, он заключил договор и с Соединенными Штатами.
По мнению Чжилиня, Чан допустил роковую ошибку.
— Он пытается усидеть на двух стульях сразу, — сказал он Мао в самолете по дороге на юг. — И это может иметь гибельные последствия для Китая, если Чан останется у власти.
— В случае создания коалиции, задуманной мной, — возразил Мао, — его, по крайней мере, можно будет контролировать.
— Я сильно сомневаюсь в этом, Мао тон ши. Тот, кому подчиняется армия, управляет страной, любит повторять Чан. До тех пор, пока он придерживается такого мнения, с ним бесполезно разговаривать.
Американские военные советники сидят под боком Чана, нашептывая ему на ухо, что следует делать. В другое же ухо вливаются речи Сталина и Молотова. Русские уже вторглись в Манчжурию. Да, они хотят уничтожить нашего извечного врага, Японию, но не вынашивают ли они при этом другие, куда более коварные и злобные планы? Они хотят отобрать у нас Манчжурию, Мао тон ши.
Мао не торопился с ответом, обдумывая слова собеседника. Со времен инцидента двухлетней давности в горах Юньнань, где военный план, разработанный Чжилинем, привел к разгрому армии Чана, посланной для уничтожения вождя повстанцев и его новоиспеченного крестьянского войска, Мао неизменно прислушивался к словам своего советника. Он считал его самым выдающимся человеком среди своих соратников.
Разумеется, приказы отдавал Мао, и поэтому победа и тактика, способствовавшая ее достижению, приписывались ему. Слава Мао распространялась по южным провинциям, словно лесной пожар летом. Даже сам главнокомандующий не мог точно сказать, сколько новобранцев принес ему один только тот успех. Он знал лишь, что в 1936 году его армия состояла из восьмидесяти тысяч человек. Теперь же она возросла неизмеримо, и в ее рядах насчитывалось около миллиона солдат, к которым следовало добавить еще примерно столько же бойцов народного ополчения.
Чжилинь никогда не стремился быть признанным в качестве лидера, принимающего решения. Он вообще не просил ни о каком вознаграждении за свои труды. Напротив, когда Мао собрался было назначить его своим министром, Чжилинь отказался.
— Благодарю вас, Мао тон ши, — ответил он на предложение. — Однако мое скромное положение вполне меня устраивает. Оно напоминает мне о жалкой роли человека, отведенной ему в этом бренном мире. — Он опустил голову. — Если время от времени вы и я сможем побеседовать, и результаты наших раздумий окажутся полезными для нашего дела, то это вполне достаточно для меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105