Вчера, например, у меня были полицейские. Сегодня ты.
– А что они такое говорят о детях?
– Они хотят оградить их от меня.
– Но ты же любишь детей!
– Да.
– И если бы ты влюбился в румынскую девушку, она с удовольствием подарила бы тебе ребеночка, как я тебя твоему отцу.
Благостные рассуждения Хелен о детях и семье вызывали у Матамороса омерзение. Его отец был жалким слабаком, и Колеску стыдился своего родства с ним. Именно поэтому он и взял девичью фамилию матери по приезде в Штаты. Морос попытался подумать о чем-нибудь приятном, что оказалось не так легко в присутствии Хелен.
– Мама, ты мне тысячу раз уже это говорила.
– И я против твоих француженок и итальянок в Бухаресте, немок в непристойных журналах и американок в Калифорнии.
– Я знаю твое мнение.
Еще бы ему не знать! Она заговорила о его будущей жене еще лет двадцать назад, и ее слова всегда нагоняли на Колеску тоску и злили его. Сначала потому, что он не понимал мать. А потом из-за того, что был вынужден признать ее правоту.
– Американка никогда не примет тебя! Ты не привлечешь ее настолько, насколько желаешь.
– Сейчас не время это обсуждать, мама.
– В этом корень всех твоих бед! Ты такой, какой есть, Морос, надо вращаться в кругу себе подобных! Колибри должна быть с колибри. А свиноматка – с боровом. Красивые и образованные американки предназначены для красивых и образованных американцев. А тебе, простому румыну, нужна крестьянская девушка. Вроде меня.
– Ты пугаешь меня, мамочка. Я люблю тебя, и все же...
Однажды, после смерти отца, она заставила Мороса спать с ней на одной кровати. Именно тогда он понял, почему мать не хочет делить его с другими женщинами. Он лежал в постели Хелен в ту самую ночь, когда отца расстреляли, и молча терпел боль. А заботливая Хелен наносила мазь на его изуродованное собаками тело. Колеску ощущал страсть и желание в каждом прикосновении матери и навсегда запомнил ее трепещущие пальцы. За всю свою жизнь он так и не избавился от этого гнетущего чувства.
Сейчас, много лет спустя, Морос был готов убить Хелен, чтобы наконец заткнуть ей рот и прекратить поток ранящих слов. Однако она давала ему деньги, платила ренту, обеспечивала все его нужды, нанимала адвокатов и докторов, затем увольняла их и нанимала новых... Короче, без нее он не справился бы.
– Думаю, я нашла решение, Морос. Ты переедешь ко мне. Мы вывезем тебя тайно, и ни единая душа не узнает о том, что ты со мной.
Колеску смотрел на ее коричневые сломанные зубы, торчащие из воспаленных десен.
– Что скажешь, Морос?
– Нет.
– У тебя есть другие предложения?
– Пока я останусь здесь, мама, а потом найду другое жилье. Это вполне возможно, ведь мы живем в свободной стране.
– Для извращенцев и маньяков она не свободная!
– Я не такой, мама. И с тобой я не поеду. Здесь мой дом.
– Тогда я поселюсь у тебя. И никаких аргументов я слышать не желаю. Не пререкайся! Лучше принеси мне еще чаю и сделай телевизор погромче.
Колеску взял пульт и нажал на кнопку. Чем громче становился звук, тем большую ненависть испытывал Морос. Но это знакомое ему чувство было каким-то мягким и никогда не подтолкнуло бы его к агрессивным действиям. Колеску даже не мог выставить Хелен за дверь. А затем начать новую жизнь без «Депо-Провера», агрессивных соседей и матери, убеждавшей его в необходимости жениться только на такой же отвратительной женщине, как она сама.
– Что это за особа на экране, Морос?
– Не знаю.
Хелен повернула к нему свое уродливое белое лицо и взглянула прямо в глаза:
– Твоя соседка?
– Ну конечно, раз стоит у моей двери. Кто ж еще?
– Она тебя привлекает?
– Не особо.
– Ее зовут Труди Пауэрс. Ты же знаешь ее, Морос, не так ли?
– Она поселилась здесь раньше меня.
Колеску забрал чашку Хелен на кухню и налил еще чаю. Он терпеть не мог, когда мать угадывала его мысли о женщинах. Это началось давно, в детстве. Она всегда видела, если ему кто-то нравился.
Морос взглянул на Хелен, сидевшую в гостиной, на ее черный силуэт и темные очки, на сетку для волос и страшные зубы. Его сердце тяжело застучало, словно барахлящий мотор мотоцикла. Зато мышцы были в тонусе – такую силу в них он не ощущал уже давно. А прошла всего неделя без гормонов!
«...трех лет и так вполне достаточно, и тебе больше не нужно лечение. А если и нужно, то одним уколом все равно ничего уже не исправишь...»
Колеску казалось, что с каждой минутой он становился крепче и выносливее, словно в измученное химией тело возвращалась природная энергия.
Вдруг кто-то позвонил в дверь. Морос посмотрел на экран, чтобы увидеть лицо своего нового мучителя. Но на крыльце стояли не копы и не репортеры, а прекрасное существо женского пола с сумочкой на плече. В руках Труди держала что-то плоское и тяжелое.
Она снова позвонила, и Морос плотоядно улыбнулся, приближаясь к двери.
Однако на пути возникла преграда – Хелен уже стояла в проеме. Колеску заметил, как изменилась в лице Труди Пауэрс, встретившись глазами с мерзкой Хелен. Гостья вежливо улыбнулась его матери, точнее, попыталась улыбнуться, скрывая испуг.
– Я могу зайти на минуту? – спросила она Хелен.
– Только на минуту! – ответила карга.
– Вы, должно быть, миссис Колеску? Я просто влюблена в ваши чудесные яйца!
Хелен обернулась и вопросительно взглянула на Колеску. Он представил себе, как подозрительно и злобно забегали ее узкие поросячьи глазки под стеклами очков. Затем она снова повернулась к Труди:
– Я занимаюсь росписью яиц уже много лет, но не считаю себя достойной этой древней традиции.
– Я не особо разбираюсь в традициях, миссис Колеску, но ваши яйца кажутся мне очень красивыми.
Колеску улыбнулся и едва заметно кивнул Труди. При дневном свете, исходящем из дверного проема, она выглядела как богиня. Она была блистательна, прекрасна и полна какой-то светлой энергии. Вокруг нее летали золотистые пылинки, создавая неземное сияние. Ее кожа и волосы тоже наполнились золотом. Колеску не сомневался в том, что и мысли у нее золотые. Рядом с ней Хелен напоминала одну из черных дыр, о которых так часто говорили на канале «Дискавери». Эти дыры были абсолютно бессмысленным пространством, страшным «ничем», пожирающим солнечные системы.
– Миссис Пауэрс, здравствуйте, – почтительно сказал Морос, снова кивая.
– Я считаю, что соседи зря осаждали вас сегодня в Санта-Ане. Я действительно сожалею о том, что они туда приехали. И прошу за них прощения. Я испекла вам пирог.
Хелен недовольно развернулась и ушла в гостиную. Колеску жестом пригласил Труди зайти на кухню. Она нервно улыбнулась и последовала за Моросом.
– Я положу его на стол, хорошо? – спросила Труди.
– Конечно. Очень мило с вашей стороны, спасибо.
Она положила пирог и посмотрела на Колеску. Труди явно нервничала, но не отступала. Это стоило ей немалого мужества, и Матаморос не мог не заметить этого. Труди вдохновляла ее священная миссия. Маленькая посланница, наставляющая злого монстра на путь истинный.
– Вам, наверное, очень приятно, что приехала мама.
– Конечно. – Колеску потерялся в водовороте противоречивых чувств. Ненависть, влечение, разочарование, радость – все смешалось в его душе. А в штанах росло напряжение.
– Моя мама умерла, когда я еще была молодой.
– Но вы и сейчас молоды.
– Мне тридцать четыре года. А вам, кажется, двадцать шесть?
– Миссис Пауэрс, я чувствую себя столетним стариком.
– Это и понятно – вы так много пережили.
– Я согрешил, но время изменило меня. И я помню об обещании, которое дал вам. Мое поведение теперь безукоризненно.
Колеску послышалось, что в гостиной ворчит его мать, но это мог быть и телевизор. К тому же у Мороса от волнения звенело в ушах.
– Очень хорошо, что вы осознаете свои грехи.
– Это несложно, если они такие огромные, как мои.
– Чем ниже вы пали, тем выше можете подняться.
Колеску поджал губы, изображая смирение и раскаяние. Такое выражение лица он отработал на Хольце и убедился в его действенности.
– А с чем пирог?
– С яблоками. Надеюсь, вам нравятся яблочные пироги?
– Да, очень.
– Мистер Кол... Морос, я принесла вам еще кое-что. Надеюсь, вы меня правильно поймете. Ваши слова внушили мне веру в то, что вы с радостью примете этот подарок.
– Вы очень добры.
– Такими учил нас быть Господь.
Труди открыла сумочку, не снимая ремешка с плеча, и достала книжку в тонком черном переплете. Именно ее Колеску и ожидал увидеть. Труди положила Библию на стол рядом с пирогом. Между страниц Морос заметил записку.
– Она ваша.
– Боюсь, мое прикосновение осквернит эту священную книгу.
– Вы недооцениваете силу всепрощения.
Колеску коснулся обложки и улыбнулся Труди.
– Ну, я, пожалуй, пойду. Может, потом еще поговорим.
– С огромным удовольствием.
В улыбке Труди сосредоточилось все добро мира. Колеску наблюдал за тем, как вздымается под блузкой ее мягкая, большая и высокая грудь. Уходя, Труди остановилась возле Хелен:
– Приятно было познакомиться, миссис Колеску.
– Моросу не нужна компания американских женщин. Вы его смущаете. Вы стоили ему яичек!
Колеску вздрогнул. Очередное напоминание о перенесенном страдании больно ранило его. И он был готов сквозь землю провалиться от стыда.
– Господь может вернуть их Моросу, – спокойно возразила Труди.
– И он ненавидит яблоки.
– Тогда отдайте пирог кому-нибудь, кто их любит.
Труди посмотрела на Колеску и вышла.
Он вернулся на кухню и прочитал записку, оставленную в Библии. Красивым и аккуратным женским почерком было выведено:
Дорогой Матаморос!
Мы с мужем молимся за вас днем и ночью. Если вам понадобится помощь, звоните нам! Мы можем встретиться в церкви, в парке или у океана, в общем, там, где вас не достанет назойливая толпа. Да пребудет с вами Господь, пожалуйста, звоните! Наш телефон – 555-1212.
С любовью и наилучшими пожеланиями,
Труди и Джонатан Пауэрс.
Около шести Хелен отправилась в магазин, пообещав сыну приготовить вкусный ужин. Она вернулась с пачкой стейков, жестких, как резина, замороженным горохом, пирогом с кокосовой стружкой и двумя большими бутылками водки. Колеску смотрел, как мать заходит в дом.
Ему казалось, что ужасный ужин никогда не кончится. За время трапезы его стыд трансформировался в злость, злость в гнев, гнев в спокойствие, а спокойствие в ненависть.
– Морос, мне обидно, когда женщина вроде этой соседки переступает порог твоего дома. Дома, за который плачу я.
Еще не было девяти, и толпа продолжала скандировать. Мать с сыном ели десерт. К пикетчикам присоединились новые люди, и их общее число увеличилось чуть ли не вдвое. Появилось еще больше журналистов.
Хелен с жадностью опрокинула стакан. Колеску слышал, как она глотает. Он выпил дешевой водки, не отличающейся по запаху от обычного спирта, которым сестра протирала ему руку перед инъекциями.
– Труди Пауэрс пришла впервые, – сказал Колеску.
На экране он увидел беседующих Лорен Даймонд и сержанта Рэйборн. Во всей этой суматохе Морос позабыл о Мерси.
Но, говоря о Труди и видя Рэйборн по телевизору, Колеску сильно возбудился. Под ладонью, лежащей на ширинке, он почувствовал знакомое движение. Колеску старался выглядеть спокойным.
– ...сейчас расследование дела о Похитителе Сумочек идет вполне успешно...
– Она бесстыдная самодовольная шлюха. – Хелен продолжала клеймить Труди.
– У нее добрые намерения, мама.
– Мы считали Веронику Стивенс третьей жертвой Похитителя Сумочек, пока не обнаружили...
Хелен, глубоко вздохнув, глотнула еще водки.
– Ты скучаешь по Румынии, Морос? – задумчиво спросила она.
– Ничуть.
– Я люблю Америку, но иногда с тоской вспоминаю о Румынии. Порой мне так не хватает некоторых приятных вещей, оставшихся дома!
– Назови хотя бы одну.
– О! Например, восход над Дунаем или пляж в Констанце в августе.
– Для меня они ничего не значат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49