И о комнате, в которой вы жили, и что вы за человек. Вы ведь из той породы людей, с которыми мне нетрудно справиться. Но когда вы потеряли память, все пошло вкривь и вкось. Со всеми вашими бреднями насчёт геройства, самопожертвования, патриотизма… — Хильфе скорчил забавную гримаску. — Давайте договоримся. Моя безопасность — за ваше прошлое. Я расскажу, кем вы были. Безо всякого жульничества. Укажу вам источники, где вы можете навести справки. Но этого не потребуется. Рассудок подскажет вам, что я ничего не выдумываю.
— Он врёт, — сказала Анна. — Не слушайте его.
— Ага, она не хочет, чтобы я вам рассказывал. Неужели вам не любопытно? Видите, она предпочитает вас таким, какой вы есть, а не таким, каким вы были.
— Мне нужно только одно: отдайте фотографии.
— Вы можете почитать о себе в газетах. Вы ведь были довольно знаменитой персоной. Анна боится, что вы зазнаетесь и решите, что она вам не пара.
Роу сказал:
— Если вы отдадите мне фотографии…
— И открою вам ваше прошлое?..
Он, кажется, почувствовал, что Роу взволнован. Чуть-чуть передвинув локоть, Хильфе на мгновение отвёл взгляд. Анна взмахнула подсвечником и ударила его по руке; треснула кость — и револьвер упал на одеяло. Анна подобрав его, сказала:
— Теперь вам нечего вступать с ним в сделки.
Хильфе стонал и корчился от боли, лицо его побелело. У обоих не осталось в лице ни кровинки. На секунду Роу показалось, что она сейчас упадёт на колени, положит голову брата себе на плечо, отдаст, револьвер.
— Анна, — прошептал Хильфе. — Анна…
— Вилли, — сказала она, качнувшись.
— Дайте мне револьвер, — попросил Роу.
Она взглянула на него как на чужого, которому нечего делать в этой комнате; её слух был поглощён плачем, доносившимся с кровати. Роу протянул руку, и она попятилась к брату.
— Выйдите, — сказала она. — И подождите. Выйдите. — Боль сделала их похожими на близнецов. Она наставила на Роу револьвер: — Выйдите.
— Только не давайте себя уговорить. Он чуть не стал вашим убийцей, — сказал Роу, но, видя такое семейное сродство, почувствовал, что его слова звучат фальшиво.
— Молчите, пожалуйста, не то будет только хуже, — сказала она. На лицах у обоих выступил пот.
Роу чувствовал свою беспомощность.
— Обещайте, что не дадите ему уйти, — сказал он. Она передёрнула плечами:
— Обещаю.
Когда он вышел, она прикрыла дверь и заперла её на ключ.
Долгое время он ровно ничего не слышал, только раз хлопнула дверь шкафа и звякнула посуда. Он решил, что Анна перевязывает Хильфе руку; надо думать, что теперь он никуда не денется, бежать не сможет. Роу подумал, не позвонить ли мистеру Прентису и не попросить ли, чтобы полиция окружила дом, — его ведь больше не манила слава; страсть к приключениям прошла и оставила только сострадание к чужой боли. Но ему показалось, что он связан обещанием Анны; он должен ей доверять, если хочет жить дальше.
Четверть часа ползли медленно; в комнате стало темнеть. Из спальни доносились тихие голоса; его охватила тревога. Хильфе, наверно, её уговаривает. Роу вдруг почувствовал мучительную ревность; они так похожи, а за ним заперли двери, как за чужим. Он подошёл к окну, слегка приподнял маскировку и поглядел на темнеющий парк. Ему нужно ещё так много вспомнить; эта мысль пугала его после двусмысленных намёков Хильфе.
Дверь отворилась, и, когда Роу опустил маскировку и зажёг свет, он понял, как было темно. Анна, держась очень прямо, подошла к нему и сказала:
— Вот. Возьмите. Тут то, что вам нужно.
Лицо её стало очень некрасивым оттого, что она сдерживала слезы; эта некрасивость привязывала его к ней больше, чем чужая красота; не совместное счастье заставляет любить, а совместное горе, подумал он, словно сделал какое-то открытие.
— Почему же вы их не берете, ведь я для вас их достала.
Он взял маленький ролик, не чувствуя ни малейшего торжества.
— А где он?
— Он вам больше не нужен. С ним теперь все кончено.
— Почему вы его отпустили? — спросил он. — Вы же обещали.
— Ах ты, боже мой, — как-то неопределённо сказала она, — Мне же надо было ему за это заплатить.
Он принялся осторожно развёртывать ролик; ему не хотелось его показывать.
— Но ему не за что было платить, — сказал он и протянул ей ладонь, на которой лежал ролик. — Я не знаю, что он вам сказал, но дал он вам не то.
— Он поклялся, что вам нужно именно это. Откуда вы знаете, что это другое?
— Я не знаю, сколько они отпечатали копий. Может, это единственная, а может, их целая дюжина. Но я знаю, что негатив существует только один.
Она спросила печально:
— А это не он?
— Нет.
III
— Не знаю, на что он с вами менялся, но он вас обманул.
— Больше не буду, — сказала она. — За что бы я ни взялась, ничего у меня не выходит. Теперь поступайте, как знаете.
— Вам придётся мне сказать, где он.
— Я надеялась, что смогу сохранить вас обоих. Мне все равно, что будет с другими. Хуже ведь быть не может, чем было всегда, правда? А ведь этот проклятый шар все-таки существует!.. Но вы, он… — она села на соседний стул — жёсткий, полированный, уродливый стул с прямой спинкой; ноги её не доставали до пола. — Паддингтонский вокзал, семь двадцать. Он сказал, что больше никогда не вернётся. Я решила, что тогда вы сможете жить спокойно.
— Ну, я могу за себя постоять! — сказал он, но, поймав её взгляд, подумал, что, кажется, не так её понял. — Где он спрятал плёнку? В порту его, правда, обыщут.
— Не знаю. Он ничего с собой не взял.
— А трость?
— Нет. Только надел пиджак, не взял даже шляпы, Наверно, она у него в кармане.
— Мне придётся поехать на вокзал.
— Почему вы не хотите, чтобы этим занималась полиция?
— Пока я разыщу, кого нужно, и все ему объясню, поезд уйдёт. Если я не найду его на вокзале, тогда я позвоню в полицию. — У него возникло сомнение: — Но если он сказал, что едет на вокзал, значит, его там не будет.
— Нет. Мне он этого не говорил. Я бы ему не поверила. Так было задумано с самого начала. Иначе ему отсюда не выбраться. — Она увидела, что Роу колеблется: — Почему полиция не может встретить поезд там, куда он едет? Зачем вам вмешиваться в это самому?
— А если он выйдет где-нибудь по дороге?
— Вы не должны идти туда один. Он вооружён. Я отдала ему револьвер.
Он вдруг захохотал:
— Господи! Ну и натворили вы бед.
— Я хотела дать ему хоть маленькую возможность уйти.
— Положим, револьвер вашему брату теперь не очень поможет, разве что ему удастся убить ещё несколько ни в чем не повинных людей.
Она выглядела такой маленькой и затравленной, что долго сердиться на неё было нельзя.
— Там только одна пуля, — сказала она. — Он её прибережёт для себя.
— Вы оставайтесь дома, — сказал Роу. Она кивнула:
— До свидания.
— Я очень скоро вернусь. — Она промолчала. — И тогда мы попробуем начать жизнь сначала. — Анна как-то натянуто улыбалась, словно это не он нуждался в поддержке и в утешении, а она. — Он меня не убьёт.
— Я не этого боюсь.
— А чего же?
Она поглядела на него почти с материнской нежностью, словно они уже пережили влюблённость и у них началась более зрелая пора:
— Я боюсь, что он будет болтать. Роу пошутил уже у двери:
— Ну, меня он болтовнёй не проймёт! — Но всю дорогу вниз по лестнице он думал о том, что, кажется, опять её не понял.
Прожектора шарили высоко над парком; пятна света плавали по небу, как облака. Вся улица пропиталась кухонными запахами — люди рано готовили ужин, чтобы поесть до первой тревоги. У входа в убежище дружинник зажигал «летучую мышь». Он сообщил Роу: «Подняли жёлтый». Спички у него гасли, он не умел зажигать фонарь и к тому же нервничал — слишком много выстоял одиноких дежурств на пустынных улицах; ему хотелось поговорить. Но Роу спешил, ему было некогда.
С другой стороны моста была стоянка такси — одна машина ещё не уехала.
— Куда вам? — спросил шофёр, нерешительно поглядывая на небо, на световые квадраты между редкими звёздами, на тусклый, едва различимый аэростат. — Э, да ладно, рискну. Там будет не хуже, чем тут.
— Может, налёта не будет.
— Подняли жёлтый, — сказал шофёр, и старенький мотор затарахтел.
Они поехали по Слоэйн-стрит и Найтсбриджу в парк, а оттуда по Бейсуотер-роуд. Изредка встречались пешеходы, торопившиеся домой — автобусы быстро скользили мимо светофоров; подняли жёлтый; пивные были переполнены. Люди подзывали с тротуаров такси; когда машина задержалась перед красным светом, пожилой джентльмен в котелке быстро открыл дверцу:
— Ах, извините… Я думал, что такси свободно. Вы едете к Паддингтону?
— Садитесь, — предложил Роу.
— Хочу попасть на семь двадцать. — Незнакомец с трудом отдышался. — Вот повезло! Как раз поспеем,
— Я тоже хочу на него попасть, — сказал Роу,
— Подняли жёлтый.
— Да, слышал.
Такси, дребезжа, двигалось вперёд в сгущающейся темноте.
— В вашем районе сбрасывали вчера фугасы? — спросил седой джентльмен.
— Нет, по-моему, нет.
— Возле нас упали три. Уже пора поднимать красный.
— Да.
— Жёлтый подняли минут пятнадцать назад, — и он сверился с часами, словно высчитывая время между остановками скорого поезда. — Ага, вот, кажется, заработала зенитка. Пожалуй, в той стороне, за устьем реки.
— Я не слышал.
— Теперь уже осталось минут десять, не больше, — сказал пожилой джентльмен, держа в руке часы. Такси свернуло на Пред-стрит. Они проехали туннель и остановились. По затемнённому вокзалу сновали, спасаясь от еженощной смерти, владельцы сезонных билетов; в строгом молчании, зажав в руках портфели, они торопливо ныряли в проходы к пригородным поездам; носильщики стояли в сторонке, наблюдая за этим шествием с ироническим превосходством. Им льстило, что они — постоянная мишень бомбардировщиков.
Длинный поезд тёмным силуэтом тянулся вдоль первой платформы, книжные киоски были закрыты, а шторы в большинстве купе опущены. Все это для Роу было внове и в то же время чем-то знакомо. Стоило ему это увидеть, и в памяти стали всплывать знакомые образы. Это была та жизнь, которую он знал.
С платформы не было видно, кто сидит в поезде; ни одно купе не желало открывать своих тайн. Даже если бы шторы были подняты, синие лампочки все равно давали слишком мало света, чтобы разглядеть, кто под ними сидит. Роу был уверен, что Хильфе поедет в первом классе; будучи эмигрантом, он жил в долг, а как другу и советчику леди Данвуди ему полагалось путешествовать с шиком.
Он прошёл по коридору первого класса. Народу в купе было немного — только самые храбрые владельцы сезонных билетов так поздно задерживались в Лондоне. Роу заглядывал в каждую дверь, встречая встревоженные взоры синеватых призраков.
Состав был длинный, и, когда он дошёл до последнего вагона первого класса, носильщики уже захлопывали двери в начале поезда. Роу так привык к неудачам, что удивился, когда, отодвинув дверь, сразу увидел Хильфе.
Хильфе был в купе не один. Напротив сидела старая дама, которая, заставив его сложить руки люлькой, наматывала на них шерсть, и теперь на Хильфе были надеты наручники из толстой, сальной и грубой пряжи для матросских носков. Правая рука не сгибалась, — запястье было забинтовано и положено в самодельный лубок, и на все это старая дама наматывала и наматывала шерсть. Зрелище показалось Роу нелепым и жалким, он видел оттопыренный карман, где лежал револьвер, а во взгляде, который бросил на него Хильфе, не было ни дерзости, ни насмешки, ни злобы, в нем читалось только унижение. Ничего не поделаешь, Хильфе всегда пользовался успехом у старых дам.
— Пожалуй, нам приятнее будет поговорить в другом месте, — сказал Роу.
— Она глухая, — сказал Хильфе, — глухая как тетерев.
— Добрый вечер, — сказала дама, — Говорят, что уже подняли жёлтый.
— Да, — подтвердил Роу.
— Безобразие, — сказала дама, продолжая наматывать шерсть.
— Отдайте негатив, — сказал Роу.
— Анна должна была задержать вас подольше, Я же просил её дать мне время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32