Прошлой весной.
Примерно в то время…
Внутри у Доры все похолодело.
Скотт начал меняться примерно в то время, когда перестал встречаться с Миллисент Ганн.
Тут зазвонил телефон, и она подскочила на месте от неожиданности.
– Я отвечу, – сказал Скотт. – Это, наверное, Гэри.
Он только что вернулся из гаража. Поставив керосиновый фонарь на кухонный стол, он потянулся к телефону. Это был старомодный настенный телефон без определителя номера и других опций, требующих электричества. – о привет, пап. – Скотт послушал несколько секунд, потом спросил: – Как же так? Да, она здесь. – Он передал трубку Доре. – Он звонит из больницы.
* * *
Бегли не питал теплых чувств к Датчу Бертону, и это было еще мягко сказано. Если уж говорить начистоту, ему хотелось вогнать Датчу в задницу свой ботинок одиннадцатого размера. За неимением лучшего, он решил высказаться откровенно.
– Ваше лицо напоминает сырой гамбургер.
– Это поверхностные порезы. – Шеф полиции, сидевший на краю смотровой кушетки, был похож на пятидесятифунтовый мешок картошки, заполненный на три четверти. – Осколки док вытащил. Я жду медсестру. Сейчас она вернется и обработает мне лицо каким-то антисептиком. Не самое приятное зрелище, но я выживу.
– Вам повезло больше, чем Хокинсу. У него сломана рука, но это чистый перелом. Они вправили ему вывих плеча. А вот с лодыжками придется повозиться. Обе раздроблены.
– Лучше бы это был его череп, – пробормотал Бертон.
– Мистер Хокинс был в алкогольном опьянении, – вставил Филин. Он стоял возле одной из перегородок, отделявших друг от друга смотровые боксы в приемном отделении неотложной помощи местной больницы. По другую сторону матерчатой перегородки слышались стоны Кэлз Хокинса. – Количество алкоголя в крови гораздо выше допустимого законом.
– Значит, он мне солгал, – с облегчением заметил Бертон. – Я спросил, пил ли он, но он сказал…
– Я думаю, вы слышите только то, что хотите слышать. – перебил его Бегли.
Бертон бросил на него злобный взгляд.
– Восстановление его лодыжек потребует тонкой хирургической операции, – продолжал Филин. – Они не могут оперировать его здесь. Из-за погоды, возможно, придется ждать несколько дней, прежде чем его можно будет транспортировать в больницу, где есть бригада хирургов-ортопедов. А пока он мучается.
– Послушайте, – сердито начал Бертон, – я не виноват, что он пьяница.
– Да будь он трезв, хрен бы он поперся по этой горной дороге! – взревел Бегли. – А теперь по вашей милости весь это гребаный округ остался без электричества. Скажите спасибо, что в больнице есть аварийный генератор, а не то сидеть бы вам здесь в темноте и в холоде с вашей расквашенной рожей и выковыривать из нее стекло на ощупь.
Грузовик Хокинса столкнулся с одним из четырех креплений опорной башни ЛЭП. При обычных обстоятельствах она могла бы выдержать такой удар. Но под тяжестью льда и снега она стала неустойчивой и опрокинулась, увлекая за собой десятки вековых деревьев и множество электропроводов. А главное, она упала поперек горной дороги и заблокировала доступ к вершине.
Датч Бертон позволил эмоциям взять верх над разумом. Недопустимое поведение для любого человека и совершенно непростительное для государственного служащего. Его подогреваемое ревностью стремление добраться до горного коттеджа как можно скорее привело к многочисленным тяжелым последствиям. Хокинс, вероятно, останется инвалидом на всю жизнь; город лишился грузовика с песком во время одной из самых страшных снежных бурь за несколько десятилетий; перерыв подачи электричества затронул несколько окружающих округов. Все это само по себе было катастрофой.
Но больше всего старшего спецагента Бегли возмутило то, что идиотизм Бертона уничтожил всякую возможность добраться до Тирни. Он не мог предпринять новой попытки, пока не расчистят всю эту чертовщину на дороге, а на это потребуется несколько недель, или пока погода не прояснится настолько, чтобы можно было доставить его к вершине на вертолете. Так или этак бесценное время было потеряно впустую. А потеря времени была для Бегли не просто одним из худших раздражителей: потерю времени он считал смертным грехом.
Его утешало только одно соображение: не он один оказался стреноженным ситуацией. Бен Тирни тоже никуда не мог уйти.
– Прошу прощения. Шеф? – Харрис, молодой коп, с которым они познакомились утром на турбазе, просунул голову за матерчатую перегородку.
– В чем дело?
– Дежурный только что связался со мной по рации. Мистер и миссис Ганн прибыли в участок.
– Черт, – прошипел Бертон. – Только их мне не хватало. Передай дежурному… кто там сейчас… Передай ему, чтоб сказал им, что я в больнице и чтобы шли домой. А я вернусь в участок и приму их, как только смогу.
– Он уже пытался, – возразил Харрис. – Они с места не сдвинулись. Потому что они не с вами хотят увидеться и поговорить, а… – он кивнул в направлении Бегли. – Они хотят знать, правда ли, что Бен Тирни – это Синий.
Тут Бегли пришел в ярость. Он сумел удержаться от крика, но его голос завибрировал от бешенства.
– Надеюсь, это шутка.
– Нет, сэр.
Бегли надвинулся на молодого полицейского.
– Кто им сказал? Кто им сказал, что мы интересуемся Беном Тирни? Если это вы им сказали, офицер Харрис, я пришпилю вам ваш жетон на головку члена и запаяю.
– Это не я! Клянусь! Это был Гас Элмер. Старик с турбазы.
– Мы ему велели никому не рассказывать о нашем расследовании, – напомнил Филин.
– Я думаю, он не хотел, – пояснил Харрис. – Он не говорил напрямую с мистером и миссис Ганн. Он позвонил своей кузине проверить, как она пережидает бурю: у нее дымоход плохо тянет. И у него как-то нечаянно вырвалось.
– Нечаянно вырвалось?
Рык Бегли заставил даже Хокинса очнуться от наркотического забытья: он громко застонал. Харрис опасливо попятился.
– Его кузина обычно гладит белье для миссис Ганн, – виновато продолжил он свои объяснения. – Я думаю, она решила, что это ее долг – их известить, понимаете? – Он дрогнул и замолчал под убийственным взглядом Бегли.
– Для кого еще кузина мистера Элмера гладит белье? – Его сарказм не дошел до Харриса. Пока молодой коп всерьез обдумывал свой ответ, Бегли повернулся к Датчу Бертону. – Я хотел бы воспользоваться вашим кабинетом для беседы с супругами Ганн.
– Прекрасно, но я тоже еду.
– А как же ваше лицо?
– Ничего, есть у меня одна мазь, намажу.
Они один за другим вышли из смотровой. Проходя мимо, Бегли бросил взгляд на лежащего в постели Кэла Хокинса. Весь утыканный внутривенными иголками, он снова впал в забытье. Бегли не испытывал к нему ни малейшей жалости, хотя и защищал его перед Бертоном.
Как только они забрались в машину и тронулись, Филин заговорил:
– Я думал, вы так и так хотели поговорить с Ганнами, сэр.
– Я собирался нанести им визит, как только мы покинем больницу.
– Тогда почему вы так расстроились?
– Я собирался их запугать, чтоб поняли, как важно держать наше расследование в секрете. Нам нужно взять Тирни под охрану, пока местные не прознали, что мы его разыскиваем.
– Вы же видите, как быстро распространяются сплетни.
– Вот то-то и оно, Филин. Если мы не доберемся до Тирни в самом скором времени, боюсь, целая шайка местных обормотов под предводительством шефа полиции возьмет дело в свои руки. Они его уже приговорили, для них он Синий. В таких случаях праведный гнев всегда берет верх над законом. Эти славные местные парни, защищая своих женщин, могут прибегнуть к неписаному закону гор. Если они доберутся до Тирни раньше нас, он покойник. Ему крупно повезет, если ему зачитают права, прежде чем утопят в собственной крови. А уж газеты натешатся от души. Разнесут весть от Род-Айленда до Калифорнии. Фанатики по контролю над оружием накинутся на это дело. У нас на руках, Филин, останется такая хрень, что мало не покажется.
– А также множество вопросов.
– Вот именно. Например: где закопаны пять тел? Несколько минут они ехали в молчании. Потом заговорил Филин:
– Вы опасаетесь, как бы они не устроили охоту на Тирни, думая, что он Синий. А если он не Синий?
Бегли нахмурился.
– Этого я тоже опасаюсь.
Глава 20
Занавески на всех окнах были задернуты, чтобы хоть в малой степени удержать тепло. Когда свет погас, спальня погрузилась в темноту.
– Это было неизбежно, – сказал Тирни.
Лилли выждала несколько секунд, давая глазам привыкнуть, потом подошла к окну и отодвинула одну из штор. Сгущающиеся за окном преждевременные сумерки дали Тирни новый довод в споре.
– Часам к трем-четырем совсем стемнеет, – сказал он. – Значит, у нас осталась всего пара часов светового дня. Мне именно столько потребуется, если не больше, чтобы добраться до машины и вернуться сюда, если я уйду прямо сейчас.
Лилли прижала пальцы к вискам.
– Я… больше… не могу… спорить.
– Ну и не спорь. Просто открой наручники.
– Ты меня убьешь.
– Я пытаюсь спасти твою жизнь.
Она покачала головой, с трудом стараясь вдохнуть.
– Я могу… доказать… что ты Синий.
– Ты ничего не сможешь доказать, если задохнешься.
– Записка.
– А, понятно. Ты оставишь записку и в ней скажешь им, что я Синий. Ты поместишь ее в такое место, где они ее обязательно найдут.
Она кивнула.
– А я в таком случае скажу, что у тебя начались галлюцинации от кислородного голодания, и ты видела здесь танцующих слонов. И мне поверят. А что касается этого, – он кивнул на синюю ленточку, лежавшую на сиденье кресла-качалки, – я скажу то же самое, что сказал тебе: я ее нашел и как раз собирался отнести в город и отдать властям.
Лилли кивком указала на его руки.
– Да, объяснить «браслеты» будет трудновато, но у меня в запасе день или два, чтобы выдумать правдоподобное объяснение. И потом, кто знает, может, мне удастся освободить руки еще до того, как кто-нибудь сюда доберется.
– Я так не думаю, – возразила Лилли, глядя на его окровавленные запястья. – Даже если… я умру… они возьмут тебя.
С этими словами она повернулась, чтобы уйти и тем самым положить конец спору.
– А что страшнее всего, как ты думаешь?
Лилли остановилась, но не обернулась. Тирни упрямо продолжил:
– Если ты меня выпустишь, что, по-твоему, страшнее всего, Лилли? Допустим, я Синий. Допустим, я убью тебя чтобы ты не указала на меня властям. Но ты так и так умрешь. Это вопрос нескольких часов. Так не все ли тебе равно, как умереть – с моей помощью или без нее?
Лилли повернулась к нему лицом.
– Спасти… новую… жертву…
– А, понял. Ты не хочешь меня отпустить, чтобы я не напал на какую-нибудь другую женщину и не сотворил с бедняжкой то, что, по-твоему, я с ними со всеми творю. Все дело в этом?
Она кивнула.
– Отлично. Вполне разумно. И очень альтруистично. Ты ставишь жизни других людей выше своей собственной. – Он немного подумал и добавил: – Когда я вернусь с твоим лекарством, когда принесу новую порцию дров, чтобы нам хватило еще на сутки, я дам тебе снова меня приковать. Просижу в наручниках, пока нас не освободят.
Лилли попыталась засмеяться, но у нее не хватило дыхания.
– Я еще… не… настолько… наивна… не настолько… лишена… кислорода…
– Ты не веришь, что я сдержу слово?
– Нет.
– Можешь мне поверить, Лилли. Клянусь, ты можешь мне доверять.
– Приведи… мне… хоть… один довод. – Лилли твердо решила не плакать, но тут слезы невольно навернулись ей на глаза.
– Не плачь, – сердито прошептал он. Завороженная его неистовым взглядом, воспоминанием об их поцелуе, она подошла на шаг ближе.
– Назови… хоть… один довод… почему… я должна… верить тебе… Тирни.
Только он открыл рот, как зазвонил ее сотовый телефон.
Секунду или две она не могла сообразить, что это за звук и откуда он доносится. Она так и стояла, глядя на Тирни, который, казалось, не меньше ее самой был поражен неожиданным шумом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62