Потому я попытался закрепить окурок сигары в щечках курка – как серпентин у мушкета. Тогда сигара не доставала порох. Ведь кремень кремневого затвора никогда не доставал запальника, после удара по кресалу искры сами находили дорогу. Но кресало, несмотря на все его украшения, было так тонко сбалансировано, что подпрыгивало, даже когда конец сигары об него сминался, и порох воспламенялся. Вогдон действительно сделал серьезное оружие, благослови его Господь.
– У нас получается, – сказал я.
Лиз улыбнулась, пошла к морозилке и принесла чайную чашку с полузамерзшим тестом.
– Годится?
Похоже, оно годилось. Во всяком случае, я воткнул в тесто ручку деревянной ложки и осторожно повернул. Получилась ямка около дюйма в диаметре и округлая на дне. Но внизу тесто плохо промерзло, и мы поставили все снова в холодильник.
Чтобы время шло быстрей, я достал оставшиеся патроны. Пропало не так много свинца.
– Что же ты собираешься делать, когда он придет? – спросила Лиз.
– Не знаю.
Но я знал.
– Тебе придется стрелять в него?
– Не знаю, пока я готов попытаться потолковать с ним, но теперь могу стрелять, если захочу. Если он отдаст нам свой пистолет, тогда порядок.
Она кивнула.
– Ты всегда можешь выстрелить ему в плечо, ногу…
– Да-а.
Я знаю, в плохих вестернах всегда так делают. Вышибают метким выстрелом с двадцати ярдов пистолет из рук. Полагаю, такое возможно, хотя пули могут рикошетом от пистолета угодить в его кишки. Но на самом деле никогда даже не пытайтесь так сделать. Было время, я говорил своим молодым солдатам на стрельбах: «Не цельтесь в человека, если не собираетесь его убить». Да, это хороший совет, но и палка о двух концах. То есть если ты целишься, ты уже хочешь убить.
Но я только кивнул Лиз и сказал:
– Вот смотри, как это получается, – и начал плавить свинец.
На этот раз не было брызг, через пару минут у меня получилась пуля.
Ну, почти пуля. В тех местах, где тесто осело, образовались какие-то бугры, но у нее была форма пули почти нужного диаметра и где то трех четвертей дюйма длины. Я засел с пилочкой Лиз и острейшим кухонным ножом.
Спустя некоторое время я сказал:
– Почему ты не пакуешь наши вещи, милая? Что бы не случилось, мы должны быстрее убраться отсюда к черту.
Она подумала, кивнула и ушла.
Я выпиливал и вытачивал. В конце концов я даже не старался сделать настоящую пулю Минье с полым основанием. Та была меньшего калибра, поэтому она просто проскальзывала в дуло для зарядки, но полое основание расширялось во время выстрела, так получалось хорошее уплотнение, захват в винтовой нарезке и нужное вращение.
В этом пистолете не было нарезки. Обычно ее нет в английских дуэльных пистолетах, хотя у французских нарезка была.
В действительности небольшое вращение не имело значения на дуэльных дистанциях в двадцать ярдов и меньше, а гладкий ствол быстрее перезаряжался. Кроме того, некоторые джентльмены из Англии во имя собственных интересов заказывали пистолеты, нарезные до половины с казенной части, чтобы нарезку не было видно со стороны дула. Но Вогдон не сделал этого со своим пистолетом, и пусть теперь за это покоится с миром. У меня хватало проблем и без ввинчивания пули по нарезке.
Итак, я попытался вставить пулю в ствол, держа пистолет дулом вниз и легонько ее проталкивая. Очень легонько. Просто наудачу втолкнул ее без пороха.
Она была почти нужного размера, но неровная. Я снова схватился за пилочку. Потом опять за пистолет. Так я сделал с полдюжины попыток, прежде чем мне повезло: в конце концов я легко протолкнул пулю до конца и вытряхнул обратно.
Вернулась Лиз.
– Все упаковано. Правда я не знаю, в те ли сумки я уложила твои вещи. Как дела?
И тут захрипел и задребезжал дверной звонок.
36
Не меньше минуты я не двигался. Потом быстро взглянул на свои часы: пять часов, значит уже стемнело. Но все-таки, по моим расчетам, для Карлоса было еще рано. В это время на улицах должно царить оживление, ведь люди идут с работы домой.
Затем я вспомнил о церковном колоколе.
– Какой сегодня день?
– Воскресенье, конечно.
– Черт!
Затем я зашевелился.
– Клинекс, быстро.
Она зачерпнула пригоршню из своей сумки. Я наспех прочистил шомполом ствол, осмотрел запальник и отрывисто бросил:
– Снова ту брошь.
Она ее протянула. Я прочистил запальник, забившийся от пробных выстрелов. Теперь нужен порох.
Сколько? Сколько? Пять гранов для калибра.45; но эта пуля вдвое тяжелее. Этот пистолет не создан для нитроглицерина. Ох, был бы хоть какой-то выбор… Мне придется утрамбовать порох туго, как мешок шотландца, но даже тогда…
Дверной звонок задребезжал снова, в дверь сильно постучали. О, черт! Ложка, которой я отмерял порох, дрогнула. Да, мои руки дрожали так, будто я не опохмелился после хорошей пьянки.
Затем я сделал пыж из сложенного клинекса и забил его туго – туго. Потом другим кусочком обернул пулю и это помогло ее протолкнуть.
Раздался еще звонок, еще стук. Глуховато донесся крик:
– Мистер Кемп!
Порох в запальнике; затвор закрыт. Время раскуривать сигару. Я затянулся, табак вспыхнул, потом я отрезал горящий конец и прижал его к курку. И тут же зажег вторую сигару, на случай, если сразу все не получится. Если бы у меня было время!
Я встал, и коленки вели себя не лучше моих рук.
– Ну вот, милая. Отойди и держись подальше.
– Берт, поцелуй меня.
На какой-то миг она отчаянно приникла ко мне, дрожа не меньше меня. Затем я поспешил к дверям.
Я крикнул:
– Иду, иду, – чтобы создалось впечатление, что он нас разбудил. Но вряд ли это могло его обмануть. Запоры, ставни, задержка заставят его волноваться.
Ты – ублюдок. Ты – вшивый никарагуанский убийца, шотландский ублюдок. Я не боюсь тебя, приятель. Я могу убить тебя. Я хочу убить тебя. Действительно хочу…
Я снял засов, отпер замок, открыл дверь и отступил назад, держа перед собой «Вогдон» так, чтобы сигара была сверху. Иначе она могла бы затухнуть, покрывшись пеплом, – старая проблема фитильного замка. Подняв сигару к лицу, я раздул ее поярче и водворил на место.
– Открыто – входите.
Что бы ни случилось, все должно произойти очень быстро, до того, как сигара догорит.
Я хочу убить тебя, я действительно хочу убить тебя. Мои ноги вдруг перестали дрожать, я весь напрягся, я стал един со своим пистолетом.
Вошел Карлос, глядел он подозрительно и держал наготове «браунинг».
Потом он увидел мой пистолет.
– Он заряжен, Карлос, – сказал я. – Я заставил его работать. Убери свой пистолет. – Мой голос звучал безразлично, и я глядел в точку у него на груди.
– Мистер Кемп, я не понимаю, что это значит.
– Убери пистолет, потом мы поговорим.
– Скажите, что…
– Я буду стрелять.
Он хмуро уставился на «Вогдон», на яркий конец сигары. Наверно, он мне поверил. Но все же поднял свой пистолет. Вспышка запальника была ослепляющей, для меня прошло миллионы лет, когда я представил, что будет, если сигара не подожжет заряд, а его пистолет вот-вот нацелится на меня. Подсознательно я ожидал раскатистого грохота черного пороха, на который и был рассчитан пистолет. Но резкий треск потряс меня не меньше, чем отдача.
Карлоса отбросило назад к полузакрытой двери, она захлопнулась, как второй выстрел. Потеряв опору, он развернулся и упал на колени лицом к стене, потом скорчился и затих. Кровь почти не шла. Он был мертв.
Но я знал это, как только прозвучал выстрел. С расстояния пяти футов «Вогдон» бил точно. Можно было целить ему в плечо, но…
Сквозь звон в ушах я услышал, как Лиз сказала:
– Он собирался стрелять?
Я только кивнул.
– Надеюсь, ты был вынужден это сделать… Он мертв?
Я снова кивнул, потом подобрал «браунинг» и оттянул затвор. Патрон был в стволе.
– Что нам делать? – спросила Лиз.
Наконец я собрался смелости и взглянул на нее. Она была очень бледна, очень серьезна, но при этом очень решительна.
– Убираться отсюда к черту, – сказал я.
– За полицией?
– Увидим…
Потом я взял Карлоса подмышки и потащил его к ванне. Кровь еще текла, не так сильно, но там ему было самое место. Затем я обшарил его карманы.
Вошла Лиз, уже в пальто.
– Сумки в прихожей. Господи, ты же не возьмешь его деньги.
– Не глупи. Ключ от входной двери. – Я держал в руках шестидюймовое гамбургское скобяное изделие.
– Берт, извини. Я немного…
Я кивнул, но продолжал обыскивать карманы Карлоса в поисках каких-нибудь бумаг.
И в конце концов нашел. Лист был отпечатан на машинке и начинался так:
«Джорджио да Кастельфранко, известный как
Джорджоне;
«Венера с пистолетом»
Затем следовало краткое описание картины и ее размер, немного о том, что она «подогнана под раму неизвестным художником семнадцатого века, с подписью «Giorgione pinxit», и заканчивалось все так:
«По моему мнению, это работа Джорджоне. Несмотря на отсутствие атрибуции, учитывая тот факт, что она в течении нескольких веков пребывала во владении венгерской семьи, стиль, оттенки, поза и экспрессия фигуры хорошо сочетаются с другими работами, общепризнанными как написанные этим автором. Поэтому я оцениваю ее в 3 500 000 долларов».
Подписи под документом не было.
Я передал его Элизабет, а все остальное положил назад.
– Что такое «атрибуция»?
– История жизни картины. «Из коллекции Джекоба Астора, выставлялась в Чикаго, описана в монографии Беренсона», – вот так примерно.
– Это примерно то, что ты написала бы для Манагуа?
Она растерянно кивнула.
– Но этого я не писала. И не Карлос – он бы не смог.
Я поднялся с края ванны, вышел в гостиную, достал упаковку, в которой прибыла сюда картина, и стал паковать ее заново.
На это понадобилось время. Лиз вошла прежде, чем я закончил.
– Что ты делаешь?
– Это мы заберем с собой.
– Берт, мы не можем…
– Она нам понадобится. Мне кажется, я догадываюсь, что все это значит.
Но предстояла чертова работа. У Лиз было два объемных чемодана, у меня – один большой, для контрабанды, и сумка для самолета. И даже повесив одну сумку на плечо, у нас оставалась на двоих одна свободная рука. Весь тротуар был покрыт комками замерзшего снега, ветер хлестал в полотно, заставляя меня шататься, как пьяный матрос.
Мы свернули за угол, потом за второй, но не увидели ни души. Потом впереди показалась хорошо освещенная улица, и мы вышли на Роттердам-штрассе. Наконец-то я понял, где мы находились последние двадцать четыре часа.
Еще через сто ярдов и три остановки, чтобы перевести дыхание, мы нашли маленький старый отель с бронзовой табличкой на стене, утверждавшей, что ему присвоены две звезды какой-то туристической конторой три года назад…
Мы зашли туда, зарегистрировались и отдали наши паспорта. Мне не очень нравилось все это – мы все еще были недалеко от места упокоения Карлоса Макгрегора. И картина вызывала любопытство.
– Наше авто, – попытался объяснить я, – ist caput. – Я ткнул пальцем в направлении, совершенно противоположном тому, откуда мы пришли. – Аккумулятор капут. – Я немного порычал, изображая мотор, не желающий заводиться.
Малый за конторкой нас понял. Он предложил позвонить в гараж, но я отказался, заявив, что этим лучше заняться завтра. Он даже пошутил, что по крайней мере никому не удастся угнать машину с неисправным аккумулятором.
Может быть, все это помогло объяснить, почему мы идем пешком с большим багажом и тащим огромную картину.
Номера были чуть лучше той квартиры, но ненамного.
Огромные кровати со спинками, украшенными медными шарами. Толстые стеганые, типично австрийские перины. Холодная и горячая вода в каждой комнате. Правда нет телефонов, но все же довольно неплохо.
Мы бросили свои сумки и картину, потом Лиз сказала::
– Ну, а теперь в полицию.
– Не уверен…
– Берт, ты не можешь…
– Слушай, я убил человека. Это потребует бесконечных объяснений.
– Тебе придется рассказать, как все было. Ты даже мне еще не рассказал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41