У меня на борту дети. Я за них отвечаю!
Я плавал на "Лисице" с юности и отлично знал все ее достоинства и все слабые места. Я любил свой большой и старый парусник, которому уже исполнилось три четверти века. Но сейчас мне не оставалось ничего другого, как врезаться в "Вильму", стараясь ее не расколотить — и "Лисицу" тоже. Ветер умер. Ни ветра, ни руля. Маневрировать невозможно. Во рту у меня пересохло. В старые времена на кораблях в такие минуты моряки возносили молитвы. Мой экипаж продолжал веселиться. Кто-то предложил всем вылезти и подтолкнуть. Идиотская острота!
Стоявший рядом со мной Пит излучал спокойствие. Я сказал ему:
— Хорошо бы не промазать — угодить точно в "Вильму".
— И чтобы она устояла, — добавил Пит.
— Она привязана к бую, — сказал я.
— Будем надеяться, что крепко, — заметил Пит.
Рядом послышалось восторженное восклицание Дина:
— Ух ты! Шлюпка по правому борту! Поглядите, какая красивая!
Нам с Питом было не до шлюпки. Впереди неподвижно стояла "Вильма". Зажав руль между колен, я тянул за грот, пытаясь править против ветра. Бушприт "Лисицы" я старался держать нацеленным между мачтами "Вильмы". Теперь мы уже совсем близко.
— Спустить паруса! — крикнул я.
Они выполнили свою работу беспрекословно. За две недели на "Лисице" все-таки создалась обстановка взаимопонимания, как выражаются дипломаты.
— А теперь держитесь! — предупредил я.
"Лисица" вплотную приблизилась к "Вильме". Наш кранец коснулся ее борта, и в этот момент девушка с палубы "Вильмы" ловко перебросила нам трос. Я посоветовал своему экипажу, чтобы они покрепче привязались по борту и по носу.
В общем-то мы легко отделались. Оба парусника не пострадали и могут завтра отправляться в плавание.
Со стороны можно было подумать, что я спятил, занявшись на палубе гимнастическими упражнениями. На самом деле у меня судорогой свело ноги.
Команда "Лисицы" убирала паруса. На палубе "Вильмы" появились двое взрослых. Высокий, широкоплечий, чисто выбритый мужчина в поношенном костюме яхт-клуба "Гернси" и маленький — в сером костюме и черных ботинках.
— Что случилось? — спросил высокий.
Я рассказал.
— О Боже! — произнес он сочувственно.
Цена его сочувствия была мне известна. Отто Кэмпбелл долго служил в САС. Мало кто мог сравниться с капитаном "Вильмы" в упрямстве и хитрости.
— Все в порядке. Не волнуйся. Мы привязаны к бую, — сообщил он мне, внимательно разглядывая мою команду, словно у него были причины сомневаться, все ли целы. После совместной стоянки в Амстердаме он наверняка помнил в лицо многих моих ребят, если не всех. Позади меня кто-то громко икнул. Он ухмыльнулся и бросил:
— Привет, Мэри!
— Привет.
Лучше бы она не открывала рта. Запах рома поплыл с "Лисицы" на "Вильму". Отто покрутил носом:
— Хорошо погуляли?
— Нормально, — пробормотала Мэри.
Человек в черных ботинках не проявил к нам никакого интереса.
— Мы с Биллом старые друзья, — сказал ему Отто. — А это, Билл, инспектор Робертсон из полицейского отделения Медуэя. Не удивляйся. Дело в том, что у нас на борту министр.
— Министр?
Мэри позади меня громко икала.
— Невилл Глейзбрук нанес нам официальный визит. — В его голосе слышалась ирония. "Молодежная компания" целиком и полностью зависела от Невилла Глейзбрука, а главное — от его финансовой поддержки. Но, в конце концов, что мне за дело до его денег?! Я просто управляю кораблем и не собираюсь ни перед кем лебезить.
— Твой брат тоже был здесь. Думал дождаться, но ему пришлось уехать — срочные дела, — продолжал Отто.
Невилл Глейзбрук был министром транспорта, а до этого — министром обороны. Возможно, тогда у него появились нежные чувства к морскому флоту. Но больше всего ему нравились дорогие яхты. Дочь Невилла Глейзбрука была замужем за моим братом Кристофером, к которому я не питал никаких братских чувств. Хорошо, что он уехал, не дождавшись меня. Я старался встречаться с Кристофером как можно реже еще и потому, что он был совладельцем "Лисицы".
Я спросил Отто:
— Завтра выходим? Никаких перемен? — Мне хотелось поскорее закончить разговор.
Отто кивнул.
— Спокойной ночи, Отто, — сказал я.
И в этот самый момент Мэри согнулась пополам, отвратительно хрюкнула, и ее вывернуло прямо на палубу. Только этого нам не хватало — облеванной палубы и омерзительного запаха, как на задворках самой грязной пивной!
Отто сделал вид, что ничего не заметил, повернулся и ушел.
Полицейский остался наверху и равнодушно глядел на все это безобразие.
Двое из команды унесли Мэри в каюту. Палубу окатили водой. Команда продолжала уборку, искоса поглядывая на меня. Они знали, как я люблю "Лисицу". Что это для меня не просто старый парусник — это моя единственная любовь и смысл моего существования.
Укладывая трос в бухту, я перебирал в памяти весь наш сегодняшний путь. Давно я не чувствовал себя так отвратительно. Если один из членов вверенного вам экипажа извергает из себя пинту рома чуть ли не в ботинки полицейского, который охраняет министра, у капитана есть причины для беспокойства, даже если он состоит в родстве с этим министром.
Наконец мы закончили уборку и подготовку к завтрашнему плаванию. Ребята разбрелись по каютам. Я тоже отправился к себе.
Мое обиталище состояло из двух кают на корме. Одна из них — кают-компания, обитая французскими панелями, где стоял приспособленный к качке стол; в другой имелась большая односпальная койка, установленная первым владельцем "Лисицы". Он купил парусник в 1922 году на деньги, которые сколотил после битвы на Сомме, снабжая Британскую армию маргарином.
Я шел к себе мимо кают, в которых располагался экипаж. Девушки — в ближней от меня каюте, юноши — в дальней. Они все так вымотались, что уснут без разговоров.
Мой матрос Пит уже залег на свою верхнюю полку. Он родился и вырос в Пултни. Ужасный брюзга и потрясающий мастер. Я не встречал другого такого знатока английских деревянных кораблей. Пит любил "Лисицу" больше, чем свою жену. Во всяком случае, мне так казалось. Внутренности старого, изготовленного из дуба парусника были не раз перебраны его руками буквально по косточкам. Я вошел в свою каюту и лег не раздеваясь прямо на покрывало. Неужели опять меня ждет бессонница? Или муторный сон, в котором я увижу сызнова все перипетии минувшего дня. С этими мыслями я и заснул как убитый.
...Красное солнце поднималось над мачтами и освещало гранитные пристани Чатема. В порту теснились большие корабли, фрегаты и бригантины. Мелочь вроде нашей размещалась привольно на речной глади.
Я выпил чашку кофе, отнес другую вахтенному и прошелся по палубе, засунув руки в карманы своего водонепроницаемого костюма.
Неподалеку от "Лисицы" опять сновала шлюпка с одного из парусников. На ее борту черной краской было выведено название корабля. Но что-то у меня случилось с глазами. Я никак не мог разобрать буквы. Наконец я сообразил, что название написано кириллицей, и прочел: "Союз".
Ага, вот оно в чем дело! Мне говорили, что Мэри подружилась с каким-то парнем, плавающим на "Союзе".
— Красивый кораблик! — изрек Пит.
Как всегда, он был в рубашке, джинсах и босиком, хотя утро выдалось холодное. Питу не привыкать к сырому дереву под ногами и ледяным штормовым ударам.
— Передай Мэри, что она может уйти после завтрака, — сказал я Питу.
Вскоре на палубе появилась сама Мэри. Что ж, у парня с "Союза" неплохой вкус. Выспавшаяся и умытая, Мэри выглядела настоящей красавицей — тоненькая, стройная, с черными волосами и ирландскими голубыми глазами. Ее лицо две недели назад поражало мертвенной бледностью. Сейчас щеки Мэри порозовели. Если бы еще не синие круги под глазами...
Я сказал ей про шлюпку с "Союза" и занялся своим делом.
У меня не было желания нырять в Медуэй. Для начала надо попытаться срезать дрянь, намотавшуюся на винт, острым кухонным ножом, привязанным к багру. Я взялся за эту операцию с серьезностью хирурга.
Трудно было придумать более бессмысленное занятие! Со злости я метнул свой багор, как гарпун, в щель между "Виксеном" и "Вильмой". Несколько зевак с борта "Вильмы" весело наблюдали за мной. Один из них попытался сострить насчет ловли акул.
— Загарпунил? — спросил он меня с дурацким смешком.
Я с трудом извлек багор из воды. За что же он там зацепился? Я бросил багор на палубу и увидел на лезвии кухонного ножа волокна синего цвета.
— Кого загарпунил? Штаны? — продолжал упражняться в остроумии тощий белобрысый парень с "Вильмы".
Комок подкатил у меня к горлу. Как бы я хотел, чтобы эти зеваки наконец заткнулись! Чтобы убрались ко всем чертям! Голова раскалывалась. Я пошел в каюту за лекарством. Главное — ни о чем сейчас не думать. Отключиться. Так я поступал всегда в мою бытность журналистом, пока не сделался капитаном парусника.
Я не хотел ни на кого переваливать эту грязную работу. Даже на Пита. Я заставил себя окунуться в ледяную вонючую воду и начал спускаться по веревочной лестнице.
Я знал корпус "Лисицы", как свою каюту. Мне удалось довольно быстро нащупать ногой винт. На нем болтался мешок с чем-то твердым. Мешок был прижат к корпусу лопастью винта.
С "Лисицы" ко мне свешивались головы, среди них была и голова Пита. Я спокойно сказал:
— Прогони всех и отключи декомпрессоры.
Декомпрессоры уменьшали давление на цилиндры двигателя, позволяя винту свободно вращаться. Я слышал, как Пит что-то крикнул. Головы исчезли. Я толкнул ногой мешок. Лопасть винта сдвинулась, и мешок высвободился. Он скользнул по моей ноге и начал медленно всплывать. Я присмотрелся.
Это был не мешок, а скорее большая сумка цвета морской волны.
Над моей головой гудели взволнованные голоса. Кто-то сострил про мешок картошки, но оборвал фразу, не закончив, потому что эта штука вдруг перевернулась. Я разглядел ряд серебристых кнопок, пуговицы.
Вода пузырилась, предмет, похожий на сумку, поднимался. Я потянулся схватить его и замер, похолодев от ужаса. Потом мне говорили, что я жутко закричал.
Я увидел серо-белое лицо.
Лицо утопленника. Длинные бесцветные волосы прилипли к черепу. Глаза открыты — тусклые стеклянные глаза. Они смотрели на меня, на полоску неба, на корабельные снасти. Но эти глаза ничего не видели — они были мертвы.
Глава 2
Я не помню, как поднялся на палубу. Вокруг мелькали лица с открытыми ртами, но я ничего не слышал. Сердце бешено колотилось, меня всего трясло, и эту нервную дрожь я никак не мог унять.
Я посмотрел на растерянных, испуганных ребят, столпившихся на палубе, и начал осознавать, что рядом со мной дети, за которых я несу ответственность. Меня перестало трясти. Как будто со стороны, я слышал свой голос, отдающий приказы. Я снова спустился по веревочной лестнице, чтобы привязать к страшной находке строп. С его помощью мы подняли тело на палубу. Пит склонился над телом и покачал головой. Потом Дин принес одеяло, и мы накрыли утопленника.
Двигатель работал нормально. Мы обогнули "Вильму" и причалили к пристани. По радиотелефону я связался с полицией. Нужно было позвонить еще кое-кому, но меня вновь охватила нервная дрожь, и я никак не мог попасть пальцем в нужные кнопки.
Я видел мертвых и раньше, я бы даже сказал — слишком много: в Бейруте, в Камбодже и в других "горячих точках", куда меня посылали делать репортажи. Я, журналист Тиррелл, был во всех этих местах, чтобы запоминать и записывать, а потом рассказывать людям. Но на этот раз все было по-другому. На этот раз не надо было ни записывать, ни рассказывать. Все было гораздо сложнее. На палубе "Лисицы" лежал труп, и я оказывался замешанным в какую-то грязную историю.
Я велел ребятам свернуть паруса: надо было чем-то их занять. На пристани появился Отто Кэмпбелл. Он выглядел очень испуганным.
— Что у вас случилось? — крикнул Отто.
Я пожал плечами. Я знал, что его не волнует судьба несчастного, оказавшегося под винтом "Лисицы", и не заботят мои неизбежные неприятности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47