Было одиннадцать часов, и я приготовился отчалить как можно раньше с утренним приливом. Я надеялся, что Дикки поверит, будто мы в открытом море, и отзовет своих ищеек. Так что мы тихо и спокойно поужинали мясными консервами и черствым хлебом, сидя в озерце желтого света вокруг каютной лампы.
Надя рядом со мной. Я чувствовал, как ее колено прижималось к моему, не сильно, но явно умышленно. Дин быстро поел и попрощался:
— Я труп. Спокойной ночи.
Он закрыл за собой дверь в каюту экипажа. Мы остались одни.
Надя сказала:
— Пойми, я вовсе не пытаюсь заманить тебя в Таллинн, чтобы тебе там пришили дело.
— Я знаю, — сказал я. На самом деле я не знал, чему верить. Но знал, чему хотел верить.
— Хорошо, если ты приедешь. Просто приедешь. — Она взяла мою руку. Я поцеловал ее. Она ответила. Губы у нее были нежные.
Кто-то колотил по крышке люка.
— Мистер Тиррелл! — кричал голос. — Вас к телефону в контору!
Она прижалась ко мне, обняв меня за шею.
— Пусть подождут, — попросила она.
— Я перезвоню.
— Какой-то мистер Глейзбрук, — не унимался голос. — Срочно.
Билл Тиррелл — журналист поднялся.
Надя раскраснелась и выглядела очень соблазнительно при свете лампы. Но я уже уходил по трапу.
Когда я в первый раз был в Пултни, убранство конторы Спирмена состояло из электрического чайника и школьной тетрадки с несколькими записями, лежавшей на столе в углу мастерской. Теперь она была сплошь из стекла, а на случайных участках стены висели фотографии процветающих судов, которые он построил. Я вдохнул аромат нового ковра и задержал взгляд на фотографии: я и Чарли Эгаттер в кубрике "Громовика", в тот год, когда мы пришли вторыми в регате Клир-Айленд.
Потом я взял трубку.
Сочный голос Невилла Глейзбрука произнес:
— Вы отключили у себя телефон.
— Как вы меня нашли?
— Там побывала моя яхта. Спирмен мне сказал, что вы плывете к нему.
Послышался влажный звук, похожий на поцелуй, — он посасывал сигару.
— Я хотел кое-что вам предложить, — сказал он. — Вы знаете, в этом году я приобрел новую яхту.
— Чарли мне говорил, — ответил я.
— Мы плывем без гандикапа, — продолжал Глейзбрук. — В Шербурской регате. Я ищу рулевого. Чарли сказал, что вы будете свободны. Я буду рад, если вы примете участие.
Он политик. А я — плохой яхтсмен, который втравил его в ужасные неприятности. То, что он просит меня плыть, более чем странно в такой ситуации. И он это должен знать не хуже меня.
— Чему обязан такой честью? — спросил я.
— Двум вещам, — ответил он. — Во-первых, эта история на Медуэе — ужасный несчастный случай, но все-таки именно случай. Сплетни еще никому не приносили пользы. Если вы справитесь с регатой, я, может быть, даже уговорю Дикки принять вас обратно.
— Дикки? — Я ничего не понимал.
— Ну да, в "Молодежную компанию". Я могу предоставить ему кое-какие фонды. Обскакать его. И вы увидите, что когда вы вернетесь в "Молодежную компанию", ваш брат может изменить свое мнение к лучшему. Особенно если вы отправитесь в Финляндию. С глаз долой — из сердца вон, верно? Так будет лучше всего. Особенно после дознания по делу Ребейна.
— Уже назначен день?
— Говорят, в следующий вторник. Теперь слушайте. Еще одно. Я хочу, чтобы вы участвовали в гонках, потому что желаю их выиграть, а Чарли говорит, что, если не считать его, лучшего рулевого, чем вы, не найти.
— Ваша дочь будет недовольна, — предупредил я. — И пресса тоже. Зачем вам это?
— Я хочу выиграть гонки, — повторил он. — А так как я министр, я могу позаботиться о себе сам. — Чмок! — услышал я: снова он сосет сигару. — Так что ешьте мясо, пейте водку, повышайте себе кровяное давление. Увидимся в пятницу во время ленча.
— Есть еще кое-что, — сказал я. — Хотелось бы узнать...
— Передайте моим служащим. — Тепло улетучилось из его голоса. Он уже думал о другом. — Они сделают все, что вы скажете. До встречи на борту.
Договоренность была достигнута. Когда он прощался со мной, трубка была уже далеко от его рта.
Я вышел из конторы и присел на какую-то тумбу.
Значит, Глейзбрук хочет выиграть соревнование и, кроме того, хочет, чтобы я не путался под ногами, пока дело не замнут. Меня это устраивало.
Ночной воздух был прохладным, его согревало желтое сияние лампы в иллюминаторе "Лисицы". Внизу была Надя, она ждала меня.
Я сидел на тумбе и размышлял. Она встала у меня на пути. Она расследует гибель Ребейна. Она сделала все возможное, чтобы уговорить меня поехать в Таллинн на поиски людей, о существовании которых я слышал только от нее.
Мой приятель Терри Фальконер в 1981 году переспал с девицей в Чехословакии. Он был корреспондентом американского телевидения из Центральной Европы, пока не получил фотографии и тщательно сформулированную просьбу отказаться от работы над репортажем о чехословацких поставках оружия в Южную Африку. Теперь он был редактором журнала "Домашний умелец", работа ему не нравилась, но ничего лучшего он найти не мог.
Я сидел на тумбе и крыл на чем свет стоит газеты, телекомпании, политиков и прочую сволочь, которая распоряжалась чужими чувствами, чтобы процветали банки и корпорации. Билл Тиррелл — частное лицо вернулся бы в каюту и продолжил то, что начал. Но не Билл Тиррелл — журналист.
Я встал, проверил швартовы. Все прекрасно, как я и думал. Я просто выигрывал время, оттягивал решение. Есть одна зацепка. Это фотография"
Фотографию можно и подделать. И пока Билл Тиррелл не узнает что к чему, он попридержит руки.
Я спустился вниз, спотыкаясь на трапе, и прислонился к дверному косяку. Надя сидела на скамейке, улыбаясь по-новому нежной улыбкой.
— Устал, — сказал я. — Башка трещит. Спокойной ночи.
Краем глаза я увидел ее лицо: расслабленное и недоверчивое. Потом я отправился к себе в каюту, запер дверь и попеременно то засыпал, то ругал себя, пока между сомкнутыми мачтами не начал сочиться рассвет.
Глава 19
В семь часов я встал и отправился в город. Пит, корабельный мастер, был уже на месте. Я объяснил ему, что от него требуется. Он подвез меня до Бейсина, я уселся в свой фургон и направился в Плимут.
Я съел в кафе бутерброд с ветчиной, запил его чаем, припарковал машину в многоэтажном гараже и отправился по бетонному лабиринту к дому, на фасаде которого красовалась лиловая надпись: "Студия Мориса Поля".
Мориса Поля на самом деле звали Ден Слоггерт. У него были короткие торчащие волосы и очки бильярдиста, которые, однако, не скрывали здоровенных мешков под глазами — результат неумеренного потребления джина.
— Билли! — вскричал он, отбрасывая снимок, на котором девочка с пухлым, как пончик, лицом с вожделением смотрела на белого котенка. — Тыщу лет не виделись!
Когда-то Морис делал лучшие на Флит-стрит репортажи о дорожно-транспортных происшествиях. О фотографии он знал все, что только можно. Я пожал его маленькую мягкую руку и вытащил из кармана Надин снимок.
— Я хотел узнать. Это подделка?
Он нахмурился, глядя на снимок. Потом достал из ящика толстую лупу, посмотрел сквозь нее.
— Вроде нет, — сказал он.
— Точно? — У меня пересохло во рту.
— Нет. — Он закурил "Силк Кат", закашлялся, выпустил дым в физиономии жениха и невесты в золоченой рамке. На женихе была юбка шотландского горца. Он скорчил парочке рожу. — Я вчера вечером видел пленочку, — сказал он. — Маргарет Тэтчер в постели с полковником Каддафи. Потрясающая штука — компьютер! — Он снова взялся за лупу. — Но это хороший снимок. Старый аппарат с пластинкой. Никакой ретуши. Очень хорошая фактура. Такое не подделаешь.
Я с трудом сглотнул.
— Невозможно подделать?
— Сейчас нет ничего невозможного. Но в данном случае так трудно, что почти невозможно.
— Можешь быстро сделать мне пару копий?
Он нажал кнопку внутреннего телефона.
— Дайлис, — сказал он, — если явится миссис Роджерс со своим чертовым чадом, пусть подождет. — Он отключил связь. — Через полчаса будет готово.
Я вышел, выпил еще чашку чаю, почитал газеты. Снимки были готовы с точностью до секунды: что значит привычка всегда поспевать в срок. Он взял с меня пятерку. Я воспользовался его телефоном и набрал номер Кристофера.
Подошла Рут. Я спросил Кристофера. Она сказала:
— Его нет дома. — Голос у нее был холодный и недовольный.
— Когда он придет? — спросил я.
— Когда захочет, — ответила она. — Он поехал к матери.
Кристофер был депутатом от дорсетского городка с еженедельным базаром, населенного в основном отставными полковниками и их женами. Женам нравилось его мальчишеское обаяние. Полковникам нравилось, что он зять Невилла Глейзбрука. В последнее время я все больше убеждался, что на Рут ни то, ни другое не производит ни малейшего впечатления.
Я забрался в свой фургон и поехал через холмы к Лидьятс-Мэнор, поселку из камня цвета сливочной помадки.
Мать поправляла тяпкой цветочную клумбу. Джордж сидел на террасе и читал третью страницу "Дэйли телеграф", его губы под жесткими усами шевелились.
Мать выпрямилась, лицо у нее было красным от напряжения.
— Дорогой! — сказала она. — Как чудесно! А Кристофер только что вышел.
Я выпил чашку кофе. У них был розовый джин. Джордж с одобрением заговорил об успехах Кристофера на ниве сокращения финансовой помощи Вест-Индии. Матери не пришлось долго уговаривать меня посмотреть на ее флоксы, росшие в другом конце сада, вне пределов слышимости.
— Прелесть, — выразил я свое восхищение и вытащил фотографию. — Ты когда-нибудь это видела?
— Господи! Это же твой отец. — Она с минуту неотрывно смотрела на снимок. — Все-таки у него была ужасная борода, — наконец сказала она. — Я всегда просила его сбрить ее.
— Ты знаешь, что это за люди с ним?
Она покачала головой, как будто ей было все равно. Любовь моего отца к морю доходила почти до фанатизма. Мать поначалу ревновала, потом примирилась с этим, как примирилась бы с существованием любовницы.
Я сказал:
— Он всегда говорил мне, что плавает на дизельных кораблях.
— Что такое дизельные?
— Не парусные.
— А-а... — протянула она. Джин начинал на нее действовать.
Я продолжал:
— После известия, что он погиб в море, ты ничего о нем не слышала?
— Не слышала? — Ее взгляд сделался пустым. На этот раз дело было не в джине. Она как будто смотрела внутрь себя, на что-то, чего ей не хотелось видеть. — Нет, не думаю.
— Но ты не уверена.
— Не дави на меня, — попросила она слабым, взволнованным голосом.
Я почувствовал себя виноватым, что от меня и требовалось.
— Извини. Просто творятся странные дела.
Джин вернул ее на ровный курс.
— Я знаю. Бедный Билл. Тебе ужасно не хватало отца. Я так и не простила ему этого. Как и всего остального. — Она сжала мою руку. Ее кожа задубела от работы в саду. — Было одно письмо. Вот и все.
— Письмо?
— От какой-то сумасшедшей. Из Восточной Европы. Она писала, что встретила твоего отца и что он болен или что-то вроде того.
— Когда это было?
— Не помню. Но после его смерти, это точно. Я говорю тебе, она сумасшедшая. С людьми такое случается после несчастных случаев. Многие ведь пишут и говорят, что общаются с призраками и всякое такое. Очень грустно.
Мы замолчали. В ясеневой роще кричали грачи. Пчелы, жужжа, вились над флоксами. Я спросил:
— А ты сохранила это письмо?
— О нет, — сказала она и пошла через газон к дому.
Солнце стояло в зените и жарило изо всех сил, прошедший ночью дождь поднимался густым травяным паром от газона, окруженного черной живой изгородью. Было нечем дышать.
— Ты его сожгла? — Мне хотелось ее встряхнуть.
— Нет-нет. — У нее был оскорбленный вид. — Когда мы переехали, я отдала все письма Кристоферу. У него же этот огромный чердак.
Джордж дочитал статью об убийстве на сексуальной почве.
— Парень соображает, — заметил он. — Пустил корни, купил дом, получил директорство. — Он положил руку мне на плечо. Я должен был воспринять этот жест как покровительственный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47