Высокий хулой человек лет тридцати в полувоенном кителе возник мгновенно, с пачкой писчей бумаги, листами копирки и несколькими остро отточенными карандашами.
— Разрешите представить, Николай Константинович: наш сотрудник отдела дипломатической информации, референт по восточным странам Георгий Александрович Астахов.
Молодой человек по-военному коротко кивнул — руки его были заняты бумагой и карандашами. Рерих встретился с быстрым изучающим взглядом серых глаз.
Товарищ Крестинский опустил еще один титул Астахова — он являлся по совместительству сотрудником ОГПУ, и тоже по восточным вопросам.
Все трое расположились вокруг небольшого стола в углу кабинета.
— Что же; Николай Константинович, мы вас внимательно слушаем.
…Теперь лишь одна цитата из этого чрезвычайно важного для понимания Рериха документа. Вот она:
Оккупация англичанами Тибета продолжается непрерывно и систематически. Английские войска просачиваются небольшими кучками, отделяясь под каким-нибудь предлогом от проходящих вблизи границы частей, например, от экспедиционных отрядов, идущих на Эверест. Весь процесс оккупации производится с максимальной тактичностью и при учете настроения населения. В Тибете англичане ведут усиленную пропаганду против СССР, эксплуатируя невежество и раздувая нелепые слухи об антирелигиозной деятельности большевиков (подчеркнуто мною — прошу читателей запомнить эту фразу. — И.М.), от якобы жестоком преследовании ими национальных меньшинств в Туркестане.
И теперь два основных положения этого цитируемого документа.
Первое. Многие религиозных деятели, учителя-махатмы, с которыми мы лично знакомы — как в Индии, так и в Тибете, находящиеся в оппозиции к английским властям, более того, возглавляющие освободительную борьбу своих народов против колониального гнета, с надеждой смотрят на Советский Союз, верят в его освободительную миссию на Востоке и видят в нем могучую силу, на которую в своей справедливой миссии могут опереться.
Второе. Поскольку в коммунистической доктрине и философии буддизма много общего, и конечная цель обоих учений — создание справедливого общества на земле, в котором община играет доминирующую роль (и в этом некая объединяющая основа исторических и нравственных корней двух великих народов, русского и индийского, — да, это одна из сокровенных мыслей Н. К. Рериха; все возвращается на круги своя…— И. М.), сейчас есть смысл объединить коммунизм и буддизм и под этим новым флагом помочь народам Востока стать свободными и счастливыми, а в дальнейшем, может быть, и жителям всей земли.
Два этих положения высказываются Рерихом пространно в разных вариантах, с многими убедительными, как он уверен, примерами. Он готов быть консультантом в разрабатываемых программах. Присутствует в этом документе еще одна заветная и основополагающая мысль Николая Константиновича: сохранение культуры, культурных ценностей в любых революционных событиях или возможных военных конфликтах.
…Рерих говорил, иногда взволнованно, иногда академично.
Николай Николаевич Крестинский задавал вопросы, слушал внимательно, но лицо его было бесстрастно.
Усердно бежал по бумаге карандаш в руке Георгия Александровича Астахова — он прямо-таки виртуозно владел стенографией.
Наконец живописец сказал:
— Вот, кажется, теперь все.
— Огромное спасибо, Николай Константинович. — Крестинский в задумчивости поправил очки, несколько раз погладил рукой свою бородку. Что-то его тревожило. — Можете не сомневаться: ваш доклад в ближайшее время ляжет на стол Георгия Васильевича. — Он вынул из кармашка брюк часы-луковицу, щелкнул крышкой, взглянул на циферблат. — Батюшки! Мне давно пора звонить в Москву! Я вынужден с вами попрощаться, товарищ Рерих! — Крепкое, несколько суетливое рукопожатие. И в глаза не смотрит советский посол в Германии. — Еще раз благодарю за бесценную помощь. Прошу ненадолго задержаться: у Георгия Александровича есть к вам серьезный разговор.
Николай Николаевич Крестинский, сутулясь, быстро, покинул свой кабинет, и что-то обреченное увидел живописец в его спине.
— Один момент, Николай Константинович, — в руках референта по восточным странам шелестели исписанные стенографическими знаками листы бумаги. — Я только пронумерую.
Под бумажный шелест Рерих воспаленно думал: «Права, права Лада! Все получилось! Нет сомнения: в ОГПУ Бокий и прочие узнают об этой нашей инициативе. Пусть! В наркомате иностранных дед по достоинству оценят ее. И может быть… Может быть, мы выйдем на самый верх с нашими предложениями. Тогда посмотрим, как чекисты…»
— Какое у вас, Николай Константинович, выразительное и подвижное лицо! — Оказывается, этот Астахов, закончив свою нумерацию страниц, давно наблюдает за ним. — Залюбоваться можно: отражаются все чувства. Я бы сказал — борение чувств. Так! — Георгий Александрович отодвинул в сторону стопку листов с рериховским докладом. — Я прежде всего должен передать вам горячий привет от Глеба Ивановича Бокия…
— Как? — вырвалось у Рериха. — Вы…
— Да, Николай Константинович и там тоже. Думаю, вас это не должно особенно удивлять: мы — сообщающиеся сосуды. Или сиамские близнецы. Наркомат иностранных дел и органы государственной безопасности. Впрочем, если необходимо, мы вливаемся и в другие государственные структуры. А сейчас с наркоматом иностранных дел вместе разрабатываем одну ответственейшую операцию на дипломатическом фронте, и в ней вам отводится, во всяком случае на первом этапе, главная роль.
— Мне?!
— Вам и только вам, Николай Константинович!
Перед живописцем сидел совсем другой Астахов, «сотрудник отдела дипломатической информации» — собранный, четкий и неумолимый: он прямо, не отрываясь, смотрел на живописца, и только целенаправленная воля и приказ были во взгляде серо-водянистых, стальных глаз.
«В его худобе есть что-то от ожившей мумии», — с непонятным и внезапным страхом подумал философ и неутомимый исследователь Востока.
— И… что же я должен сделать?
— Вам предстоит провести предварительные переговоры с японскими представителями, после которых, хочется верить, будет наконец подписана советско-японская конвенция. Мы надеемся, что ее своими подписями скрепят в Пекине наш посол Лев Карахан и посол Японии в Китае Иосидзава. Этот торжественный акт должен состояться в конце января 1925 года. Ориентировочно — двадцатого января. Накануне этого события вам надлежит сделать японцам несколько наших новых предложений, в них присутствуют некие уступки с нашей стороны, мы предлагаем компромисс и уверены, что японская сторона тоже пойдет нам навстречу. Дело в том, что подписание конвенции, так нам необходимой, дважды заканчивалось ничем, провалом: в Дайрене в двадцать первом году и в Чаньчуне в двадцать втором. Теперь все надежды на вас, — товарищ Астахов неохотно улыбнулся. — В разработанной операции вам отводится достаточно времени для того, чтобы изучить вопрос во всех деталях…
— Но почему я?! — воскликнул живописец. — Я не дипломат, не официальное государственное лицо…
— Именно поэтому, — перебил Георгий Александрович. — Объясняю. Во-первых, враждебные нам страны, и прежде всего Англия, делают все, чтобы сорвать эти переговоры. Поэтому их первый этап… Ваш этап, Николай Константинович, будет проводиться в строжайшей секретности, конспиративно и… частными лицами. Мы подозреваем, что после того как вы из Индии отбыли в Штаты и вот теперь здесь, в Европе, вас стараются обнаружить спецслужбы… ну… той же Великобритании. Со своей стороны мы предпринимаем превентивные меры, в том числе и охрану вашей персоны. Но и вам надлежит быть предельно осторожным и осмотрительным.
«Он говорит так, — с раздражением подумал Рерих, — как будто уже все решено. Впрочем… Да, решено…» И спросил:
— А во-вторых? «Во-первых» я понял.
— Второе — самое интересное! — в голосе товарища Астахова явственно прозвучал азарт. — Произойдет следующее. Двадцать шестого декабря в порту Марселя вы со своим секретарем Владимиром Анатольевичем Шибаевым… Кстати, у него все необходимые инструкции и прочее. Вы с ним сядете на судно «Катари Мару». Оно отправится в Йокогаму с заходом в Порт-Саид и Коломбо. Средиземного море корабль будет пересекать в рождественские праздники и для заинтересованных лиц не явится предметом интереса: праздная пестрая публика решила провести Рождество в недолгом морском путешествии и в Египте, у подножия древних пирамид.
— Ну, и…— не выдержал Рерих, подумав: «Каков? Сплошное словоблудие».
Астахов был невозмутим.
— Я хочу, Николай Константинович, одного: чтобы вы прониклись атмосферой предстоящей акции. Согласитесь: в ней есть что-то романтическое. — Живописец, нахмурившись, молчал. — Итак, на пароходе «Катари Мару» вы окажетесь с товарищем Шибаевым, уже на палубе к вам присоединится сотрудник народного комиссариата торговли, директор Госторга Александр Павлович Торояновский. Не удивляйтесь: он возникнет среди путешествующих или в облике монаха-иезуита, совершающего паломничество к святым местам, или это опять же иезуит, но с титулом, который едет в Порт-Саид с миссионерскими целями, — Астахов иронически улыбнулся. — Дались ему эти иезуиты! Ладно, решим. Словом, за обедом или ужином вы случайно окажетесь за одним столиком и разговоритесь. Вот и вся советская делегация, которую вы, Николай Константинович, возглавляете. Впрочем, в плавании вас будут сопровождать еще несколько наших соотечественников, правда, незримо. Они могут обнаружиться только при крайней необходимости. На корабле вы увидите нескольких праздных путешественников — японцев, целых восемь особ. Это и будет делегация Страны Восходящего Солнца. И теперь, Николай Константинович, наконец «во-вторых», которого, я вижу, вы заждались. Японцев возглавляет ваш старый знакомец, вполне прилично говорящий по-русски.
— Господи! Да кто же это такой? — Живописец недоумевал. — Что-то не припоминаю знакомых японцев.
— Есуко Мацуоко… Вам это имя что-нибудь говорит? Рерих обладал — прав его научный секретарь Шибаев — великолепной памятью.
— Дипломат в Петербурге, кажется, в двенадцатом году?! — воскликнул он.
— Браво, Николай Константинович!
…И тут, уважаемые читатели, давайте еще раз заглянем в уже цитированную книгу Арнольда Г. Шоца «Николай Рерих в Карелии» и повторим оттуда несколько фраз, на которые я, автор этого повествования, просил вас обратить внимание. Вот они: «Еще один масон и „друг“ живописца Рериха (речь идет о членах ложи розенкрейцеров — ордена розы и креста, в которой состоял наш герой. — И. М.) — Константин Николаевич Рябинин, талантливый психиатр, занимавшийся терапией эпилепсии (Николай Константинович познакомился с ним в связи с болезнью жены)…»
Рябинин познакомил Рериха с японским дипломатом, который к тому же вполне бойко говорил на русском языке. Трудно сказать, совпадение ли это. Но обстоятельства таковы: Есуко Мацуоко был страстно увлечен оккультизмом, восточной мистикой, всем, что было связано с Шамбалой. Все время, пока Мацуоко находился в Петербурге, экзотический японец и Николай Константинович постоянно встречались — им было о чем поговорить, они стали очень близки друг другу…
— Я сразу узнаю господина Мацуоко, — сказал возбужденно Рерих, вдруг почувствовав вкус к предстоящему авантюрному предприятию. — У него характерное лицо, все как бы слегка сдвинуто вправо — рот, нос, глаза. Помню, во время наших бесед я постоянно удивлялся: правый глаз все время наезжал на висок…— «Фу ты…» — Николай Константинович остановил себя. — И кто же теперь мой японский друг?
— Сегодня Мацуоко, — ответил Астахов, — вице-председатель правления Южно-Манчжурской железной дороги, которая связана с концерном «Мицубиси» и, что для нас существеннее, является «крышей» для японской разведки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93