Он сказал мне, что они с Алисой ведут одинаковую жизнь и заключили соглашение.
— Соглашение?
— Да. Они делали вид, что ведут обычный образ жизни, и их родители были счастливы.
— Но у них родился сын.
— Это было частью соглашения. Оба хотели этого. Но мне это причинило боль. Меня огорчало все: наш разрыв, его союз с Алисой. Когда у них родился сын… это стало для меня тяжелым испытанием. Энрик успокаивал меня, упрекал в буржуазности, утверждал, что я не вынесла бы двойной жизни, которую он мог предложить мне. Энрик был счастлив, что Алиса такая же, как он.
— Но ты познакомилась с дэдди и снова влюбилась?
— Да.
— А вскоре у тебя появилась я.
— Да, радость моя. Я начала новую жизнь.
— Но все же виделась с Энриком.
— Наша дружба, хотя и дала трещину, продолжалась; продолжили мы и традицию наших семей. Желая показать ему, что не держу на него зла, я пригласила Энрика стать твоим крестным отцом. Он с энтузиазмом принял это предложение и любил тебя всю жизнь, как свою дочь.
— Но раз все шло так хорошо, почему ты не хотела вернуться в Барселону?
Мать молча смотрела на меня, казалось, размышляя над моим вопросом. Я же, глядя на нее, думала о той девочке, которой она была тридцать лет назад. Наверное, Мария дель Map очень походила на меня. Другое поколение, иные социальные ценности, но она была молодая. Такая, как я сейчас. Чувствовала, страдала, искала любви, а любовь от нее ускользала…
— Все, в том числе и Энрик, считали, что наш разрыв не оставил горькой обиды. Для меня же он был болезненным. Я продолжала любить Энрика и возненавидела Алису, как только узнала о ее существовании. Мне было тяжело видеть их вместе, наблюдать их мнимую любовь, знать, что она манипулирует Энриком и не скрывает этого… Алиса постоянно заставляла меня думать, что Энрик предпочел именно ее. Узнав о беременности Алисы, я не могла заснуть. Вот тогда-то я познакомилась с твоим отцом и вышла за него замуж.
Мы продолжали видеться на семейных встречах. Иногда Энрик приходил один с Ориолем, порой — с Алисой. Такое общение причиняло мне боль, но я сносила это, боясь потерять его дружбу. Кроме того, хотя я и любила твоего отца, у меня сохранились чувства к Энрику. Но я так и не привыкла к этим встречам, а со временем они стали совсем невыносимыми. Я терпела, но появилась другая, еще более весомая причина покинуть Барселону.
— Какая?
Мать посмотрела мне прямо в глаза:
— Ты.
— Я?
— Да. — Я молчала, ожидая, когда мать снова заговорит. Я понимала: чтобы сделать это, она прилетела сюда из Нью-Йорка. — Это случилось в начале сентября. Ты была почти девочкой, и я, вместе со служанкой, убирала в летнем домике перед тем, как вернуться в Барселону. Вторая половина дня выдалась душной и жаркой. Внезапно под порывами ветра захлопали брезентовые тенты над окнами, и я увидела свинцовые тучи. Они надвигались со стороны моря, предвещая грозу. Я знала, что ты на пляже, и, захватив с собой пару полотенец и зонт, отправилась за тобой. Когда я подошла к берегу, хлынул ливень, и я увидела, как твои друзья вместе со служанкой, присматривавшей за вами, побежали к деревне в поисках укрытия. Тебя с ними не было, а когда я спросила их, где ты, они ответили, что не знают. Пройдя дальше по пляжу, я очень испугалась. Ливень шел стеной и мешал мне видеть, но я продолжала поиски и наконец обнаружила: в убежище между скалами целовалась парочка. Я узнала обоих. Это были Ориоль и ты. — Мне не верилось, что такое интимное воспоминание хранит и моя мать. Я умерла со страху, если бы знала об этом тогда. — Изумленная, я со всех ног бросилась домой. Вернулась я, промокнув до костей. Меня охватил ужас.
— Но почему?
— Я наблюдала за тем, как растет Ориоль. Глаза у него как у матери. Бог мой! Как я ненавижу ее! Но почти все остальное он взял от отца. Мне до сих пор больно думать об этом!
Мать замолчала. По щеке ее покатилась слеза. Устыдившись этого, она закрыла лицо руками.
Я погладила мать по руке, пытаясь утешить ее. Подумала: а ведь и правда, тридцать лет назад она была такой, как я сейчас. Но мне не хотелось бы стать такой, как она сейчас.
— Ориоль напомнил тебе о твоей неудаче, — мягко заметила я.
— Да, но я уже свыклась со своим поражением. — Мать снова заглянула мне в глаза. — Меня ужасало то, что неудачу предстояло пережить тебе. Думаешь, я не замечала, что он тебе нравится, до того как увидела вас на пляже?
— Но что плохого в том, что мы нравились друг другу?
— Я сказала, что он тебе нравился, а не вы нравились друг другу.
— Что ты имеешь в виду?
— Ориоль был не из тех мальчишек, которые гоняют мяч, и я уже говорила тебе, что он очень напоминал мне своего отца… — Сделав паузу, мать добавила: — Этим.
— Чем?
— Своей сексуальной ориентацией.
— Это совершенно голословное утверждение, — возразила я.
— Нет, — твердо ответила она. — Он похож на отца и мать; они одного поля ягоды. Ты не замечаешь этого? Ориоль любезен, любит тебя как друга, как сестру. Даже если ты соблазнишь его, он не будет оскорблять тебя. Но в конце концов он уйдет, а ты останешься с разбитым сердцем. Такова его природа. Даже если бы ему хотелось поступить иначе, он этого сделать не смог бы.
— Ошибаешься.
— Нет, не ошибаюсь. И не ошибалась. Я с ужасом видела: с тобой повторится то, что постигло меня. Я поняла, что в течение многих лет бессознательно боялась этого. Узнав о твоих отношениях с Ориолем, я начала убеждать твоего отца, чтобы он попросил о переводе в Нью-Йорк. Или в Латинскую Америку. Хотелось уехать подальше. Хотелось изолировать тебя. Чтобы ты не страдала так, как я. Потому-то мы и уехали, чтобы уже никогда не возвращаться сюда.
— Но ты не имела права…
— И письма, — взволнованно продолжала мать, — и письма, которые ты писала. Я уничтожала их…
— Что?!
— Да, — бросила она с вызовом. — Я уничтожала их, одно за другим… До тех пор, пока переписка не прекратилась.
— Но как ты посмела! — возмутилась я. — Ты не имела права вмешиваться в мою личную жизнь!
— Имела полное право! Я, твоя мать, пережив подобное раньше, считала долгом защитить тебя… В той же мере, в какой имела право переехать в Америку, увезти тебя с собой, с тем чтобы радикальным образом изменить твою жизнь и твою судьбу. Моя обязанность — защищать тебя от страданий, и эта обязанность остается в силе.
С этого момента мать села на своего конька. Мне следовало забыть Ориоля, забыть эти фантастические истории о сокровище и вернуться с ней в Нью-Йорк. Хватит с меня приключений, мое будущее и мое сокровище — Майк. Я не имею права променять это на глупости моего крестного. И так она говорила, говорила, повторяясь и начиная снова. В какой-то момент я перестала слушать мать, делая вид, что уделяю ее словам должное внимание.
Я снова увидела в ней себя через тридцать лет, увидела, как пытаюсь не допустить, чтобы моя дочь повторяла мои ошибки. Рассказ матери потряс меня. Как она решилась соблазнить Энрика? Проявила ту же твердость, с какой теперь стремится предотвратить мою воображаемую ошибку. Я не могла простить ей, что она крала мои письма, я была возмущена, но моя душа ликовала. Конечно, я не поверила Ориолю, когда он мне это сказал, но это оказалось правдой. Он писал мне.
И я спросила себя, бежала ли моя мама из Барселоны, чтобы оставить позади свое прошлое ради меня, или для того, чтобы не видеть Энрика рядом с Алисой. Покончив с вином, мы наслаждались поданными на десерт ликерами, пока не заметили, что ресторан закрывают. И у меня вдруг появилось странное чувство, будто мы с матерью стали приятельницами.
— Расскажи-ка мне еще раз, — попросила я ее, когда у меня от выпитого уже заплетался язык. — Объясни, как тебе удалось захомутать Энрика?
Мать, которая выпила столько же, сколько и я, смеялась, пыталась изобразить серьезность и оправдывалась тем, что очень нервничает. Я же, порочная, уговаривала ее и забавлялась, требуя подробностей. Потом мать заплакала, и я, обнимая ее, тоже залилась в три ручья. Плача, я громко упрекала ее за то, что она украла у меня письма Ориоля. Она сказала между всхлипываниями, что и еще тысячу раз украдет их и не позволит мне страдать так же, как она.
— Ты прямо так и затащила его в постель? — опять спрашивала я.
Мне никак не удавалось представить себе эту ситуацию. Тем более что в ней принимала участие моя мать. Я не воспринимала ее как женщину, она была моей мамой, а мамы такими вещами не занимаются. Но она не ответила мне, а снова завела свою пластинку насчет сказочного человека, то есть Майка. Так мы и провели бы всю ночь, мирно беседуя под воздействием спиртного, а точнее, произнося монологи, если бы я не увидела его там.
Он сидел в углу с бокалом в руке, одинокий, как смерть. Седовласый человек с блекло-голубыми глазами, одетый во все темное. Старик с кинжалом. Там. А увидев его, я задрожала.
— Ты, черный ворон! — сказала я, расхрабрившись от алкоголя, и показала на него пальцем, но сомневаюсь, что в шумном зале он что-нибудь услышал. — Перестань преследовать меня. Убирайся.
Мать спросила, что происходит, но пока я собиралась рассказать ей, старик ушел. Я заказала такси через бармена, и, пока не убедилась, что машина стоит у дверей бара, не осмелилась выйти на улицу.
ГЛАВА 29
Наша огромная кровать была развернута на юг, в сторону горы Монтжуик, и Мария дель Map в нижнем белье рухнула на нее без чувств. Снять с себя верхнюю одежду, даже с моей помощью, было выше ее сил. Вскоре она уже тихо похрапывала.
Я устроилась рядом с ней и заметила, что столик с телевизором, отделявший кровать от широкого окна, очень низок. Он не мешал мне видеть панораму порта и горы. Первые лучи утреннего солнца тщетно пытались пробиться сквозь свинцовые облака. Фонари над портовыми сооружениями все еще горели, и их свет отражался в черных водах. Наверху же фонари Монтжуика освещали аллеи и верхушки деревьев. Деревья, все еще погруженные во мрак, на фоне густого тумана, затянувшего окрестности, казались темно-голубыми силуэтами.
Присутствие человека в черном в ресторане насторожило меня, и я преодолела тяжелую дремоту — результат выпитого спиртного. Бог мой! Как много неожиданностей! Энрик и Мария дель Map. Какая невероятная история! Сколько же она выстрадала! Мать спала рядом, свернувшись калачиком; она словно пыталась защититься от очередного удара судьбы. Я подняла ее крашеные светло-каштановые волосы — безуспешная попытка имитировать цвет и блеск молодости — и поцеловала в лоб.
Мое терпение иссякло, и я распаковала картину с Девой Марией. Она казалась мне еще более загадочной, чем когда-либо раньше, и я сравнила свое кольцо с тем, что было изображено на картине. Оба красиво, хотя и зловеще поблескивали. Потом я посмотрела на едва пробивающийся рассвет. Фонари в порту, ставшем теперь вместилищем страшных тайн; город, спящий у моих ног, очаровательный, но печальный, волшебный и загадочный. Точно такой, как картина на дереве. Моя последняя мысль, перед тем как я закрыла глаза, была о зловещей фигуре старика. Откуда этот непонятный страх? Может, я знала старика раньше? Но с каких пор? Почему он продолжал пугать меня, хотя и защитил на выходе из «Дель Гриаль»?
Артур Буа позвонил мне наследующий день. Просил прощения за то, что позволил возобладать своим эмоциям, но коль скоро меня печалила участь моего крестного, я, надо думать, могла представить себе, как тяжело он сам переживал утрату отца и дяди. Признаться, я тоже была возбуждена во время нашей последней встречи, поэтому свидание прошло впустую.
Он пригласил меня отужинать с ним, а я ответила, что не ужинаю одна ни с кем из мужчин, кроме своего нареченного, и, более того, в городе сейчас находится моя мать. Преодолев замешательство, Артур ответил, что с великим удовольствием пригласит на ужин сеньору Вильсон. И я почувствовала, что он улыбается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
— Соглашение?
— Да. Они делали вид, что ведут обычный образ жизни, и их родители были счастливы.
— Но у них родился сын.
— Это было частью соглашения. Оба хотели этого. Но мне это причинило боль. Меня огорчало все: наш разрыв, его союз с Алисой. Когда у них родился сын… это стало для меня тяжелым испытанием. Энрик успокаивал меня, упрекал в буржуазности, утверждал, что я не вынесла бы двойной жизни, которую он мог предложить мне. Энрик был счастлив, что Алиса такая же, как он.
— Но ты познакомилась с дэдди и снова влюбилась?
— Да.
— А вскоре у тебя появилась я.
— Да, радость моя. Я начала новую жизнь.
— Но все же виделась с Энриком.
— Наша дружба, хотя и дала трещину, продолжалась; продолжили мы и традицию наших семей. Желая показать ему, что не держу на него зла, я пригласила Энрика стать твоим крестным отцом. Он с энтузиазмом принял это предложение и любил тебя всю жизнь, как свою дочь.
— Но раз все шло так хорошо, почему ты не хотела вернуться в Барселону?
Мать молча смотрела на меня, казалось, размышляя над моим вопросом. Я же, глядя на нее, думала о той девочке, которой она была тридцать лет назад. Наверное, Мария дель Map очень походила на меня. Другое поколение, иные социальные ценности, но она была молодая. Такая, как я сейчас. Чувствовала, страдала, искала любви, а любовь от нее ускользала…
— Все, в том числе и Энрик, считали, что наш разрыв не оставил горькой обиды. Для меня же он был болезненным. Я продолжала любить Энрика и возненавидела Алису, как только узнала о ее существовании. Мне было тяжело видеть их вместе, наблюдать их мнимую любовь, знать, что она манипулирует Энриком и не скрывает этого… Алиса постоянно заставляла меня думать, что Энрик предпочел именно ее. Узнав о беременности Алисы, я не могла заснуть. Вот тогда-то я познакомилась с твоим отцом и вышла за него замуж.
Мы продолжали видеться на семейных встречах. Иногда Энрик приходил один с Ориолем, порой — с Алисой. Такое общение причиняло мне боль, но я сносила это, боясь потерять его дружбу. Кроме того, хотя я и любила твоего отца, у меня сохранились чувства к Энрику. Но я так и не привыкла к этим встречам, а со временем они стали совсем невыносимыми. Я терпела, но появилась другая, еще более весомая причина покинуть Барселону.
— Какая?
Мать посмотрела мне прямо в глаза:
— Ты.
— Я?
— Да. — Я молчала, ожидая, когда мать снова заговорит. Я понимала: чтобы сделать это, она прилетела сюда из Нью-Йорка. — Это случилось в начале сентября. Ты была почти девочкой, и я, вместе со служанкой, убирала в летнем домике перед тем, как вернуться в Барселону. Вторая половина дня выдалась душной и жаркой. Внезапно под порывами ветра захлопали брезентовые тенты над окнами, и я увидела свинцовые тучи. Они надвигались со стороны моря, предвещая грозу. Я знала, что ты на пляже, и, захватив с собой пару полотенец и зонт, отправилась за тобой. Когда я подошла к берегу, хлынул ливень, и я увидела, как твои друзья вместе со служанкой, присматривавшей за вами, побежали к деревне в поисках укрытия. Тебя с ними не было, а когда я спросила их, где ты, они ответили, что не знают. Пройдя дальше по пляжу, я очень испугалась. Ливень шел стеной и мешал мне видеть, но я продолжала поиски и наконец обнаружила: в убежище между скалами целовалась парочка. Я узнала обоих. Это были Ориоль и ты. — Мне не верилось, что такое интимное воспоминание хранит и моя мать. Я умерла со страху, если бы знала об этом тогда. — Изумленная, я со всех ног бросилась домой. Вернулась я, промокнув до костей. Меня охватил ужас.
— Но почему?
— Я наблюдала за тем, как растет Ориоль. Глаза у него как у матери. Бог мой! Как я ненавижу ее! Но почти все остальное он взял от отца. Мне до сих пор больно думать об этом!
Мать замолчала. По щеке ее покатилась слеза. Устыдившись этого, она закрыла лицо руками.
Я погладила мать по руке, пытаясь утешить ее. Подумала: а ведь и правда, тридцать лет назад она была такой, как я сейчас. Но мне не хотелось бы стать такой, как она сейчас.
— Ориоль напомнил тебе о твоей неудаче, — мягко заметила я.
— Да, но я уже свыклась со своим поражением. — Мать снова заглянула мне в глаза. — Меня ужасало то, что неудачу предстояло пережить тебе. Думаешь, я не замечала, что он тебе нравится, до того как увидела вас на пляже?
— Но что плохого в том, что мы нравились друг другу?
— Я сказала, что он тебе нравился, а не вы нравились друг другу.
— Что ты имеешь в виду?
— Ориоль был не из тех мальчишек, которые гоняют мяч, и я уже говорила тебе, что он очень напоминал мне своего отца… — Сделав паузу, мать добавила: — Этим.
— Чем?
— Своей сексуальной ориентацией.
— Это совершенно голословное утверждение, — возразила я.
— Нет, — твердо ответила она. — Он похож на отца и мать; они одного поля ягоды. Ты не замечаешь этого? Ориоль любезен, любит тебя как друга, как сестру. Даже если ты соблазнишь его, он не будет оскорблять тебя. Но в конце концов он уйдет, а ты останешься с разбитым сердцем. Такова его природа. Даже если бы ему хотелось поступить иначе, он этого сделать не смог бы.
— Ошибаешься.
— Нет, не ошибаюсь. И не ошибалась. Я с ужасом видела: с тобой повторится то, что постигло меня. Я поняла, что в течение многих лет бессознательно боялась этого. Узнав о твоих отношениях с Ориолем, я начала убеждать твоего отца, чтобы он попросил о переводе в Нью-Йорк. Или в Латинскую Америку. Хотелось уехать подальше. Хотелось изолировать тебя. Чтобы ты не страдала так, как я. Потому-то мы и уехали, чтобы уже никогда не возвращаться сюда.
— Но ты не имела права…
— И письма, — взволнованно продолжала мать, — и письма, которые ты писала. Я уничтожала их…
— Что?!
— Да, — бросила она с вызовом. — Я уничтожала их, одно за другим… До тех пор, пока переписка не прекратилась.
— Но как ты посмела! — возмутилась я. — Ты не имела права вмешиваться в мою личную жизнь!
— Имела полное право! Я, твоя мать, пережив подобное раньше, считала долгом защитить тебя… В той же мере, в какой имела право переехать в Америку, увезти тебя с собой, с тем чтобы радикальным образом изменить твою жизнь и твою судьбу. Моя обязанность — защищать тебя от страданий, и эта обязанность остается в силе.
С этого момента мать села на своего конька. Мне следовало забыть Ориоля, забыть эти фантастические истории о сокровище и вернуться с ней в Нью-Йорк. Хватит с меня приключений, мое будущее и мое сокровище — Майк. Я не имею права променять это на глупости моего крестного. И так она говорила, говорила, повторяясь и начиная снова. В какой-то момент я перестала слушать мать, делая вид, что уделяю ее словам должное внимание.
Я снова увидела в ней себя через тридцать лет, увидела, как пытаюсь не допустить, чтобы моя дочь повторяла мои ошибки. Рассказ матери потряс меня. Как она решилась соблазнить Энрика? Проявила ту же твердость, с какой теперь стремится предотвратить мою воображаемую ошибку. Я не могла простить ей, что она крала мои письма, я была возмущена, но моя душа ликовала. Конечно, я не поверила Ориолю, когда он мне это сказал, но это оказалось правдой. Он писал мне.
И я спросила себя, бежала ли моя мама из Барселоны, чтобы оставить позади свое прошлое ради меня, или для того, чтобы не видеть Энрика рядом с Алисой. Покончив с вином, мы наслаждались поданными на десерт ликерами, пока не заметили, что ресторан закрывают. И у меня вдруг появилось странное чувство, будто мы с матерью стали приятельницами.
— Расскажи-ка мне еще раз, — попросила я ее, когда у меня от выпитого уже заплетался язык. — Объясни, как тебе удалось захомутать Энрика?
Мать, которая выпила столько же, сколько и я, смеялась, пыталась изобразить серьезность и оправдывалась тем, что очень нервничает. Я же, порочная, уговаривала ее и забавлялась, требуя подробностей. Потом мать заплакала, и я, обнимая ее, тоже залилась в три ручья. Плача, я громко упрекала ее за то, что она украла у меня письма Ориоля. Она сказала между всхлипываниями, что и еще тысячу раз украдет их и не позволит мне страдать так же, как она.
— Ты прямо так и затащила его в постель? — опять спрашивала я.
Мне никак не удавалось представить себе эту ситуацию. Тем более что в ней принимала участие моя мать. Я не воспринимала ее как женщину, она была моей мамой, а мамы такими вещами не занимаются. Но она не ответила мне, а снова завела свою пластинку насчет сказочного человека, то есть Майка. Так мы и провели бы всю ночь, мирно беседуя под воздействием спиртного, а точнее, произнося монологи, если бы я не увидела его там.
Он сидел в углу с бокалом в руке, одинокий, как смерть. Седовласый человек с блекло-голубыми глазами, одетый во все темное. Старик с кинжалом. Там. А увидев его, я задрожала.
— Ты, черный ворон! — сказала я, расхрабрившись от алкоголя, и показала на него пальцем, но сомневаюсь, что в шумном зале он что-нибудь услышал. — Перестань преследовать меня. Убирайся.
Мать спросила, что происходит, но пока я собиралась рассказать ей, старик ушел. Я заказала такси через бармена, и, пока не убедилась, что машина стоит у дверей бара, не осмелилась выйти на улицу.
ГЛАВА 29
Наша огромная кровать была развернута на юг, в сторону горы Монтжуик, и Мария дель Map в нижнем белье рухнула на нее без чувств. Снять с себя верхнюю одежду, даже с моей помощью, было выше ее сил. Вскоре она уже тихо похрапывала.
Я устроилась рядом с ней и заметила, что столик с телевизором, отделявший кровать от широкого окна, очень низок. Он не мешал мне видеть панораму порта и горы. Первые лучи утреннего солнца тщетно пытались пробиться сквозь свинцовые облака. Фонари над портовыми сооружениями все еще горели, и их свет отражался в черных водах. Наверху же фонари Монтжуика освещали аллеи и верхушки деревьев. Деревья, все еще погруженные во мрак, на фоне густого тумана, затянувшего окрестности, казались темно-голубыми силуэтами.
Присутствие человека в черном в ресторане насторожило меня, и я преодолела тяжелую дремоту — результат выпитого спиртного. Бог мой! Как много неожиданностей! Энрик и Мария дель Map. Какая невероятная история! Сколько же она выстрадала! Мать спала рядом, свернувшись калачиком; она словно пыталась защититься от очередного удара судьбы. Я подняла ее крашеные светло-каштановые волосы — безуспешная попытка имитировать цвет и блеск молодости — и поцеловала в лоб.
Мое терпение иссякло, и я распаковала картину с Девой Марией. Она казалась мне еще более загадочной, чем когда-либо раньше, и я сравнила свое кольцо с тем, что было изображено на картине. Оба красиво, хотя и зловеще поблескивали. Потом я посмотрела на едва пробивающийся рассвет. Фонари в порту, ставшем теперь вместилищем страшных тайн; город, спящий у моих ног, очаровательный, но печальный, волшебный и загадочный. Точно такой, как картина на дереве. Моя последняя мысль, перед тем как я закрыла глаза, была о зловещей фигуре старика. Откуда этот непонятный страх? Может, я знала старика раньше? Но с каких пор? Почему он продолжал пугать меня, хотя и защитил на выходе из «Дель Гриаль»?
Артур Буа позвонил мне наследующий день. Просил прощения за то, что позволил возобладать своим эмоциям, но коль скоро меня печалила участь моего крестного, я, надо думать, могла представить себе, как тяжело он сам переживал утрату отца и дяди. Признаться, я тоже была возбуждена во время нашей последней встречи, поэтому свидание прошло впустую.
Он пригласил меня отужинать с ним, а я ответила, что не ужинаю одна ни с кем из мужчин, кроме своего нареченного, и, более того, в городе сейчас находится моя мать. Преодолев замешательство, Артур ответил, что с великим удовольствием пригласит на ужин сеньору Вильсон. И я почувствовала, что он улыбается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52