Очевидно, Джиллиан рассчитывала, что ей больше не понадобится возвращаться в тюремный корпус.
— Могу я хотя бы угостить тебя обедом? — спросил Артур. Сам он проголодался. Джиллиан без особого восторга согласилась и, едва они вышли из караульного помещения, закурила сигарету.
— Эрдаи сказал тебе, чем располагает? — спросил Артур.
— Говорит, что твой клиент невиновен.
— Невиновен? — Артур от неожиданности остановился. Почувствовал, что у него отвисла челюсть. — Он это объяснил?
Джиллиан, выпуская табачный дым, покачала головой.
— Кроме того, он считает, что твой клиент достаточно отсидел. Думаю, Эрно тебе скажет, что этих людей убил кто-то другой. Но мне он не сказал кто. Или откуда ему это известно.
— Ты поверила ему?
— Артур, Эрдаи задал мне этот же вопрос, я ответила — нет. Однако впечатление он производит хорошее. Умен определенно. В общем, суди сам. Мои мнения, вероятно, предвзяты.
Артур, по своему обыкновению, продолжал задавать вопросы, но в конце концов замолчал. Невиновен. Он сам не знал толком, что рассчитывал услышать от Эрдаи. Перечтя его письмо к Джиллиан раз десять, Артур склонялся к мысли, что Эрно, работавший в аэропорту Дюсабль, неподалеку от ресторана Леонидиса, был свидетелем преступления или разговаривал с кем-то, кто присутствовал при нем. Однако Артур снова отказался слушать, когда Памела пыталась уверить его, что Ромми совершенно чист. Невиновен. Сердце его заколотилось, и он, чтобы успокоиться, подумал о том, где находится. Это Редьярд. Люди сюда попадали потому, что не умели вести себя — были убийцами, мошенниками, бандитами. Однако рассудок говорил Артуру, что к вечеру он скорее всего будет разделять мнение Джиллиан о правдивости Эрдаи.
Ресторанов в городке оказалось мало. Посетители тюрьмы, в подавляющем большинстве бедные люди, предпочитали привозить еду с собой. Тот, на котором они остановили выбор, был темным и очень большим, столики — с пластиковым покрытием под дерево. Артур заподозрил, что раньше там находился кегельбан.
Джиллиан заказала салат. Артур — самое дешевое блюдо, мясной рулет.
— Видимо, он будет неважным, — сказал Артур, когда официантка отошла. — В таком заведении? Он наверняка давно пережарен. Покажется пушечным ядром.
Когда перед Артуром поставили тарелку, он взял нож, все на ней разделил — отодвинул горошек от картофеля и водил лезвием по кругу, пока бурая подливка не образовала аккуратную лужицу вокруг рулета. Джиллиан, загасившая вторую сигарету при появлении еды, наблюдала за ним с откровенным интересом.
— Сила привычки, — сказал ей Артур.
— Я так и поняла. И каков твой рулет? Такой, как ты опасался?
Артур немного пожевал его.
— Хуже.
— Можно спросить, почему ты заказал его?
— Отец всегда велел нам заказывать самое дешевое блюдо. Считал это наиболее выгодным. И выходил из себя, если мы заказывали что-то другое. Кстати, в прошлый раз ты спрашивала меня о матери. Вот такие вещи, требования заказывать самое дешевое, наверняка и заставили ее уйти. — Он с трудом проглотил кусок рулета, ставшего похожим на комок жвачки. — Я ее понимаю.
Джиллиан широко улыбнулась. Артур старался развлечь ее, но при этом коснулся одной из вечных проблем. Был сыном не подходящих друг другу мужчины и женщины и вставал на точки зрения обоих родителей. Разделял отцовскую горечь из-за ухода матери, но понимал ее униженность жизнью с человеком, который винил в своих бедах всех остальных. Только мать редко бывала столь же понимающей по отношению к сыну. Она считала, что Артур весь в отца, слишком привержен условностям и ужасающе непредприимчив. Напоминая себе об эксцентричности матери, он научился пропускать ее суждения мимо ушей. Однако теперь, приближаясь к сорока годам, он все больше склонялся к тому, чтобы последовать ее примеру — плюнуть на все традиционные ограничения и вести такую жизнь, какую хочется. Чего хочется ему? Эта загадка была такой глубокой, что иногда поглощала его с головой.
— Артур, у меня создалось впечатление, что ты очень любил отца. При встрече в кафе.
Последнюю фразу Джиллиан произнесла с заметной робостью.
— Любил? В моей жизни отец был чем-то вроде силы тяготения. То есть мир без него развалился бы.
Теперь отец был излюбленным предметом разговоров у Артура. В них оживал его образ. Артур отдавал себе отчет в том, что делает и как это по-детски. Но не мог остановиться. Вот что вызвало раздражение Джиллиан при их первой встрече. Однако теперь, явно с целью искупить вину, она сидела с сигаретой между пальцами, прислонясь к обитой искусственной кожей стенке кабинки, и слушала его с неослабным вниманием.
Харви Рейвен провел всю трудовую жизнь подсобным рабочим на автомобильном кладбище, снимал годные детали с машин. И почему-то во всем, что пугало и заботило мистера Рейвена, присутствовала доля веры, что будь кое-что по-другому, жизнь его была бы если не благополучной, то спокойной. Если б только он окончил колледж. Если б только был владельцем автокладбища, а не рабочим. Если б только, если б только — это было девизом его жизни. И кто мог сказать, что он не прав? Работая в юридической фирме среди состоятельных, культурных людей, Артур сознавал, что они понятия не имеют о таких, как он. Они не знали той мучительной жажды денег, жажды беззаботности, которую дают деньги. Не знали, каково быть пасынком общества. Сердце Артура до сих пор ликовало, когда он вспоминал торжествующий взгляд отца на его диплом юриста. Или потом, семь лет спустя, при известии, что Артур увольняется из прокуратуры и поступает в юридическую фирму, где будет получать баснословное жалованье — сто тысяч долларов в год.
— Люди невысокого мнения о героизме обыденной жизни, — сказал Артур, — жизни тех, кто едва сводит концы с концами. Но чем старше становились и отец, и я, тем понятнее мне был отцовский героизм. То есть это просто чудо, что человек, так боявшийся за себя, мог думать о других и так о них заботиться.
Артур подошел к той стадии рассказа, когда начинало сжимать горло и к глазам подступали слезы, однако, как всегда, не мог остановиться.
— И умер отец тоже мужественно. У него был рак печени. Прямо-таки сжиравший его. Он пошел к врачу и получил жестокий прогноз — жить ему оставалось полгода, большую часть времени в жутких страданиях. И он философски относился к этому. До самого конца. У меня появлялось желание схватить его за больничный халат и трясти. Господи Боже, хотелось мне сказать, ты всю жизнь боялся всего, беспокоился о том, что не стоило беспокойства, сходил из-за пустяков с ума, а теперь вот это? Он стал спокойным, смирившимся. И в результате нам было очень хорошо. Когда у него утихала боль, мы смеялись. И оказалось, что, в общем, у нас была замечательная жизнь. Он любил меня. Я его. Он опекал нас, а это не всякий стал бы делать. Я добился того, чего он хотел. Он знал, что я буду заботиться о Сьюзен. Мы оба были ему очень благодарны.
Артур отвернулся, чтобы не расстраивать Джиллиан, из глаз его текли слезы. Он полез в задний карман за платком, а когда немного успокоился, увидел, что Джиллиан оцепенела. Видимо, от ужаса.
— О Господи, — сказал он, — как это глупо. После смерти отца я постоянно плачу. Над телефильмами. Над новостями. И все время пытаюсь понять вот какую логику. Мы испытываем потребность всем сердцем любить близких, но когда они умирают, это лишь делает жизнь невыносимой. Есть в этом смысл?
— Нет, — тихо ответила Джиллиан хриплым голосом. Она покраснела. Легкие веснушки на шее стали заметнее, подведенные глаза с накрашенными веками были закрыты. — Нет, — повторила она и вздохнула. — Артур, ты произвел на меня странное впечатление.
— Хорошее?
— Не могу этого сказать.
— Понимаю, — произнес он, смиряясь с фактами.
— Нет-нет. Дело тут не в тебе, Артур. Во мне. — Джиллиан боролась с каким-то чувством, опустив взгляд на свои длинные пальцы. Лицо ее все еще было залито краской до самого основания шеи. — Благодарность, которую ты описал, восхищение — я никогда не испытывала их. Никогда.
Она набралась сил улыбнуться, но не смогла взглянуть на него. Через несколько секунд спросила, не пора ли уходить.
На обратном пути Артур не произнес ни слова. Проведя с Джиллиан несколько часов, он начинал понимать сложности ее характера. Видит Бог, они должны были быть очевидны после того, как она испортила себе жизнь. Однако ее поведение даже теперь было таким спокойным и властным, что он с удивлением обнаруживал в ней нечто непредсказуемое. Ее отношение к нему было то теплым, то холодным. Привыкший пытаться угодить женщинам, он чувствовал себя несколько скованным. Однако в общем Джиллиан как будто относилась к нему с гораздо большей симпатией, чем он ожидал. И Артур, несмотря на то, что сдерживал себя, находил это открытие приятно волнующим.
Когда они подъехали к тюрьме, Джиллиан все еще выглядела расстроенной. Теперь ее, видимо, беспокоила перспектива снова идти внутрь. Она подалась вперед на сиденье, оглядывая широко раскинувшиеся корпуса тюрьмы, и покачала головой. Артур извинился, что вынуждает ее проходить через это дважды.
— Артур, твоей вины здесь нет. Я знала, на что иду, когда ехала сюда. Просто это оказалось несколько слишком. Нахлынули воспоминания.
— Особенно неприятные? — спросил Артур.
Джиллиан, уже снова полезшая в сумочку за последней перед входом сигаретой, ответила не сразу.
— У людей стандартное представление о тюрьме, разве не так? У всех. Каждый представляет, что какие-то обстоятельства будут особенно ужасны.
— Какие, например? Секс?
— Само собой. Это очевидная проблема. Страх жизни без секса. Страх перед извращенными посягательствами. Когда я сидела, лесбийской любовью занимались главным образом надзирательницы. Это правда.
Секс прекращается просто как одна из вещей, от которых человек оторван. Это основная форма наказания — оторванность. От людей. От привычек. От обычной еды. От той жизни, которую знаешь. Именно для этого и существует тюрьма. Здесь, разумеется, и зарыта собака. После того, как все сказано и сделано, после всех беспокойств об ужасных случайностях вроде нападения лесбиянок подлинное наказание становится именно таким, как и задумано. Ты словно бы подвергаешься ампутации. Перестаешь желать. Прекращаешь, и все. Я прекратила. На смену желанию приходит тоска. Ты говоришь себе: «Я вполне могу чем-то интересоваться, я не утратила бодрости духа». Но поскольку все бездельничают, ничто, кажется, значения не имеет. Ты сознаешь, что осуждена ощущать медлительность хода времени, и ощущаешь. Иногда я буквально слышала, как часики тикают у меня на руке. Слышала каждую уходящую секунду. Наблюдая за тем, как Джиллиан с мучительным видом смотрит на тюрьму, Артур обнаружил, что снова плачет, на сей раз беззвучно. По щекам его текли ручейки. Он отер ладонью лицо и снова извинился, хотя на сей раз она казалась равнодушной к его недостатку самообладания.
— Видишь, какой я плакса, — сказал он.
— Вовсе нет. Ты очень добрый, Артур. — Она словно бы слегка поразилась своим словам и повернулась к нему. — Очень добрый, — повторила она, потом взглянула на незажженную сигарету и вылезла из машины.
12
9 октября 1991 года
Сообщение новостей
Меня зовут Ромео Гэндолф, мне двадцать семь лет. Я читаю и пишу по-английски. Заявление это делаю без принуждения, добровольно. Мне за него никто ничего не обещал. Я поставлен в известность, что по ходу чтения оно записывается на видеопленку.
Четвертого июля тысяча девятьсот девяносто первого года я уже за полночь вошел в ресторан «Рай». Владелец, Гас, уже собирался закрывать его. Мы с Гасом давно знали друг друга. Я однажды пытался украсть деньги у него из кассы. Он догнал меня на улице и сильно избил. Потом всякий раз, увидев меня, он говорил, чтобы я ушел из ресторана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
— Могу я хотя бы угостить тебя обедом? — спросил Артур. Сам он проголодался. Джиллиан без особого восторга согласилась и, едва они вышли из караульного помещения, закурила сигарету.
— Эрдаи сказал тебе, чем располагает? — спросил Артур.
— Говорит, что твой клиент невиновен.
— Невиновен? — Артур от неожиданности остановился. Почувствовал, что у него отвисла челюсть. — Он это объяснил?
Джиллиан, выпуская табачный дым, покачала головой.
— Кроме того, он считает, что твой клиент достаточно отсидел. Думаю, Эрно тебе скажет, что этих людей убил кто-то другой. Но мне он не сказал кто. Или откуда ему это известно.
— Ты поверила ему?
— Артур, Эрдаи задал мне этот же вопрос, я ответила — нет. Однако впечатление он производит хорошее. Умен определенно. В общем, суди сам. Мои мнения, вероятно, предвзяты.
Артур, по своему обыкновению, продолжал задавать вопросы, но в конце концов замолчал. Невиновен. Он сам не знал толком, что рассчитывал услышать от Эрдаи. Перечтя его письмо к Джиллиан раз десять, Артур склонялся к мысли, что Эрно, работавший в аэропорту Дюсабль, неподалеку от ресторана Леонидиса, был свидетелем преступления или разговаривал с кем-то, кто присутствовал при нем. Однако Артур снова отказался слушать, когда Памела пыталась уверить его, что Ромми совершенно чист. Невиновен. Сердце его заколотилось, и он, чтобы успокоиться, подумал о том, где находится. Это Редьярд. Люди сюда попадали потому, что не умели вести себя — были убийцами, мошенниками, бандитами. Однако рассудок говорил Артуру, что к вечеру он скорее всего будет разделять мнение Джиллиан о правдивости Эрдаи.
Ресторанов в городке оказалось мало. Посетители тюрьмы, в подавляющем большинстве бедные люди, предпочитали привозить еду с собой. Тот, на котором они остановили выбор, был темным и очень большим, столики — с пластиковым покрытием под дерево. Артур заподозрил, что раньше там находился кегельбан.
Джиллиан заказала салат. Артур — самое дешевое блюдо, мясной рулет.
— Видимо, он будет неважным, — сказал Артур, когда официантка отошла. — В таком заведении? Он наверняка давно пережарен. Покажется пушечным ядром.
Когда перед Артуром поставили тарелку, он взял нож, все на ней разделил — отодвинул горошек от картофеля и водил лезвием по кругу, пока бурая подливка не образовала аккуратную лужицу вокруг рулета. Джиллиан, загасившая вторую сигарету при появлении еды, наблюдала за ним с откровенным интересом.
— Сила привычки, — сказал ей Артур.
— Я так и поняла. И каков твой рулет? Такой, как ты опасался?
Артур немного пожевал его.
— Хуже.
— Можно спросить, почему ты заказал его?
— Отец всегда велел нам заказывать самое дешевое блюдо. Считал это наиболее выгодным. И выходил из себя, если мы заказывали что-то другое. Кстати, в прошлый раз ты спрашивала меня о матери. Вот такие вещи, требования заказывать самое дешевое, наверняка и заставили ее уйти. — Он с трудом проглотил кусок рулета, ставшего похожим на комок жвачки. — Я ее понимаю.
Джиллиан широко улыбнулась. Артур старался развлечь ее, но при этом коснулся одной из вечных проблем. Был сыном не подходящих друг другу мужчины и женщины и вставал на точки зрения обоих родителей. Разделял отцовскую горечь из-за ухода матери, но понимал ее униженность жизнью с человеком, который винил в своих бедах всех остальных. Только мать редко бывала столь же понимающей по отношению к сыну. Она считала, что Артур весь в отца, слишком привержен условностям и ужасающе непредприимчив. Напоминая себе об эксцентричности матери, он научился пропускать ее суждения мимо ушей. Однако теперь, приближаясь к сорока годам, он все больше склонялся к тому, чтобы последовать ее примеру — плюнуть на все традиционные ограничения и вести такую жизнь, какую хочется. Чего хочется ему? Эта загадка была такой глубокой, что иногда поглощала его с головой.
— Артур, у меня создалось впечатление, что ты очень любил отца. При встрече в кафе.
Последнюю фразу Джиллиан произнесла с заметной робостью.
— Любил? В моей жизни отец был чем-то вроде силы тяготения. То есть мир без него развалился бы.
Теперь отец был излюбленным предметом разговоров у Артура. В них оживал его образ. Артур отдавал себе отчет в том, что делает и как это по-детски. Но не мог остановиться. Вот что вызвало раздражение Джиллиан при их первой встрече. Однако теперь, явно с целью искупить вину, она сидела с сигаретой между пальцами, прислонясь к обитой искусственной кожей стенке кабинки, и слушала его с неослабным вниманием.
Харви Рейвен провел всю трудовую жизнь подсобным рабочим на автомобильном кладбище, снимал годные детали с машин. И почему-то во всем, что пугало и заботило мистера Рейвена, присутствовала доля веры, что будь кое-что по-другому, жизнь его была бы если не благополучной, то спокойной. Если б только он окончил колледж. Если б только был владельцем автокладбища, а не рабочим. Если б только, если б только — это было девизом его жизни. И кто мог сказать, что он не прав? Работая в юридической фирме среди состоятельных, культурных людей, Артур сознавал, что они понятия не имеют о таких, как он. Они не знали той мучительной жажды денег, жажды беззаботности, которую дают деньги. Не знали, каково быть пасынком общества. Сердце Артура до сих пор ликовало, когда он вспоминал торжествующий взгляд отца на его диплом юриста. Или потом, семь лет спустя, при известии, что Артур увольняется из прокуратуры и поступает в юридическую фирму, где будет получать баснословное жалованье — сто тысяч долларов в год.
— Люди невысокого мнения о героизме обыденной жизни, — сказал Артур, — жизни тех, кто едва сводит концы с концами. Но чем старше становились и отец, и я, тем понятнее мне был отцовский героизм. То есть это просто чудо, что человек, так боявшийся за себя, мог думать о других и так о них заботиться.
Артур подошел к той стадии рассказа, когда начинало сжимать горло и к глазам подступали слезы, однако, как всегда, не мог остановиться.
— И умер отец тоже мужественно. У него был рак печени. Прямо-таки сжиравший его. Он пошел к врачу и получил жестокий прогноз — жить ему оставалось полгода, большую часть времени в жутких страданиях. И он философски относился к этому. До самого конца. У меня появлялось желание схватить его за больничный халат и трясти. Господи Боже, хотелось мне сказать, ты всю жизнь боялся всего, беспокоился о том, что не стоило беспокойства, сходил из-за пустяков с ума, а теперь вот это? Он стал спокойным, смирившимся. И в результате нам было очень хорошо. Когда у него утихала боль, мы смеялись. И оказалось, что, в общем, у нас была замечательная жизнь. Он любил меня. Я его. Он опекал нас, а это не всякий стал бы делать. Я добился того, чего он хотел. Он знал, что я буду заботиться о Сьюзен. Мы оба были ему очень благодарны.
Артур отвернулся, чтобы не расстраивать Джиллиан, из глаз его текли слезы. Он полез в задний карман за платком, а когда немного успокоился, увидел, что Джиллиан оцепенела. Видимо, от ужаса.
— О Господи, — сказал он, — как это глупо. После смерти отца я постоянно плачу. Над телефильмами. Над новостями. И все время пытаюсь понять вот какую логику. Мы испытываем потребность всем сердцем любить близких, но когда они умирают, это лишь делает жизнь невыносимой. Есть в этом смысл?
— Нет, — тихо ответила Джиллиан хриплым голосом. Она покраснела. Легкие веснушки на шее стали заметнее, подведенные глаза с накрашенными веками были закрыты. — Нет, — повторила она и вздохнула. — Артур, ты произвел на меня странное впечатление.
— Хорошее?
— Не могу этого сказать.
— Понимаю, — произнес он, смиряясь с фактами.
— Нет-нет. Дело тут не в тебе, Артур. Во мне. — Джиллиан боролась с каким-то чувством, опустив взгляд на свои длинные пальцы. Лицо ее все еще было залито краской до самого основания шеи. — Благодарность, которую ты описал, восхищение — я никогда не испытывала их. Никогда.
Она набралась сил улыбнуться, но не смогла взглянуть на него. Через несколько секунд спросила, не пора ли уходить.
На обратном пути Артур не произнес ни слова. Проведя с Джиллиан несколько часов, он начинал понимать сложности ее характера. Видит Бог, они должны были быть очевидны после того, как она испортила себе жизнь. Однако ее поведение даже теперь было таким спокойным и властным, что он с удивлением обнаруживал в ней нечто непредсказуемое. Ее отношение к нему было то теплым, то холодным. Привыкший пытаться угодить женщинам, он чувствовал себя несколько скованным. Однако в общем Джиллиан как будто относилась к нему с гораздо большей симпатией, чем он ожидал. И Артур, несмотря на то, что сдерживал себя, находил это открытие приятно волнующим.
Когда они подъехали к тюрьме, Джиллиан все еще выглядела расстроенной. Теперь ее, видимо, беспокоила перспектива снова идти внутрь. Она подалась вперед на сиденье, оглядывая широко раскинувшиеся корпуса тюрьмы, и покачала головой. Артур извинился, что вынуждает ее проходить через это дважды.
— Артур, твоей вины здесь нет. Я знала, на что иду, когда ехала сюда. Просто это оказалось несколько слишком. Нахлынули воспоминания.
— Особенно неприятные? — спросил Артур.
Джиллиан, уже снова полезшая в сумочку за последней перед входом сигаретой, ответила не сразу.
— У людей стандартное представление о тюрьме, разве не так? У всех. Каждый представляет, что какие-то обстоятельства будут особенно ужасны.
— Какие, например? Секс?
— Само собой. Это очевидная проблема. Страх жизни без секса. Страх перед извращенными посягательствами. Когда я сидела, лесбийской любовью занимались главным образом надзирательницы. Это правда.
Секс прекращается просто как одна из вещей, от которых человек оторван. Это основная форма наказания — оторванность. От людей. От привычек. От обычной еды. От той жизни, которую знаешь. Именно для этого и существует тюрьма. Здесь, разумеется, и зарыта собака. После того, как все сказано и сделано, после всех беспокойств об ужасных случайностях вроде нападения лесбиянок подлинное наказание становится именно таким, как и задумано. Ты словно бы подвергаешься ампутации. Перестаешь желать. Прекращаешь, и все. Я прекратила. На смену желанию приходит тоска. Ты говоришь себе: «Я вполне могу чем-то интересоваться, я не утратила бодрости духа». Но поскольку все бездельничают, ничто, кажется, значения не имеет. Ты сознаешь, что осуждена ощущать медлительность хода времени, и ощущаешь. Иногда я буквально слышала, как часики тикают у меня на руке. Слышала каждую уходящую секунду. Наблюдая за тем, как Джиллиан с мучительным видом смотрит на тюрьму, Артур обнаружил, что снова плачет, на сей раз беззвучно. По щекам его текли ручейки. Он отер ладонью лицо и снова извинился, хотя на сей раз она казалась равнодушной к его недостатку самообладания.
— Видишь, какой я плакса, — сказал он.
— Вовсе нет. Ты очень добрый, Артур. — Она словно бы слегка поразилась своим словам и повернулась к нему. — Очень добрый, — повторила она, потом взглянула на незажженную сигарету и вылезла из машины.
12
9 октября 1991 года
Сообщение новостей
Меня зовут Ромео Гэндолф, мне двадцать семь лет. Я читаю и пишу по-английски. Заявление это делаю без принуждения, добровольно. Мне за него никто ничего не обещал. Я поставлен в известность, что по ходу чтения оно записывается на видеопленку.
Четвертого июля тысяча девятьсот девяносто первого года я уже за полночь вошел в ресторан «Рай». Владелец, Гас, уже собирался закрывать его. Мы с Гасом давно знали друг друга. Я однажды пытался украсть деньги у него из кассы. Он догнал меня на улице и сильно избил. Потом всякий раз, увидев меня, он говорил, чтобы я ушел из ресторана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67