— Ларри, нам нельзя снова вести это дело.
Старчек ненавидел весь этот закон — и Мюриэл, когда она становилась его глашатаем. Обхватив руками колени, он спросил, нельзя ли пойти с Гэндолфом на сделку о длительном тюремном заключении?
— Это наилучший выход, — ответила она. — Но как там ты назвал Артура? Кроликом-крестоносцем? Крестоносец считает, что его клиент невиновен. Он может настоять на своем и потребовать суда.
— Что тогда будет?
Мюриэл не ответила. Ларри, внезапно встав на колени, схватил ее за руку.
— Мюриэл, я не хочу слышать о незаслуженно отбытом сроке или о чем-то таком. Не хочу встречаться с этим обормотом на улице. Лучше рискну в суде лишиться пенсии, получить обвинение в препятствовании, в чем угодно. Прошу тебя, Мюриэл. Обещай, что поведешь это дело.
— Ларри.
— Обещай, черт возьми. Как звали того грека, который вечно вкатывал камень на гору и не мог вкатить? Сизифом? Я не Сизиф. Это было проклятием, Мюриэл. Боги так покарали его. И ты точно так же караешь меня.
— Я стараюсь спасти тебя, Ларри.
— Ты так это называешь? — спросил он, потянувшись к одежде.
Но внезапно утратил ее внимание. Мюриэл снова была мыслями где-то далеко.
40
24 августа 2001 года
Героин
Секретарши в фирме «О'Грейди, Штейнберг, Маркони и Хорген» уже знали в лицо Джиллиан. Она вошла, помахала им рукой и зашагала по светлым коридорам, встречая холодные улыбки тех, кто не знал ее или знал хорошо. Как она и предсказывала, выбор Артура коллеги не одобряли. Чтобы не отвечать, она опускала взгляд к купленному утром браслету на лодыжке. Отношение ее к этому украшению не раз менялось. Мать говорила, что ножные браслеты безвкусны, поэтому Джиллиан в подростковом возрасте упорно носила такой, а потом отвергла его как детский. Однако в конце лета, когда она слегка загорала и могла ходить без чулок, тонкая цепочка на голой коже вызывала некую многообещающую чувственность. Служила скромным свидетельством чего-то. Непонятно почему напоминала об Артуре. Постучав в дверь его кабинета, она просунула голову внутрь.
— Не пора ли ехать на ужин?
Артур сидел спиной к ней, опустив голову. Она решила, что читает, но, когда он повернулся к ней, увидела, что плачет. Артур плакат по любому поводу. Джиллиан ничуть не встревожилась, пока он не произнес единственное слово:
— Героин?
Артур повторил его несколько раз, но Джиллиан была не в силах ответить.
— Сегодня утром, — сказал он, — Мюриэл подала Харлоу неотложное ходатайство возобновить расследование и допросить тебя под присягой.
— Меня?
— Да. В ходатайстве сказано, что ты, очевидно, располагаешь благоприятными для защиты сведениями. Это так возмутительно и низко, что я не стал говорить тебе, чтобы не расстраивать. В зал суда я вошел, открыв словесный огонь. «Подло». «Нарочито». «Неэтично». «Мерзко». Никогда еще не говорил таких слов прилюдно о других юристах. Попытка превратить это дело в личное! И в конце концов, когда я перестал бушевать, Мюриэл попросила у судьи десять минут и вручила мне шесть данных под присягой письменных показаний кое-кого из тех, кто продавал тебе героин или видел, как ты его покупала. И все равно я не хотел верить сукам-наркоторговкам. Но днем встретился с двумя из них, Джиллиан, лицом к лицу. Обе бывшие наркоманки. Одна — консультант по наркотикам. Признаваться в этом им было неприятно. Зла к тебе они не питают — одну из них ты приговорила к условному сроку, и она прекрасно поняла почему. То есть они говорили мне правду. Мне правду о тебе. Можешь представить, что я при этом испытывал? Слушая о героине, черт побери!
Слов, чтобы передать ее состояние, видимо, не существовало. Джиллиан села в обитое твидом кресло, но понятия не имела, как подошла к нему. У нее было такое ощущение, будто она падала в лифте с громадной высоты и разбилась. На миг возникло желание все отрицать, что вызвало ощущение еще большей собственной безнадежности.
— Артур, — сказала она. — Это все очень ухудшает, Артур.
— Определенно.
— Для меня. Делает все гораздо постыднее. А я вынесла все, что только могла. Ты это знаешь. Тебе это понятно.
— Джиллиан, я ведь прежде всего спросил тебя об этом. Ты сказала мне, что была трезвой во время суда над Ромми.
— Я ответила на твой вопрос. Сказала, что не пила до положения риз. Я была свидетелем, Артур, грамотным свидетелем. И дала ответ.
— А потом? Ты ни разу не думала в последние месяцы... Неужели не понимаешь, какая это проблема в юридическом смысле?
— В юридическом?
— Для Ромми. Его судила судья-наркоманка.
— Он не первый подсудимый, у которого судья был ущербным. Дело пересматривалось, Артур. Дважды. Велись бесконечные разбирательства. И ни один суд не обнаружил ничего похожего на существенные ошибки.
— А как же конституция?
Она не уловила связи.
— Конституция?
— Джиллиан, конституция обещает каждому подсудимому справедливый суд. Думаешь, это означает процесс, который ведет судья, изо дня в день нарушающий закон? Судья, у которого не только нарушен ход мыслей, но еще есть основательный мотив не противодействовать обвинителям и полицейским?
Вот оно что. Джиллиан откинулась на спинку кресла. Об этой стороне она ни разу не задумывалась. Она наскоро обдумала все дело в тот первый день, когда встретилась с Артуром в кафе, кратко обговорила его с Даффи и предала забвению. Занимал ее только собственный суд над собой. Но вспомнив о дисциплине, пришла к тем же выводам, что и Артур. Он справедливо находил ее виновной.
— Мюриэл уже звонила, спрашивала, что я собираюсь делать, — сказал Артур.
— И что?
— И я ответил, что внесу поправку в ходатайство о пересмотре дела, заявлю, что твоя наркомания нарушила право Ромми на справедливый суд.
— Вызовешь меня на свидетельское место?
— Если будет необходимо.
Джиллиан хотела высказать предположение, что он ведет себя наигранно или импульсивно. Как ему допрашивать женщину, с которой спит? Но ответ был прост. «Я соображаю не так быстро, как прежде», — с горечью подумала она. Видимо, она уже не была той женщиной, с которой он делит постель.
— Господи, Джиллиан. Мне просто невыносима эта мысль. Ты покупаешь в подворотнях наркотик, а потом идешь судить других? Не могу себе этого представить. А ты? Господи, что ты собой представляешь?
Ну, вот оно. Она знала, что рано или поздно у Артура возникнет этот вопрос.
— Артур, ты надеешься выиграть дело с этой новой тактикой?
Джиллиан испугалась, что это может показаться просьбой о прощении. Потом поняла, что так оно и есть.
— Джиллиан, ты думаешь, я бы сделал это, чтобы воздать тебе по заслугам? Нет. Нет. Памела уже начала исследования. Новый суд намечен. Но моя точка зрения заключается в том, что новое слушание дела недопустимо по закону, запрещающему дважды подвергать суду за одно и то же преступление. Обвинение не исполнило своей основной обязанности обеспечить правомочный суд. Мюриэл, кажется, хочет выслушать это толкование.
На миг Джиллиан представила себе, как Мюриэл это воспримет. Даже в поражении она будет смеяться последней. Редкий успех в судебном споре — иметь возможность разбить сердце своему оппоненту.
— Вот оно что, — сказала Джиллиан. — Значит, я козел отпущения. Убийца троих людей избегает ответственности, потому что я пристрастилась к героину. Такое объяснение будет дано прессе?
Артур не ответил, поскольку отрицать это не имело смысла. В глазах жителей города она была отщепенкой, позорным явлением. Но теперь возрастет до чудовища. Артур, поняла Джиллиан, уже видит ее такой. Его покрасневшие глаза смотрели ужасающе беспристрастно.
— Это моя вина, Джиллиан. Ты меня предупреждала. Рассказывала, как поступала с мужчинами в твоей жизни. Даже представила всю историю дела. И я все равно бросился в омут.
Несмотря на сплошную путаницу в голове, она ощутила новый источник боли. Стало ясно, что между ними все кончено. Артур еще никогда не разговаривал с ней жестоко.
Джиллиан неуверенно вышла из кабинета и пошла светлыми коридорами к лифтам. Оказавшись на улице, остановилась на тротуаре. «Героин». Она без конца слышала от него это слово. «Героин». Как только она могла совершить над собой такое? Ей требовалось вспомнить, и тут впервые за много лет она отчетливо ощутила приносимое наркотиком полное забытье.
41
27 августа 2001 года
Мидуэй
Мюриэл с Ларри шли под длинными зелеными ветвями дубов и вязов в поисках скамьи. Каждый держал под мышкой сабмарин, завернутый в вощеную бумагу, и в руке ярко-красный стаканчик с кока-колой. Узкий, тянущийся на несколько миль парк был насажен вскоре после Гражданской войны посередине дороги для конных экипажей. Теперь дорога превратилась в четырехрядное шоссе, по нему с шумом проносились машины. Ларри с Мюриэл не пытались разговаривать, пока не оказались перед скамейкой.
— Здесь? — спросила Мюриэл.
— Где угодно.
Эта прогулка привела Старчека в раздражение.
— Ларри, сейчас я думала о нас и сообразила, что мы проводили все время в ограниченных пространствах. Понимаешь? Ты говорил о садах, но мы всегда находились в помещениях. В судебных залах. Кабинетах. Номерах отелей.
Проезжавший мимо громадный автобус взревел, увеличив скорость, и до них донесся удушливый запах его выхлопных газов.
— Здесь прямо как на природе, — сказал Ларри. — Мюриэл, отчего по пути у меня было ощущение, что я иду на казнь?
Мюриэл неудачно попыталась улыбнуться. Развернула свой обед, но отложила его. Следующая фраза почему-то требовала свободных рук.
— Я решила прекратить наше дело против Ромми Гэндолфа, — сказала она. Взвесить «за» и «против» ей было нетрудно. На шести вещах, выкопанных Ларри в сарае Эрно, были отпечатки пальцев Эрдаи и Коллинза и ни единой улики против Ромми. Говоря об этом, она содрогалась от страха.
Ларри откусил большой кусок сандвича и продолжал жевать, но двигаюсь только его челюсть. Ветер поднял его распущенный галстук и долгое время удерживал параллельно земле.
— Ты первый, кому я сказала. После Неда, разумеется.
Проглотив, Ларри сказал:
— Я здесь для того, чтобы никто не услышал моих криков. Так?
Мюриэл об этом не думала. Но интуиция, как всегда, направила ее на верный путь.
— Ты, наверное, шутишь, Мюриэл. Положение у тебя превосходное. Ты сказала, Артур на сделку не согласится, но теперь у него нет выбора, если он не хочет смешивать с грязью свою подружку.
Мюриэл до сих пор так и не поняла до конца различий между их мирами. Ларри был одним из умнейших людей в ее окружении. Он читал книги. Умел мыслить абстрактно. Но закон представлял для него просто-напросто тактические уловки. Старчек не давал себе труда задумываться, как юристы, о границах допустимого. Он видел только большую картину, где обвинители и адвокаты выдумывали логические основания для того, чтобы делать то, что им нужно.
— Сомневаюсь, что он на это пойдет, — ответила Мюриэл. — Ему придется предать клиента, чтобы выручить Джиллиан.
— Есть смысл сделать попытку.
— Ларри, это неэтично для нас обоих. Я не могу предлагать такое Артуру.
— Мюриэл, кому ты это говоришь?
— Ларри, я совершаю ошибки, как и все люди, но стараюсь их исправлять. Я согласна с тем, что нельзя навязывать людям правила, если сам не живешь по ним. Кроме того, — сказала она и ощутила трепет сердца, — я уже не верю, что Шланг виновен.
Мюриэл предвидела, как он это воспримет, но видеть, как Ларри уходит в себя, было все-таки мучительно. Спина и лицо его отвердели, как бетон. Он был единственным человеком на свете, который любил ее так, как ей хотелось, и теперь превращался в ее врага.
— Шланг сознался, — спокойно сказал Ларри.
Это и являлось главной загвоздкой. В конце концов она могла бы сказать, что он обманул ее. Но Ларри, прослужившему детективом больше двадцати лет, тогда пришлось бы признать, что он сам обманулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67