— Нет. Гора.
Проблема у них была.
— И если тебя не затруднит, — добавил Ларри, — прихвати старое досье Коллинза, которое мы собрали, когда ездили к нему в тюрьму.
Он сказал ей, где лежит папка.
Полчаса спустя, войдя в старую дубовую дверь бара, Мюриэл ощутила в зале какую-то наэлектризованность. В полиции округа Киндл существовало два направления мыслей о ней: одни относились к ней хорошо, другие ее ненавидели. Вторые на работе сдерживали свои чувства, но в свободное время не считали нужным их скрывать. Они помнили дела, которые она отклоняла, жесткие линии, которые проводила и нередко навязывала их работе. Их мир был слишком уж мужским, чтобы спокойно сносить наказания — или инициативу, — исходящие от женщины. Она могла согласиться с ними, что зачастую бывала упрямой, даже несносной, но в глубине души знала, что главная причина их упорных взглядов сводилась к мысленному раздеванию.
Ларри сидел у стойки. Комбинезон его выглядел так, словно он валялся в муке. Волосы были белыми от пыли.
— Позволь мне догадаться. Ты собираешься быть обсахаренным пончиком в канун Дня всех святых.
Ларри как будто не понимал шутки, пока не взглянул в зеркало над стойкой, да и тут не особенно развеселился. Объяснил, что весь день тер стены наждачной шкуркой, но беспокоил его явно не внешний вид.
— Что стряслось? — спросила Мюриэл.
Он неторопливо рассказал ей все по порядку. Когда закончил, она села рядом с ним, чтобы не приходилось кричать.
— Ты считаешь, что Эрно Эрдаи стрелял в своего племянника?
— Считаю, что это возможно. Принесла ту папку?
Взглянуть на фотографию Коллинза, сделанную в девяносто первом году для полицейского архива, Ларри сначала предложил Майку Гейджу. Майк в ответ лишь взглянул на него. Род-ригес сказал:
— Насколько я понимаю, ответ «определенно» не тот, которого ты ищешь.
— Говори, как есть.
— Глаза, приятель. — Родригес постукал пальцем по цветной фотографии. — Почти оранжевые. Как в фильме «Деревня проклятых».
— Вот-вот, — подтвердил Ларри.
— Пойдем отсюда, — сказала ему Мюриэл. Даже те полицейские, которые хорошо к ней относились, были ненадежными союзниками. Многие из них больше были преданы репортерам, чем ей. За дверью она предложила Ларри поехать в Форт-Хилл. Тот заколебался, ему не хотелось садиться запыленным в ее седан. Но Мюриэл ездила на этом «сивике» с девяностого года, и он даже новый не блистал чистотой внутри.
— Ларри, — заметила она, — чехлы на этих сиденьях повидали все. — И едва удержалась от смеха при одном давнем воспоминании.
По пути Ларри говорил ей, как ехать.
— Так, отлично, — сказала она. — Объясняй.
— Не думаю, что это имеет какое-то значение.
— Повремени с выводами, — сказала Мюриэл. — Прежде всего нужно выяснить, что произошло. Я права? Если моя мать хочет помириться со своей сестрой, то ей нужно стрелять сестре в спину?
Ларри впервые за вечер засмеялся.
— Кончай, в стране и так три тысячи безработных комиков.
— Я серьезно, — сказала Мюриэл. — Разве не это явилось результатом? После того случая Эрно с Коллинзом жили в полном ладу.
— Черт, — произнес Ларри. — У меня нет никакого ключа к разгадке этой истории. И наплевать. В семье Эрно полнейшая неразбериха, как и во всякой другой. Ну и что из этого? Насколько меня касается, тут СМИ. «Слишком много информации». Самый подходящий акроним для нашего времени.
Старчек указал на длинную подъездную аллею. Дом был викторианского стиля, на котором Ларри, по его словам, специализировался. Мюриэл пригнулась над рулем, чтобы видеть в ветровое стекло все здание.
— Мать честная, Ларри. Какая красота.
— Вот-вот. Этот дом особенно красив, иногда я хожу по комнатам и досадую, что не мог позволить себе такой, когда ребята были маленькими. Но ведь так всегда и бывает, верно? Никогда не получаешь того, что хочешь, когда тебе это нужно.
Ларри насупился и не смотрел на Мюриэл. Чтобы он развеялся, она попросила его устроить быструю экскурсию.
Он начал с сада. День угасал. Их осаждали насекомые, но Ларри, не обращая внимания на укусы, осторожно ступал между недавно посаженными растениями. Это наследие великолепия и яркости, которое он оставлял покупателю, давно занимало его. Он долго объяснял, как многолетние растения — крокусы, пионы, гортензии — будут расти и крепнуть из года в год. Перестал, когда уже почти стемнело, и только потому, что Мюриэл сказала, что насекомые заживо съедают ее.
В доме Ларри давал более беглые объяснения. Для того, чтобы пыль не разлеталась повсюду, на дверных проемах комнат висели пластиковые занавески. В таких жилищах, сказал он, надо знать, какие детали сохранять ради стиля и какими жертвовать для привлечения покупателя. Взять, к примеру, освещение. Когда эти дома строились, комнаты были темными, как дворовые службы, вечерами в них горели газовые светильники. Теперь домовладельцы не жалели электроэнергии. Со временем, сказал Ларри, он понял, что яркий свет над головой и множество выключателей покупатели ценят высоко.
Мюриэл приятно было видеть Ларри в его другой жизни. Он, как всегда, поднимал ей настроение, и было нетрудно представить его предпринимателем. Этому способствовало даже его любовное отношение к цветам в саду. Человек, которого она знала на юридическом факультете, делая вид, что слово «нежный» признает только на обертке презерватива. Но внутри таился другой человек — ей всегда было это понятно, — и она восхищалась Ларри за то, что он дал ему проявиться.
— Туалет уже работает? — спросила Мюриэл. Ларри проводил ее. Напротив раковины было небольшое окошко, и Мюриэл кое-как могла разглядеть район, где жила в детстве, в четверти мили от Форт-Хилла. Полоса бунгало среди грузовых станций и вагонных депо. Даже теперь он оставался местом бесконечных автостоянок, ярко освещенных для предотвращения краж. Мили платформ возле полосы отчуждения, где грузовые трейлеры и железнодорожные контейнеры дожидались погрузки на составы. Место это было хорошее. Люди работали усердно, были добрыми, порядочными, желали своим детям лучшего. Но они чувствовали и суровость судьбы, не дающей им таких денег, как тем, кто ими командовал. «Мной они не будут командовать, — клялась себе Мюриэл. — Мной не будут».
Теперь у нее никаких иллюзий не оставалось. Она бы сходила с ума, если б не пробилась к власти. Но глядя с холма, все равно чтила лучшее в этом месте: верность устоям, сознание, что живешь своей жизнью и стараешься как-то преуспеть, делаешь больше добра, чем зла, и кого-то любишь. Желание вновь обрести связь со всем этим являлось одной из причин, побуждавших ее проводить еженедельно час в церкви. В храме сердце едва не вылетало из груди прямо к Богу. В церкви обретались дети, которых у нее никогда не было, невстреченные незнакомцы, где-то ждавшие ее, как ей казалось в пятнадцать лет. Обреталось будущее. Жизнь духа. В молитвах она все еще стремилась к ним так же страстно, как много лет до того в мечтаниях. С возбуждением, вызванным присутствием Ларри в тихом доме, она вдруг остро осознала полноту жизни, которую могла дать любовь мужчины.
Ларри ждал ее в общей комнате в задней части дома. Отделана она была скудно, и Ларри сказал, что постарается украсить ее настилкой ковров. Мюриэл вернулась к делу.
— Ларри, пора выложить на стол все эти сведения об Эрно и Коллинзе. Завтра я отправлю Артуру письмо.
Как она и предвидела, Ларри спросил:
— Зачем?
— Потому что они отчаянно ищут Фаро. А это дело о пересмотре смертного приговора, и я не должна скрывать сведений, зная, что для них они важны.
— Важны?
— Ларри, я не знаю точно, в чем там дело, не знаешь и ты. Но главное, Коллинз крал билеты вместе с Луизой, так ведь? Не кажется ли тебе, он потому и знал достаточно, чтобы выдать Гэндолфа?
— Мюриэл, Артур наверняка обратится в суд с требованием начать все заново. Ты это понимаешь. Будет вопить, чтобы Коллинзу предоставили иммунитет.
— Это его работа, Ларри. Но он не добьется своего. Апелляционный суд никогда не заставит меня предоставить иммунитет Коллинзу. Но я хочу все выложить Артуру: что Коллинз — это Фаро и что Эрно стрелял в него. И то, что Коллинз сказал нам в Атланте. Я должна была бы давно это раскрыть, но могу притвориться, что до меня только дошло.
Старчек неподвижно стоял с закрытыми глазами, слегка негодуя на нелепость закона.
— Мы даже не знаем с полной уверенностью, что Коллинз — это Фаро, — сказал он наконец.
— Брось, Ларри.
— Серьезно. Давай наведаюсь к Дикермену, узнаю, снял ли он с пистолета отпечаток пальца. Тогда, может, будем знать наверняка, что это Коллинз.
— Позвони Дикермену. Скажи, что дело открыто снова и нам нужен срочный ответ. Но Артуру я должна сообщить все немедленно. Чем дольше будем медлить, тем громче он будет возмущаться сокрытием благоприятных для него сведений. У Артура есть несколько дней, чтобы подать в апелляционный суд последнее ходатайство о пересмотре дела. Я хочу иметь возможность сказать, что мы предоставили ему эти сведения тут же, едва увидели какую-то связь с событиями, окружающими те убийства. Таким образом, он сделает заключительную попытку, и тогда суд сможет ответить ему, что они рассмотрели все и приняли окончательное решение.
— Черт возьми, Мюриэл.
— Ларри, это последний барьер.
— Тьфу ты, — произнес он, — сколько раз нам нужно выигрывать это проклятое дело? Иногда мне хочется поехать в Редьярд и самому застрелить Ромми, чтобы покончить со всей этой ерундой.
— Может быть, тут наша вина. Может, нас кое-что удерживает от того, чтобы покончить с ней. — Мюриэл, разумеется, знала, какое это «кое-что». Знал и Ларри, но, казалось, это было частью той самой ерунды, которой он хотел положить конец. Подойдя поближе, Мюриэл положила руку ему на плечо. — Ларри, положись на меня. Все будет отлично.
Однако это как раз и подтверждало его точку зрения. Дело никогда не велось о жертве, подсудимом или хотя бы о случившемся. Для полицейского, обвинителя, адвоката, судьи оно всегда было о себе. В данном случае о них. Отвернувшись от нее, Старчек стиснул зубы в досаде.
— Право же, Ларри, — сказала она. — Если ты ничего не хотел предпринимать по этому поводу, зачем пошел к Айку? Зачем трудился звонить мне?
Он опустил взгляд, но в конце концов поднял руку и хлопнул ее по ладони в знак согласия. Соприкосновение, даже столь мимолетное, напомнило ей всю историю их отношений. Она преданно посмотрела на него, в ее взгляде сквозило понимание утраты и ушедшего времени. Потом снова стиснула его плечо и с большой неохотой разжала руку. Секунду спустя, взглянув на нее, Мюриэл хихикнула.
— Что такое? — спросил Ларри.
Она показала ему ладонь, побелевшую от пыли на его комбинезоне.
— Ларри, ты оставил напоминание о себе.
— Вот как?
— Соляной столп, — сказала Мюриэл.
Старчек отвел взгляд, вспоминая, откуда это.
— А что плохого сделала та женщина?
— Оглянулась, — ответила Мюриэл с кривой улыбкой.
— Угу.
Мюриэл, хоть и обещала себе в Атланте первой не переступать границу, понимала, что не остановится. Не важно, в чем заключалась причина — в памяти о прошлом, романтичности, чувственности, — ей был нужен Ларри. Какую бы струну он ни затрагивал, этого не удавалось сделать больше никому. Десять лет назад она не понимала этого, но тогда их отношения представляли для нее главным образом понимание своей силы. В этом смысле они были неповторимыми. Ларри знал ее основные достоинства и в отличие от Рода и Толмиджа не относился к ним эгоистически. Он хотел только мира на их собственных условиях, подлинной дружбы, практичной, но не бессердечной, равноправной. Много лет назад она отвергла замечательную возможность и, сознавая это, хотела увериться, что теперь нет никакой надежды. Она подняла ладонь.
— Ларри, таким образом Бог не велит мне давать волю рукам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67