Насчет Эрно она не беспокоилась. Сказала, так спрячет билеты, что никто не найдет. Решила, что лучше всего передать их мне четвертого, когда никакой опасности не будет.
И третьего, собственно, четвертого, уже за полночь, мы встретились в «Рае». Едва Луиза вошла, следом вбегает Эрно. Он просматривал ее сводки ошибок, следил за ней. «Допрыгалась, голубушка, — говорит Эрно Луизе. — Я давал тебе возможность одуматься». Смотрит на меня и говорит: «Убирайся отсюда к черту». «А ты, — говорит Луизе, — отдавай билеты, которые спрятала в белье, и сейчас же пиши заявление на расчет, а не то вызываю полицию».
Луиза была не из робких. Любому могла дать отпор. «Пошел ты, знаешь куда, — говорит. — Не грози мне полицией. Вызовешь полицейских, так я скажу им, что ты делал то же самое».
Коллинз заслонил лицо рукой и заерзал. Солнце светило ему прямо в глаза. Джексон встал и задернул шторы. То ли вспоминая, на чем остановился, то ли под впечатлением того, о чем рассказывал, Коллинз молчал несколько секунд.
— И тут, когда она сказала ему это, наступил, можно сказать, поворотный пункт. Эрно даже в голову не приходило, что я могу проговориться о нем. Он счел, что я увлекся Луизой. Но подумать не мог, что я раскрою этот секрет кому-то чужому.
Эрно был вспыльчивым. Весь побагровел, глаза стали как блюдца. Видно было, что он готов на убийство. Всерьез. Только прикончить он хотел не Луизу. Меня. Будь у него в руке пистолет, точно всадил бы мне пулю в лоб. Но пистолета у него не было. Пока. Он просто напустился на нас обоих, начал орать, ругаться, Гас подошел и говорит ему, чтобы он убирался из ресторана, а Эрно и ухом не повел. Ну, вскоре Гас вернулся с пистолетом.
Потом все почти так и было, как мой дядя рассказывал в суде. Эрно сказал Гасу, что он ни в кого не выстрелит, а Луиза выхватила пистолет у него из руки, и Эрно стал вырывать у нее оружие. Не думаю, что выстрел произошел случайно. Мне показалось, что она больше не держалась за пистолет. Но все произошло очень быстро. Бах! Так громко, что весь ресторан как будто еще пять минут содрогался. А Луиза смотрит на отверстие прямо посередке туловища, и оттуда дым, дым поднимается, словно от сигареты. Несколько секунд никто из нас не знал, что делать, все стояли и смотрели на нее, так это было необычно.
Наконец Гас сорвался с места и пошел к телефону. Эрно велел ему остановиться, но он не послушался, и Эрно спокойно застрелил его.
— А ты? — спросил Ларри Коллинза.
— Я?
— Что ты делал?
— Начальник, я слышал всевозможные угрозы и базары, но, честно говоря, ни разу не видел, чтобы стреляли в кого-то. Это была жуть. Сплошная жуть. Поначалу у меня была только одна мысль: «Как заставить его сделать обратный шаг?» Безумие какое-то. Я никак не мог поверить, что это непоправимо. Казалось, все должно вдруг прийти в норму. Только потом до меня дошло, что этого не случится.
Когда Эрно застрелил Гаса, я расплакался, а дядя начал кричать: «Кто виноват в этом, Коллинз? Кто?» Тут я решил, что настал мой черед, даже стал смотреть в окна, твердил себе, что прозвучало уже два выстрела, кто-то должен услышать и вызвать полицию. Но уже настало Четвертое июля, все могли подумать, что это фейерверк.
Потом Эрно увидел последнего. Прятавшегося. Залез, бедняга, под стол. Эрно навел на него пистолет и повел к морозильнику. Потом я услышал выстрел. Почему-то он прозвучал не так, как два первые. Что-то в нем было хуже. Для Эрно тоже. Когда он поднялся и взглянул на меня, весь его гнев улегся. Он просто сидел там, опустошенный, и говорил мне, что делать. Мы хотели представить случившееся ограблением. «Убери это». «Подотри то». Я все выполнял.
— Он угрожал вам? — спросила Мюриэл.
— Пистолет был все еще у него в руке, если вы это имеете в виду. Но при таком его виде я больше не думал, что он застрелит меня. Честно говоря, ему, наверно, в голову не приходило, что я могу ослушаться, поскольку мне тоже не приходило. Мы же были родными, — сказал Коллинз. Умолк и тяжело вздохнул при этой мысли.
— И тела вниз стаскивал ты? — спросил Ларри.
— Да. При этом все время плакал. — Коллинз повернулся к нему. — Думаешь о тех следах ног?
— Думаю.
Эксперты сравнивали обувь Пола Джадсона с отпечатками подошв в кровавых полосах, оставленных телами.
— Когда я вышел наверх в последний раз, Эрно увидел, что мои туфли пропитались кровью. И сказал: «В них нельзя выходить на улицу. Спустись, посмотри, обувь кого из убитых подойдет тебе». Тут я впервые возразил ему: «Не стану я надевать их обувь». Можете представить? Мы спорили из-за этого какое-то время. Но в конце концов я повиновался, как и раньше.
Коллинз указал на Ларри пальцем.
— Осмотри те туфли, что были на третьем, на бизнесмене. Превосходные, жемчужно-серые, без шнуровки. Итальянские. Марка, по-моему, «фаччоне». И велики ему. Мне даже не верилось, что никто не обратил на них внимания. Кто из бизнесменов ходит в таких?
Мюриэл увидела, как что-то промелькнуло в суровых глазах Старчека: те туфли были велики. Казалось, тут до него дошло, что Коллинз, видимо, говорит правду. Она уже какое-то время не сомневалась в этом.
— Мы собрались уходить оттуда, уже подошли к двери, и тут Эрно щелкнул пальцами. «Держи это», — говорит. Он собрал все: бумажники, драгоценности, банковскую карточку, пистолет — и завернул все в гасовский фартук. Спустился в подвал, а когда поднялся, в руке у него была резинка.
— То есть презерватив? — спросила Мюриэл.
— Вот именно. Использованный. После всего случившегося... — Коллинз потряс головой. — В общем, Эрно говорит: «Засунула билеты в задницу. Ни за что бы их не нашел, если бы не увидел конец этой штуки». В этой резинке лежало около пятнадцати туго свернутых билетов.
Коллинз в первый раз обернулся к жене. Анна-Мария сидела, обхватив рукой подбородок, Мюриэл казалось, что она всеми силами старается не выдавать своих чувств. Но когда Коллинз повернулся к ней, тут же среагировала. Потянулась к нему, и они какое-то время держались за руки.
— С тобой все в порядке? — спросил Джексон клиента.
Коллинзу хотелось пить. Собравшиеся устроили перерыв. Всем требовалась передышка. Мюриэл посмотрела в глаза Ларри, он казался испуганным и ушедшим в себя. В коридоре, дожидаясь, когда освободится туалет, она спросила Томми Мольто, что он думает. Ковыряя ногтем пятнышки томатного соуса на рубашке и галстуке, Томми ответил, что не знает, что и думать. Мюриэл тоже не знала.
Когда они вернулись, Анна-Мария передвинула стул, села рядом с Коллинзом и взяла его за руку. В другой руке он по-прежнему держал Библию. Мюриэл включила магнитофоны и снова назвала дату и время. Потом спросила Коллинза, что происходило после того, как они покинули ресторан.
— Я поехал с Эрно к его дому, и мы сидели в его машине. С ним в ту ночь произошло много перемен. Со мной тоже. В ресторане он сперва был вне себя от гнева, потом остыл и притих. Теперь был отчаянно испуган, старался обдумать все детали, чтобы не попасться. Давал мне одно указание за другим. Непременно сказать кому-нибудь, что мы с ним ходили вечером на концерт поп-музыки. Ни в коем случае не напиваться и не хвастаться случившимся соседям или женщине, с которой встречаюсь. Однако главной его мыслью было как избавиться от лежавшего в багажнике фартука со всеми вещами — пистолетом, бумажниками, драгоценностями. Уже шел четвертый час утра, и мы были такими расстроенными и усталыми, что в голову ничего не шло. Я не хотел вообще ничем этим заниматься. А Эрно прямо-таки стал параноиком. Сосредоточился только на том, что мы непременно попадемся, если бросим фартук в реку, или сожжем в костре, или закопаем в общественном парке. К пяти часам светает. Однако на заднем дворе у него был инструментальный сарай с земляным полом — если закопаем фартук там, нас никто не увидит. Мы выкопали глубокую яму и бросили фартук туда. Эрно сказал, что придумает план получше, когда успокоится, но я понимал, что мы оба будем рады не касаться больше этих вещей. Потом он проводил меня к моей машине и прямо на улице обнял меня. Такого не бывало с тех пор, как мне исполнилось десять лет. Посреди всего того безумия, пожалуй, самым безумным было то, какую мне это доставило радость. Убил троих и обнял меня. Я уехал оттуда, плача как ребенок.
После той ночи у меня уже не оставалось возможности налаживать свою жизнь. Я отказался на время от имени Фаро, так как полиция могла пронюхать о тех билетах. Не прошло и недели, как я снова взялся за торговлю наркотиками. Эрно всеми силами старался остановить меня, но я уже его не слушал. Сижу я как-то в «Лампе», и появляется Гэндолф. Было это месяца через два после той истории. Там сидели человек двадцать, и он при всех достает из кармана завернутую в рваную бумажную салфетку камею Луизы. Я сразу узнал эту вещь. Видел ее у Луизы на шее.
— Фаро, — говорит Ромми — знал он меня только под этим именем, — Фаро, что мне теперь делать с этой штукой? Она больше никому не нужна.
Я говорю — слушай, негр, плохи твои дела. Лучше избавься от нее. Полицейские считают, что это ты прикончил эту женщину.
Он говорит — как они могут так считать, если это не я? Хочу отыскать ее родственников. Раз она убита, они мне хорошо заплатят за эту штуку. Они в долгу передо мной, потому что она не платила мне.
Я говорю — делай как знаешь, приятель, только, пожалуй, повремени, пока в ее убийстве не обвинят кого-то другого. А про те билеты смотри помалкивай.
Он говорит — могила.
Дядя Эрно схватился за голову, когда я рассказал ему. Стал искать Гэндолфа, чтобы забрать у него камею, пока он не натворил беды себе и нам, но, видимо, так и не нашел. Зима еще не наступила, и Гэндолф не ошивался в аэропорту.
Мюриэл издала какой-то звук. Зима. Как ни старался Эрно скрыть роль Коллинза, он упустил эту подробность, когда выдумал историю о своей встрече с Гэндолфом и о камее. Она уличила его на свидетельском месте. Тогда она впервые уверилась, что он лжет.
— Вскоре я сам попал в серьезную беду, — продолжал Коллинз. — Второго октября меня взяли с большой партией наркотика. Сделали видеозапись и все такое. Полицейские знали, что дело мое плохо, еще когда заталкивали меня в машину. «Третий раз, парень. Посмотри в окошко как следует, потому что до конца жизни больше не увидишь этой улицы». Они были настроены сурово. Но мне нужно было выдать им что-нибудь. Я бы разговорился в машине по пути в участок, если бы не понимал, что «Гангстеры-изгои», с которыми водился, прикончат меня в тюрьме в первую же ночь.
В общем, просидев часа два в участке, я решил, что во всем виноват дядя Эрно. Если бы он не застрелил тех людей, я бы не оказался там. А если я заложу своего дядю, никто меня за это не убьет. Однако котелок у Эрно варил. Он прекрасно понял, что я намерен сделать. И первый навестил меня.
«Рассказал им что-нибудь?» — спрашивает. Я сделал вид, будто не понял, только с ним это не прошло. «Мне-то уж не ври, — говорит. — Я знаю, что у тебя на уме. И не говорю, чтобы ты не делал этого ради меня. Ради себя не делай. Скажешь им правду, они взвалят все на тебя. Чья обувь на том человеке? Кто крал билеты с той женщиной? За наркотики тебе грозит пожизненное. За убийство дадут пятьдесят — шестьдесят лет. Ты хочешь не этого, так ведь?» Конечно, не этого. И не хотел обвинять дядю, особенно видя его перед собой. А он был прав. Эрно знал, как работают полицейские.
Он сказал, что у него есть мысль получше. Свалить всю вину на этого беднягу Гэндолфа. Он ведь говорил раньше, что убьет Луизу. И сделал себя подозреваемым номер один. Нужно только навести на него полицию. Я сомневался, что у Шланга хватит глупости носить в кармане камею после моего предупреждения, но Эрно сказал, что все те вещи так и лежат закопанными в инструментальном сарае, и в крайнем случае он найдет возможность вручить Шлангу что-нибудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67