Это могло объясняться недостатком честности или компетентности. Или в некоторой степени того и другого. Однако сейчас ему было бы еще тяжелее приписать свою ошибку стремлению угодить ей.
Накануне Мюриэл сочла его мелодраматичным, когда он сказал, что она не может так поступать с ним. Однако Ларри часто одерживал над ней верх, и ему это удалось снова. Принять ее суждение означало бы уничтожить себя в собственных глазах. На такое не способна никакая любовь.
— Ларри, при создавшемся положении все ляжет на Джиллиан. Не на Дикермена или Коллинза. Расследование никаких сомнений не вызывает. Между нами говоря, нельзя идти на риск признания того суда неправомочным, это может привести к тому, что двери тюрьмы откроются перед всеми, кого Джиллиан судила в течение многих лет. Такую борьбу нельзя вести в деле, по которому назначена смертная казнь, где процедурные нормы очень жестки.
Слушая Мюриэл, Ларри не сводил с нее голубых глаз. В конце концов он поднялся, прошел несколько футов до проволочной урны и бросил в нее недоеденный сандвич. Потом вернулся по вытоптанной дорожке, петлявшей среди склоненной травы и одуванчиков.
— Ты понимаешь, что говоришь ерунду, не так ли? Если свалить все на Джиллиан, тебе это поможет гораздо больше, чем мне.
— Понимаю, что это поможет нам обоим.
— Едва ты освободишь Ромми, Артур тут же возбудит громкий гражданский процесс — и в расследовании вскроется все о заключении Дикермена и допросе Коллинза.
— Ларри, никакого расследования не будет. Допрашивать Шланга они не рискнут — он может сказать все, что угодно. Это дело будет завершено быстро и небрежно.
— Сразу же после первичных выборов.
Ларри сказал, что теперь видит ее расчетливой и совершенно бесчувственной. Но она кивнула в ответ. Какая есть, такая есть. И не всегда хорошая. Подумала, стоит ли говорить, как будет страдать по нему. Ей предстоят жуткие ночи. Но она будет вся в делах. До худших времен еще, видимо, далеко.
Накануне она горячо молилась в церкви. Благодарила Бога за все его благодеяния. Содержательную жизнь. Внука Толмиджа. Любви у нее нет, но, видимо, потому, что она хотела ее меньше, чем многие другие. И все же, когда поднялась на ноги, у нее снова закружилась голова. Ей очень захотелось подползти к нему. Но она избрала для себя одиночество. Багровый от ярости, Ларри горбился, подперев голову рукой. Она понимала, что он теперь всегда будет думать о ней, как о женщине, испортившей ему жизнь.
— Мне нужно ехать к Джону Леонидису, — сказала она ему. — Я обещана встретиться с ним в «Рае».
— Возвращаешься на место преступления? — сказал Ларри.
— Совершенно верно.
— Не проси, чтобы я покрывал тебя перед ним. Или перед полицейскими. Не стану, Мюриэл. Буду рассказывать правду о тебе всем, кто спросит.
Ее враг. Его правду. Она последний раз взглянула на него и пошла искать такси.
Половину пути к ресторану Мюриэл тихо плакала. Потом, когда до него осталось несколько миль, стала думать о том, что скажет Джону. Она собиралась рассказать ему все, все подробности. Джон не болтлив, а если разболтает, быть по сему. Но теперь она старалась найти слова, чтобы утешить его. Джон Леонидис ждал десять лет, чтобы кто-то смертью искупил преступление против его отца. Даже если она сможет убедить Джона, что Эрно повинен в смерти Гаса один, в чем теперь у нее не оставалось сомнений, — даже в этом случае Джон будет расстроен и огорчен мыслью, что Эрдаи умер своей смертью. После десятилетия разборов дел об убийствах и общения с родственниками жертв Мюриэл была убеждена, что понесшие утрату люди в какой-то отдаленной части сознания — первобытной, страшащейся тьмы и громких звуков — верят, что, когда убьют, кого нужно, того, кто заслуживает быть стертым с лица земли, их погибший любимый человек вернется к жизни. Такова жалкая логика мщения, усвоенная в детских манежах, логика жертвенных алтарей, где люди пытались обменять одну жизнь на другую.
Мюриэл видела, исполняя обязанности контролера, уже три казни. После первой отец жертвы, матери двоих детей, застреленной возле бензоколонки, уехал озлобленным, раздраженным, так как предложенное в качестве утешения зрелище лишь расстроило его еще больше. Но две другие семьи утверждали, что зрелище казни дало им кое-что — чувство достижения цели, сознание, что в мире восстановлено некое величественное равновесие, успокоение, что по крайней мере никто уже не пострадает от казненного мерзавца так, как они. Однако страдающая в ту минуту Мюриэл никак не могла вспомнить, почему совершение еще одного зла кому-то на земле улучшит жизнь.
Мюриэл остановила машину у толстых стеклянных дверей «Рая», отчетливо вспомнив, как чувствовала себя в немилосердную летнюю жару, когда десять лет назад входила туда с Ларри. Как прохладный воздух внезапно овеял ее голые ноги, еще горящие от того, чем они занимались час тому назад. Это уже в прошлом. Он в прошлом. Мюриэл снова взглянула в лицо этому факту. Возможно, мысль о Ларри и его преданности тому, что теперь ей казалось фикцией, напомнила Мюриэл о Ромми Гэндолфе. В какой-то призрачный миг она увидела Шланга словно бы в комиксе, под тусклой лампочкой в сырой камере. У нее возникло желание рассмеяться, но почему-то возникшая в воображении лампочка оказалась, в сущности, первым вестником ее нарастающей горечи. Десятилетия, всю оставшуюся жизнь она будет отгонять мучительные воспоминания о том, что они причинили этому человеку и почему.
Встретил ее Джон, как всегда, сердечно. Обнял, затем повел в кабинет, некогда принадлежавший его отцу. Фотографии Гаса все так же висели на стенах.
— Неприятная новость, правда? — спросил Джон. Он читал в субботних и воскресных газетах о Джиллиан. Выражение Эйрза «судья-наркоманка» стало излюбленным заголовком.
— Не знаю, Джон. Не знаю, как это назвать.
Слушая ее, он постоянно кусал ноготь большого пальца, Мюриэл даже боялась, что пойдет кровь. Она едва удерживалась от того, чтобы остановить Джона. Однако не ей было говорить ему, как воспринимать ее рассказ. Он, как всегда, относился к ней с полным доверием. Бесспорность таких улик, как отпечаток пальца и группа крови, была понятна ему. Охотнее, чем она ожидала, он был готов принять ее суждение, что в тех убийствах Гэндолф не принимал никакого участия. Заслуживала она того или нет, но Джон, подобно многим другим, верил в нее как в юриста. Единственным утешением, которого ему хотелось, было то, какое она и предвидела.
— Вы потребовали бы смерти этого типа? Эрдаи? Если бы он все рассказал, но каким-то чудом исцелился бы и не умер?
— Джон, мы попытались бы.
— Но не добились бы своего?
— Нет, пожалуй.
— Потому что он был белым?
Даже сейчас ей очень хотелось сказать «нет». Присяжные оценивают серьезность этих преступлений по значимости отнятых жизней. При таком подходе, как и при многих других, раса и общественное положение обвиняемого не играют роли. Они бы сосредоточились на том, что жертвы Эрно были трудолюбивыми, содержащими семьи людьми. Противовесом являлась их оценка личности убийцы, и здесь цвет кожи почти не имел значения.
— Собственно говоря, присяжные требуют смертной казни только для тех, кого считают опасными и никчемными. На руку Эрно сыграло бы то, что он сделал одно доброе дело, — сказала Мюриэл Джону. — Не допустил, чтобы вместо него умер невиновный человек. Возможно, даже два дела. Он заботился о племяннике.
Родная плоть. Родная кровь. Могло сыграть роль и то, что Мюриэл понимала его чувства.
— Какой в этом смысл? — спросил Джон. — Какое может иметь значение то или другое? Его жертвы мертвы. Мой отец, Луиза, Джадсон. Судя по твоим словам, этот Эрно был мразью. Убийцей. Лжесвидетелем. Вором. Подонком. Вдвое худшим, чем когда-либо считали Гэндолфа. И он остался бы в живых?
Возражений тут быть не могло. Пробы на Эрно ставить было негде.
— Джон, вот так обстоят дела со смертными приговорами. Здесь все чрезвычайно — преступление, риск ошибиться, чувства родственников. Пытаешься установить правила, но все они почему-то не действуют или не имеют смысла.
Мюриэл привезла расшифровку допроса Коллинза. Джон перевернул несколько страниц и вернул ее.
— Все позади, — сказал он и глубоко вздохнул. — По крайней мере будем довольны этим. Все позади.
У дверей Мюриэл снова извинилась за свою роль в том, что дело оказалось таким долгим, мучительным, но Джон не желал этого слушать.
— Ни за что не поверю, — заговорил он с той же горячностью, с какой описывал бессмысленность закона, — что вы не работали с полной отдачей. Ты, Ларри, Томми. Все вы. Ни за что.
Он обнял ее так же крепко, как при встрече, потом отправился искать бинт для большого пальца.
Выйдя, Мюриэл остановилась и взглянула на ресторан, где десять лет назад трое людей встретили жуткую смерть. Она всегда будет видеть это простое кирпичное здание с большими окнами, содрогаясь при мысли об ужасе, который Луиза, Пол и Гас испытывали в последние секунды. Стоя там, снова подумала о том невыносимом миге, когда каждый из них осознал, что жизнь, которая нам дороже всего, вот-вот оборвется по прихоти другого человека.
В ресторане Джон повторил фразу, которую Мюриэл от него часто слышала — что ему до сих пор видится та кровь на полу. Однако он не закрыл «Рай». Ресторан служил памятником Гасу, вместилищем его духа. Был светлым местом в темную ночь. Теплым местом в холодный день. Где есть еда для голодных. Общество для одиноких. Жизнь, текущая в той обстановке, где люди стараются, подобно Гасу, быть друзьями друг другу.
Она будет возвращаться сюда.
42
30 августа 2001 года
Освобождение
Одежда, в которой Ромми Гэндолфа судили и привезли в тюрьму, куда-то задевалась. Видимо, облачения «желтых» и не трудились сохранять. Подъезжая к Редьярду, Артур с Памелой свернули к универмагу, где купили три пары трусов и несколько рубашек для Ромми. Потом продолжили радостный путь в южном направлении.
Когда они подъехали к тюрьме, на автостоянке уже расположилось несколько передвижных репортажных телестанций. Преподобный доктор Блайт вел пресс-конференцию. Как всегда, его сопровождала толпа. Артур не мог понять, откуда берутся эти люди — некоторые были сотрудниками его общины, несколько человек охранниками, но принадлежность остальных представляла собой полную тайну. Там было по меньшей мере тридцать человек, в том числе и единоутробный брат Ромми, о существовании которого Артур узнал только на прошлой неделе, когда в газетах стали появляться предположения о гражданском иске. Все окружение Блайта было кипучим, все радовались как событию, так и тому, что благодаря количеству и вниманию прессы заняли часть территории возле тюрьмы.
Блайт явно возил с собой передвижной помост в багажнике своего длинного лимузина, поставленного теперь в отдалении от объективов телекамер. Он соизволил позвонить Артуру и поздравить его, когда Мюриэл подала ходатайство о прекращении дела Ромми, но потом Артур не имел никаких вестей от преподобного или его сотрудников. Однако, разумеется, не удивился, увидев Блайта здесь. Из-за блестящей лысины и больших седых усов Блайт выглядел добрым дедушкой, пока не начинал говорить. Подойдя, Артур услышал, что он сетует на несправедливость системы, в которой наркоманы-судьи приговаривают невиновных негров к смертной казни. И подумал, что, хотя факт есть факт, при внимательном рассмотрении его выпад выглядит смешным.
Когда несколько репортеров потянулись к Артуру, преподобный пригласил его на подиум. Крепко пожал ему руку, похлопал по спине и снова поздравил с успехом. Это от него во время их последнего разговора Артур узнал, что обвинение заслушало показания племянника Эрно и что Мюриэл попросту выгораживает себя, обвиняя Джиллиан. Джексон Эйрз, утверждавший, что хранит этот секрет в интересах клиента, отправил Коллинза обратно в Атланту и отказался подтвердить то, чем, по подозрению Артура, тайком поделился с Блайтом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67