– В больнице пришел в себя Ильин. Он вообще ничего не помнит, говорит: ходили, смотрели, разговаривали. А очнулся уже в больнице и понятия не имеет, как он туда попал. В университете во вторник собирается ученый совет, вроде бы хотят отстранить от работы ректора, потому что он не может обеспечить безопасность. Сам ректор говорит, что точно знает, кто ходил с Давыдовым в кладовку за бумагой.
– Кто?! – Нестеров даже привстал со стула.
– Зайцев. Проректор по научной работе Анатолий Иванович Зайцев. Они вместе вышли из приемной, Зайцев ругался, что печатать не на чем, что Давыдов все растащил и тому подобное. Если верить ректору, то за бумагой они пошли минут за тридцать-сорок до того, как, по словам эксперта, наступила смерть Давыдова.
– Стой-стой! – прервал его Савченко. – Ты откуда все это взял? Я не пойму, ты Садовского допрашивал что ли?
– Нет, не допрашивал. Он мне сам все сказал.
– То есть?
– Он встретил меня в коридоре и позвал к себе в кабинет, – принялся растолковывать Тимур. – Я, говорит, знаю, ты практику в милиции проходишь и при обнаружении трупа был. Я тут подумал и вспомнил: Давыдов и Зайцев ссорились, а потом пошли за бумагой. Они, говорит, часто ругались, я не придал этому значения, а теперь вспомнил. Сам ректор, якобы, в этот момент собирался уезжать и вышел из приемной за ними следом. Только они пошли направо, а Садовский налево, к лестнице.
– Вообще ерунда какая-то, – потряс головой Нестеров.
– Конечно, ерунда, – согласился Тимур. – Просто у Садовского выборы скоро, вот он и решил подставить своего главного соперника.
– Глупо, – сказал Савченко. – Так бесхитростно ему проректора свалить не удастся. Только вот откуда Садовский узнал про бумагу?
Тимур Каримов глубоко вздохнул и решился:
– В этом, скорее всего, я виноват. Да, точно я. Я ведь об этом маме сказал, ну, о том, что надо найти того, кто у Давыдова бумагу просил. А она помогает Садовскому к выборам готовиться. Вот, наверное, и доложила ему. А он решил воспользоваться случаем да на Зайцева подозрения навести. Вы меня теперь отстраните, да?
Следователь и оперативник переглянулись и рассмеялись.
– Расслабься, Тим, – Савченко похлопал погрустневшего парня по плечу. – Мы и допускать-то тебя не имели права, не то что отстранять. Но с мамой такими вещами делиться не стоит, тем более мама твоя – журналист. Но в данном случае, кажется, неплохо получилось. Очень даже не плохо.
Глава 32
Старая сирень совсем завалилась на скамейку, и ее густая темная листва не пропускала мучительное солнце. В благодатной тени под низкими ветками сидели Кузя Ярочкин и Митя Гуцуев. Сегодня в интернат опять приходили из милиции и приставали к Митьке с расспросами. Отправлять его в лагерь пока запретили. Кузя чувствовал себя виноватым в том, что сдал мальчишку Тимуру, ему было тяжело, что Митька на него злится.
– Слушай, неужели я и в самом деле на тебя напал? – снова спросил Кузя.
– Отстань.
– Ты извини.
– Фигня. Я тебя даже уважать начал, когда ты на меня кинулся. Не трус, значит.
– Глупый ты, Митька, – вздохнул Кузя. – Когда я тебе помогал, ты не уважал. Подставить меня хотел. А когда я тебе в морду дать решил, ты сразу уважением проникся. За добро нужно уважать, а не за зло.
– Думаешь? – усмехнулся Митька.
– Уверен.
– Ну-ну, флаг тебе в руки и барабан на шею.
– Мить, еще раз тебя прошу, ты не ходи больше на эту стройку.
– А тебе-то чего?
– Там на людей маньяк нападает, сам же знаешь. Я бы не хотел… Ну… чтоб он на тебя напал, вот.
Помолчали. Сирень шелестела листьями, и над головой болтались гроздья зеленых стручков, оставшихся на память от пышных цветов с удушливым весенним ароматом. Цветы весной на этом кусте были белые. Или сиреневые?
– А давай его поймаем! И все кончится! – вдруг предложил Митька.
– Ты «Собаку Баскервиллей» смотрел?
– Не-а, а что?
– Там сэр Генри и доктор Ватсон тоже хотели поймать преступника Селдона. И сэр Генри, как ты сейчас, сказал: давайте его поймаем, и все кончится. А Ватсон ему ответил: не кончится. Я тебе кассету принесу. У вас видик есть?
– В игровой. Они Селдона-то поймали?
– Нет, сами чуть не погибли, между прочим.
– А чья, говоришь, собака была? – не унимался Митька.
– Какая собака? А, ну так этого, Янковского, э-э, не, в общем – убийцы.
– Селдона?
– Нет! Убийца не он был.
– Тогда зачем они его ловили?
– Зачем-зачем! – рассердился Кузя. – Не того они ловили, кого надо было, понял?
– Понял, – Митька нахмурился. – Ты думаешь, мы тоже можем не того поймать?
– Мить, мы вообще никого поймать не сможем. Он же маньяк, мы с ним не справимся.
– Это ты зря. Я справлюсь. Я б его и один поймал, только мне свидетель нужен. Вдруг он сопротивляться будет, и я его убью.
– Ты!? Ну ты круто-ой! Ты хоть комара-то убить можешь или только прицеливаешься?
– Думаешь, не смогу? – усмехнулся Митька. – Хочешь, расскажу, как я сюда попал?
– Валяй, – кивнул Кузя, поудобнее устраиваясь на скамейке.
С мамой и братом… А, может, все-таки с сестрой? Короче, всей семьей они жили в большом-большом городе. Даже в садик ездили на автобусе. И дом был очень большой, и двор.
Сначала отец тоже жил с ними, а потом что-то у них с мамой разладилось, они долго ссорились и, наконец, разошлись. Уехал отец, не вернулся. Мама плакала, но им, детям, ничего не объясняла. Один только раз проговорилась. Что папа уехал на войну. Митя сказал об этом мальчишкам в садике, а они стали смеяться и сказали, что войны никакой нет. Ну и пусть. Зачем ему отец? Достаточно и мамы. Митя так ее любил! Больше всех на свете! Всегда. И теперь… И…
Но вскоре он ее потерял. Безнадежно. Безвозвратно. Навсегда.
Однажды, когда они пошли в магазин за грушами, Митю украли. Он помнил, что его кто-то схватил, рот зажала, почти придушив мальчика, жесткая ладонь. Его дернули куда-то в сторону за прилавок, потащили в подсобку. Женщина в черном платье сделала ему укол, и Митя заснул.
Потом он смутно помнил, как просыпался несколько раз в темном кузове большой машины. Было душно, отвратительно воняло тухлятиной, Митю тошнило. Женщина была тут же, она давала мальчику приторно-сладкое питье – и он снова проваливался в сон.
Окончательно он пришел в себя в незнакомом доме. Двухэтажное каменное здание было обнесено высоким бетонным забором. Двор был пуст: ни травинки, ни кустика на голых камнях. В доме – много комнат, в них жили черноволосые бородатые мужчины и дети, мальчишки разных возрастов, большей частью чернявые. Говорили не по-русски, на каком-то резком, остром языке.
В одно время с Митей привезли еще двух мальчиков, Руслана и Костю. Митя помнил, что их сразу поселили в одной крошечной комнатенке без окна. Мебели не было, только тощие матрасы на полу. Спать было жестко и холодно, но только ночь избавляла новичков от побоев и издевательств старших ребят. Только сон чуть-чуть заглушал голод. Целый день мальчишки работали: терли большими тряпками полы в комнатах, чистили картошку, целые чаны картошки, неумелыми детскими пальчиками, поминутно раня руки. Чем больше начистишь картошки, тем больше получишь вареных очисток.
Руся был самым шустрым из троицы. Самым гордым. Когда в их закуток на кухне зашел здоровенный мужик и походя пихнул Руську ногой, тот подскочил и всадил крохотный ножичек в ногу обидчика. Мужик взвыл и швырнул Руську об стену так, что мальчик мешком сполз вниз, оставляя кровавый след на серой штукатурке. Митя и Костя с перепугу убежали. Больше Руслана они никогда не видели.
Прошло много времени. Много долгих дней, наполненных тяжелым трудом, болью и унижением. И однажды надсмотрщик повел Митю на хозяйскую половину дома. В большой комнате на низком диване, застланном ковром, сидел Митькин отец. Хоть мальчик и помнил его очень смутно, но теперь, когда воспаленные от постоянных слез по маме, по родному дому глаза так искали хоть что-нибудь близкое, он отца сразу узнал и бросился с плачем к нему на шею. Но отец не обнял мальчика, отстранил, сказал строго, что мужчины не плачут. Митя не должен плакать, потому что он воин. Но ведь войны-то никакой нет, возразил сын.
Тогда отец рассказал ему о войне, о том, что они – дети великого народа. И их священный долг – бороться за свободу своего народа и мстить за все беды и обиды, которые исходят от врагов, от русских.
– Русские отобрали у нас все, – говорил Мите отец, – веру, свободу, родную землю. Русские солдаты пришли в наши города и села, чтобы убивать стариков и детей, чтобы грабить наши дома, чтобы стереть наш древний народ с лица земли.
Не все, что говорил тогда отец, понял маленький Митя. Мало он понял. И, несмотря на такой юный возраст, не поверил. Как он мог поверить, что мама, бабушка, сестра или брат, все, кто был ему близок – враги и злодеи?
Гораздо больше он понял в лагере, куда вскоре отвез его отец. В горном ущелье, где днем было невыносимо жарко, а ночью нестерпимо холодно, где ветер рвал брезентовые палатки, словно пытался выдрать и вышвырнуть их отсюда, мальчишки учились быть ловкими и выносливыми, бесстрашными и беспощадными, учились убивать. И молились, молились, молились…
Митя стал понимать язык, который по-прежнему оставался для него чужим. Стал понимать, что должен умереть по воле Аллаха и по приказу командира. Стал понимать, что сбежать отсюда, из ущелья, ему ни за что не удастся, разве что броситься со скалы. Он видел, как сорвался вниз и разбился об острые камни мальчик чуть постарше него. Митя понял, что для побега придется выждать и выбрать более подходящее место и время.
Потом ему сообщили, что отец погиб. Полевой командир, в отряде которого сражался Шамиль Гуцуев, долго говорил мальчику, каким героем был его отец. Митя не понимал, он думал, что отца звали Сергеем. Командир сказал, что у Мити тоже есть другое, настоящее имя. Его зовут Магомет, так же, как пророка. Он должен быть достоин этого имени и памяти отца. Он тоже должен умереть во славу Аллаха. На следующий день Митю посадили в темный кузов грузовика между ящиками с мандаринами и куда-то повезли.
Мальчик стойко переносил духоту, спал на полу грузовика, ел мандарины и справлял нужду в ящик, высыпав из него фрукты. Никто не открывал кузов за весь путь ни во время движения, ни на остановках. Через несколько дней, когда машина остановилась, Митю выпустили из кузова. Они, наконец, приехали в огромный город. Это была Москва.
Почти целый месяц прожил Митя в Москве. Квартира была большая, но в ней все равно было очень тесно: так много людей тут жило. Мужчины и женщины, которые уходили, приходили, спали на матрасах, наваленных прямо на пол. Женщины готовили еду. Митю чистить картошку не заставляли, ни к кухне, ни к уборке не допускали. Это была обязанность женщин, а он – мужчина.
Ему дали хорошую одежду. Подстригли, велели мыться каждый день в ванне. Митя уже успел забыть, что это такое. Кормили вкусно и сытно.
Целыми днями он вместе с парнем, назвавшимся Эдиком, гулял по городу. Чаще они ходили по одним и тем же местам. Порой Эдик коротко приказывал:
– Смотри!
Митя смотрел. Он не знал, чего хочет от него Эдик, но старался запомнить дворы и подворотни на случай возможного побега. Ведь придется где-то прятаться. Для побега нужны были деньги. Митя, улучив момент, вытащил их из куртки Османа. Денег было много, мальчик взял треть, а остальное засунул под матрас, на котором спала девушка Лейла. Деньги нашли, Лейлу избили. Она не оправдывалась и не сопротивлялась, покорно принимала побои. Мите было ее жаль, но другого способа отвести от себя подозрения в краже он не нашел.
Вскоре Гуцуева повели в дом к какому-то богатому иностранцу. Тот долго смотрел на мальчика, о чем-то расспрашивал Эдика и одобрительно кивал. На какие-то пять минут Митя остался в роскошном кабинете иностранца совершенно один и, конечно, не упустил этот момент:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46