Черт, телефона-то нет.
– Вы успокойтесь, – сжалился над нею водитель. – Если нам по пути, я вас подвезу. А нет, так поймаете такси.
– Так это не такси?
– Нет. Но вы так бросились под колеса, что я не мог вас не подобрать. Что-нибудь случилось?
– Случилось. Я изменила любимому человеку со своим мужем, – выпалила Рокотова.
– Бывает, – кивнул мужчина и больше ни о чем, кроме дороги не спрашивал. Им было не по пути, но он довез Машу до самого подъезда.
Она стояла у входной двери, не решаясь позвонить. Ах, как жаль, что мама ввязалась в Ильдарову авантюру и временно переселилась в клинику. Как она нужна сейчас Маше! Больше не к кому пойти за советом, некому пожаловаться на саму себя, некому рассказать о том, что совершила необъяснимую и неисправимую глупость. Ведь она не любит Ильдара, секс с ним уже ничего для нее не значит, и она сто раз пожала о случившемся. Но как теперь она станет смотреть в глаза Павлу? Ведь она только что предала его, обманула, пренебрегла всем, что есть, что было, что могло бы быть между ними. Он, конечно, обо всем узнает. Даже если ни Ильдар, ни Вера ни о чем не расскажут, он все равно почувствует ее предательство. И никогда не простит.
Внизу послышались шаги. Нужно было что-то решать. Маша приняла единственное, как ей показалось, правильное решение и позвонила в дверь.
Если бы дверь открыл Кузя или Тимка, это отсрочило бы ужасный момент. Пусть не на долго, пусть на минуту. А, может, ей даже повезло бы, и Павел еще не вернулся из научного центра… Но Иловенский сам открыл ей дверь.
Маша вошла и попыталась уклониться от его поцелуя, но не сумела, и собственные губы показались ей мертвыми. Павел ее состояния еще не заметил.
– Привет! Как ты долго работаешь. Устала? Сейчас ребята придут, и будем ужинать.
Маша прошла в кухню и села за стол. Она мучительно искала слова и не находила их, не знала даже, с чего начать.
– Знаешь, Паша, я сейчас была не на работе, – произнесла она, совсем не собираясь рассказывать правду, просто вот так получилось.
– Я знаю, ты ездила к Ильдару…
Она испуганно вскинула на него глаза. Иловенский отвел взгляд, кажется, смутился. Он все уже знал! Или догадался? Да нет же, знал! Кто ему сообщил: Ильдар или Вера? Когда? Но, может быть, теперь это к лучшему.
– Павел, я умоляю тебя, уходи, – произнесла она, выдавила, выплеснула свою боль.
– Что? – прошептал он.
– Не расспрашивай меня ни о чем, я не могу говорить и не стану объяснять. Я перед тобой виновата и прошу тебя: уезжай. Это все, понимаешь? Все, конец. И, пожалуйста, давай объяснимся как-нибудь потом. Просто уезжай.
Она закрыла лицо ладонями и, сгорбившись, заплакала. Павел попытался обнять ее, но Маша только еще больше сжалась и замотала головой.
– Уходи. Ты говорил, что любишь меня. Если любишь – уходи.
– Маша, у тебя сейчас последствия стресса. Ты переживаешь, но ведь ты совсем не виновата, ты не должна…
Рокотова подняла голову.
– Да уйдешь ли ты, наконец!? – вдруг закричала она. – Мужик ты или тряпка? Я сама так хотела, хотела, чтобы это произошло! Значит, я не люблю тебя, слышишь? Не люблю! Уходи! Убирайся!
В кухню вломились только что вернувшиеся из магазина Тимур и Кузя. Кузя тут же запрыгал вокруг Маши с вонючими каплями, а Тимур кинулся к Иловенскому.
– Что у вас случилось? Что с ней?
– Она меня выгоняет… – тихо, будто сам этим словам не веря, сказал Павел.
– Почему?
– Тим, это стресс, она не в себе.
– Не надо, я не хочу, чтобы ты им объяснял! Паша, ну пожалей ты меня, уходи, Христом Богом тебя прошу, уходи!
И он ушел. А Маша прорыдала весь вечер, пока Кузя насильно не сделал ей укол снотворного.
Поразмыслив, парни собрали все вещи Павла Андреевича в сумку и засунули под Кузину кровать. Кто знает, в каком настроении проснется мама, возьмет да и выкинет все прямо из окна.
Кузя еще раз проверил, не видно ли сумку, уселся на кровать и с досадой ударил ладонями по коленям.
– Ну черт-те же задери! Все опять и сызнова! Тимка, ты не знаешь, с какого дуба она рухнула?
– Не с дуба, – сквозь зубы процедил Тимур. – Она с крыши упала.
– Так и я о том же…
– А я не о том! Представляешь, она вчера прыгнула с трехэтажного здания.
– Гонишь!
– Хотелось бы. Кузя, нам опять наврали.
– А тебя это все еще удивляет? – усмехнулся брат. – Так зачем ее на крышу понесло?
– Вчера ее опять понесло в наш университет, и по дороге на нее напал тот самый маньяк.
– И он ее убил? – брякнул Кузя.
– Кто? Кого? Тьфу! Ты дурак? Я же не шучу, я сегодня читал протокол осмотра места происшествия и мамины показания. Она едва не погибла, когда он загнал ее на крышу, спаслась только чудом, потому что прыгнула вниз и повисла на ветках какого-то дерева.
Кузя от удивления открыл рот.
– Тимка, а милиция-то что же? А делать-то теперь чего?
Он так перепугался, что вскочил и побежал из комнаты взглянуть на спящую мать, будто и там, в собственной постели, она могла быть в опасности. Но Маша мирно спала, только постанывала во сне.
Кузя на цыпочках вернулся в «детскую».
– Ты можешь рассказать мне, где и как это все случилось?
– Могу, конечно, но только то, что сам знаю. А зачем тебе?
– Расскажи.
Тимур рассказал.
– Я знаю, что надо делать, – тихо сказал Кузя, сдвинув брови.
– Я тоже, – кивнул Тимур.
Глава 47
Утром Митя Гуцуев сидел на старой яблоне в маленьком саду за детдомовской школой. Сидел, как обезьянка, верхом на ветке, прижавшись к стволу. Кора на яблоне была растрескавшаяся и корявая, но Митя обнимал теплый ствол со всей нежностью, на которую было способно его маленькое сердце.
Яблоня пахла мамой. Сладковатый, чуть пряный запах, все, что осталось от выцветших и поблекших воспоминаний детства.
Он был счастлив, что все дети в лагере, и никто не найдет его здесь и не засмеется, увидев, как Митя прижимается щекой и ухом к старому дереву. Ему казалось, что в глубине теплого ствола трепещет сонное дыхание и бьется сердце. Иногда он явственно слышал гулкие удары, потом ему казалось, что это стучит его собственное сердце, мальчик прижимался к дереву еще крепче, так, что ухо болело. А по щекам текли очень горячие слезы, которым не было ни конца, ни краю.
Он нашел эту яблоню давно, в первую же неделю, как только оказался в детдоме, и не было у него никого роднее и ближе, чем это дерево. Сюда приходил он со всеми своими горестями и маленькими радостями, рассказывал яблоне о своих бедах и несчастьях и слушал, как шелестят летом темные глянцевые листья, как потрескивают в зимний мороз ветки. И в шуме, в треске слышал Митя милый голос, который говорил только с ним одним.
Однажды Лешка Пивоваров решил вырезать на старой яблоне свои инициалы, но, не успел нацарапать ножом и первую букву, как на него набросился Гуцуев. Лешке было тогда четырнадцать лет, Митьке – девять, но Гуцуев лупил парня так, что убил бы, если б их не растащили. Пивоварова увезли в травмопункт и наложили три шва на плечо.
Воспитательница хотела наказать Митьку, но, разобравшись в чем дело, взяла его за руку и повела в хозяйственный магазин. Там они купили садовый вар и смазали им рану на яблоне. Но Мите и этого показалось мало: он разорвал на бинты свое полотенце и перевязал ствол.
Пивоваров затаил обиду и хотел устроить Митьке темную, но никто из ребят эту затею не поддержал: то ли боялись они Гуцуева, то ли уважали. И, хоть посмеивались между собой над любовью Митьки к яблоне, в лицо ему ничего не говорили. У каждого здесь была какая-то своя беда, своя боль, и, несмотря на детскую жестокость, где-то в глубине души у каждого тлел крохотный огонек сострадания.
А воспитательница сказала, что раз Митя вступился за яблоню, то она теперь его. И осенью он сам собрал с нее яблоки и угощал тех, кого хотел. Яблоки были мелкие и кислые, но никто из ребят не сказал об этом Мите, а кое-кто даже соврал, что на Митькиной яблоне яблоки самые вкусные.
На следующий год старая яблоня замерзла и по весне не зацвела и не покрылась листьями. Она стояла совсем голая, черная и корявая, а Митька Гуцуев сидел под нею на еще холодной весенней земле и горько выл. Он никак не хотел верить, что его яблоня умерла. Он приходил к ней каждый день, говорил с нею, но листья не шумели над головой, и никакого голоса не было слышно.
Митя затосковал и заболел. Его положили в изолятор. Яблоню не видно было из-за угла школы, но мальчик все равно смотрел в окно и каждое утро шепотом просил яблоню поскорее поправиться, а вечером желал ей спокойной ночи.
И вот наступило утро, когда Митька, выглянув в окно, увидел дворника, который шел вдоль школьного здания. В руках у него был топор. Гуцуев сразу понял, зачем дядя Вася идет с топором в сад. В один миг Митька решил, что зарубит дворника этим топором, но спасет свою яблоню. Он распахнул окно, спустился со второго этажа по декоративным выступам кирпичей и бросился за школу.
Старый дворник был уже в саду, возле Митькиной яблони. Увидев перекошенное лицо Гуцуева, дядя Вася плюнул, бросил в сердцах топор на землю и махнул рукой на яблоню: а пущай торчит! И побрел прочь. Митька подобрал топор, улыбнулся яблоне и пошел вслед за дворником. Больше дерево никто не трогал.
А прошлой весной она снова зацвела. И темные листочки развернулись на старых ветках. И аромат яблоневого цвета плыл в открытые окна классов. Митька был счастлив.
Учительница биологии сказала, что в прошлом году из-за поздних заморозков на яблоне погибли еще не распустившиеся почки, она перестояла год, набралась сил и снова отродилась. Учительница предложила Мите устроить день рождения яблони прямо в саду, но Гуцуев отказался. Это было его личное счастье, он не собирался его ни с кем делить. Но сам пошел в сад и, прижавшись к жесткому стволу щекой, прошептал: с днем рождения! Налетел ветер, и на голову мальчика посыпались бледно-розовый лепестки.
Теперь Митя стал старше и, как подростки стесняются показать свою любовь и нежность к матери, так и он стал стесняться своей дружбы с яблоней и все реже приходил к ней поговорить и прижаться к шершавому стволу. Он улыбался ей издали, махал рукой, когда был уверен, что его никто не видит. И теперь мальчик точно знал: она слышит его и издалека, слышит даже невысказанные слова, чувствует его своим сердцем.
Но сегодня, когда Митя не боялся, что кто-нибудь застанет его врасплох, он не выдержал, пришел в сад, залез на яблоню, уселся на толстую ветку и обнял ствол. И почувствовал, как же он соскучился, истосковался, как не хватало ему близкого шепота листьев и нежности шершавой коры. В яблоневом теле тихо билось живыми соками взволнованное яблоневое сердце.
Около школы в нерешительности стоял Кузя Ярочкин. Он уже третий раз за последние два часа приходил сюда, чтобы позвать Митьку, но никак не решался ни подойти, ни окликнуть. Кузя не понимал, что происходит с его новым маленьким другом, но чувствовал – именно сейчас никому и ничему нет места в Митькиной жизни.
Кузя уселся на лавку за углом школы. Он знал, что не пропустит Митьку, когда тот будет возвращаться в жилой корпус. Если, конечно, ему не взбредет в голову перелезть через забор сада.
Кузя чувствовал, что его час настал. Тот час, когда он должен отплатить за добро не словом, не нежностью, не вниманием, а реальным действием, чем-то важным и стоящим. Он должен доказать Марии Владимировне Рокотовой, тете Маше, маме, что достоин называться ее сыном. Он должен отблагодарить ее за то, что она подарила ему жизнь. Да-да, жизнь ему подарила именно она, потому что не окажись тети Маши в Кузиной жизни, он давно бы уже умер, его убил бы какой-нибудь пьяный сожитель матери или бабки, а нет, так спился бы и сам нарвался на паленую водку или нож в пьяной драке.
Всем, что у него есть, обязан Кузя приемной матери. Есть дом, брат, бабушка и дедушка, образование, работа фотомодели, Соня, да, даже Соня есть у него только потому, что их познакомила мама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Вы успокойтесь, – сжалился над нею водитель. – Если нам по пути, я вас подвезу. А нет, так поймаете такси.
– Так это не такси?
– Нет. Но вы так бросились под колеса, что я не мог вас не подобрать. Что-нибудь случилось?
– Случилось. Я изменила любимому человеку со своим мужем, – выпалила Рокотова.
– Бывает, – кивнул мужчина и больше ни о чем, кроме дороги не спрашивал. Им было не по пути, но он довез Машу до самого подъезда.
Она стояла у входной двери, не решаясь позвонить. Ах, как жаль, что мама ввязалась в Ильдарову авантюру и временно переселилась в клинику. Как она нужна сейчас Маше! Больше не к кому пойти за советом, некому пожаловаться на саму себя, некому рассказать о том, что совершила необъяснимую и неисправимую глупость. Ведь она не любит Ильдара, секс с ним уже ничего для нее не значит, и она сто раз пожала о случившемся. Но как теперь она станет смотреть в глаза Павлу? Ведь она только что предала его, обманула, пренебрегла всем, что есть, что было, что могло бы быть между ними. Он, конечно, обо всем узнает. Даже если ни Ильдар, ни Вера ни о чем не расскажут, он все равно почувствует ее предательство. И никогда не простит.
Внизу послышались шаги. Нужно было что-то решать. Маша приняла единственное, как ей показалось, правильное решение и позвонила в дверь.
Если бы дверь открыл Кузя или Тимка, это отсрочило бы ужасный момент. Пусть не на долго, пусть на минуту. А, может, ей даже повезло бы, и Павел еще не вернулся из научного центра… Но Иловенский сам открыл ей дверь.
Маша вошла и попыталась уклониться от его поцелуя, но не сумела, и собственные губы показались ей мертвыми. Павел ее состояния еще не заметил.
– Привет! Как ты долго работаешь. Устала? Сейчас ребята придут, и будем ужинать.
Маша прошла в кухню и села за стол. Она мучительно искала слова и не находила их, не знала даже, с чего начать.
– Знаешь, Паша, я сейчас была не на работе, – произнесла она, совсем не собираясь рассказывать правду, просто вот так получилось.
– Я знаю, ты ездила к Ильдару…
Она испуганно вскинула на него глаза. Иловенский отвел взгляд, кажется, смутился. Он все уже знал! Или догадался? Да нет же, знал! Кто ему сообщил: Ильдар или Вера? Когда? Но, может быть, теперь это к лучшему.
– Павел, я умоляю тебя, уходи, – произнесла она, выдавила, выплеснула свою боль.
– Что? – прошептал он.
– Не расспрашивай меня ни о чем, я не могу говорить и не стану объяснять. Я перед тобой виновата и прошу тебя: уезжай. Это все, понимаешь? Все, конец. И, пожалуйста, давай объяснимся как-нибудь потом. Просто уезжай.
Она закрыла лицо ладонями и, сгорбившись, заплакала. Павел попытался обнять ее, но Маша только еще больше сжалась и замотала головой.
– Уходи. Ты говорил, что любишь меня. Если любишь – уходи.
– Маша, у тебя сейчас последствия стресса. Ты переживаешь, но ведь ты совсем не виновата, ты не должна…
Рокотова подняла голову.
– Да уйдешь ли ты, наконец!? – вдруг закричала она. – Мужик ты или тряпка? Я сама так хотела, хотела, чтобы это произошло! Значит, я не люблю тебя, слышишь? Не люблю! Уходи! Убирайся!
В кухню вломились только что вернувшиеся из магазина Тимур и Кузя. Кузя тут же запрыгал вокруг Маши с вонючими каплями, а Тимур кинулся к Иловенскому.
– Что у вас случилось? Что с ней?
– Она меня выгоняет… – тихо, будто сам этим словам не веря, сказал Павел.
– Почему?
– Тим, это стресс, она не в себе.
– Не надо, я не хочу, чтобы ты им объяснял! Паша, ну пожалей ты меня, уходи, Христом Богом тебя прошу, уходи!
И он ушел. А Маша прорыдала весь вечер, пока Кузя насильно не сделал ей укол снотворного.
Поразмыслив, парни собрали все вещи Павла Андреевича в сумку и засунули под Кузину кровать. Кто знает, в каком настроении проснется мама, возьмет да и выкинет все прямо из окна.
Кузя еще раз проверил, не видно ли сумку, уселся на кровать и с досадой ударил ладонями по коленям.
– Ну черт-те же задери! Все опять и сызнова! Тимка, ты не знаешь, с какого дуба она рухнула?
– Не с дуба, – сквозь зубы процедил Тимур. – Она с крыши упала.
– Так и я о том же…
– А я не о том! Представляешь, она вчера прыгнула с трехэтажного здания.
– Гонишь!
– Хотелось бы. Кузя, нам опять наврали.
– А тебя это все еще удивляет? – усмехнулся брат. – Так зачем ее на крышу понесло?
– Вчера ее опять понесло в наш университет, и по дороге на нее напал тот самый маньяк.
– И он ее убил? – брякнул Кузя.
– Кто? Кого? Тьфу! Ты дурак? Я же не шучу, я сегодня читал протокол осмотра места происшествия и мамины показания. Она едва не погибла, когда он загнал ее на крышу, спаслась только чудом, потому что прыгнула вниз и повисла на ветках какого-то дерева.
Кузя от удивления открыл рот.
– Тимка, а милиция-то что же? А делать-то теперь чего?
Он так перепугался, что вскочил и побежал из комнаты взглянуть на спящую мать, будто и там, в собственной постели, она могла быть в опасности. Но Маша мирно спала, только постанывала во сне.
Кузя на цыпочках вернулся в «детскую».
– Ты можешь рассказать мне, где и как это все случилось?
– Могу, конечно, но только то, что сам знаю. А зачем тебе?
– Расскажи.
Тимур рассказал.
– Я знаю, что надо делать, – тихо сказал Кузя, сдвинув брови.
– Я тоже, – кивнул Тимур.
Глава 47
Утром Митя Гуцуев сидел на старой яблоне в маленьком саду за детдомовской школой. Сидел, как обезьянка, верхом на ветке, прижавшись к стволу. Кора на яблоне была растрескавшаяся и корявая, но Митя обнимал теплый ствол со всей нежностью, на которую было способно его маленькое сердце.
Яблоня пахла мамой. Сладковатый, чуть пряный запах, все, что осталось от выцветших и поблекших воспоминаний детства.
Он был счастлив, что все дети в лагере, и никто не найдет его здесь и не засмеется, увидев, как Митя прижимается щекой и ухом к старому дереву. Ему казалось, что в глубине теплого ствола трепещет сонное дыхание и бьется сердце. Иногда он явственно слышал гулкие удары, потом ему казалось, что это стучит его собственное сердце, мальчик прижимался к дереву еще крепче, так, что ухо болело. А по щекам текли очень горячие слезы, которым не было ни конца, ни краю.
Он нашел эту яблоню давно, в первую же неделю, как только оказался в детдоме, и не было у него никого роднее и ближе, чем это дерево. Сюда приходил он со всеми своими горестями и маленькими радостями, рассказывал яблоне о своих бедах и несчастьях и слушал, как шелестят летом темные глянцевые листья, как потрескивают в зимний мороз ветки. И в шуме, в треске слышал Митя милый голос, который говорил только с ним одним.
Однажды Лешка Пивоваров решил вырезать на старой яблоне свои инициалы, но, не успел нацарапать ножом и первую букву, как на него набросился Гуцуев. Лешке было тогда четырнадцать лет, Митьке – девять, но Гуцуев лупил парня так, что убил бы, если б их не растащили. Пивоварова увезли в травмопункт и наложили три шва на плечо.
Воспитательница хотела наказать Митьку, но, разобравшись в чем дело, взяла его за руку и повела в хозяйственный магазин. Там они купили садовый вар и смазали им рану на яблоне. Но Мите и этого показалось мало: он разорвал на бинты свое полотенце и перевязал ствол.
Пивоваров затаил обиду и хотел устроить Митьке темную, но никто из ребят эту затею не поддержал: то ли боялись они Гуцуева, то ли уважали. И, хоть посмеивались между собой над любовью Митьки к яблоне, в лицо ему ничего не говорили. У каждого здесь была какая-то своя беда, своя боль, и, несмотря на детскую жестокость, где-то в глубине души у каждого тлел крохотный огонек сострадания.
А воспитательница сказала, что раз Митя вступился за яблоню, то она теперь его. И осенью он сам собрал с нее яблоки и угощал тех, кого хотел. Яблоки были мелкие и кислые, но никто из ребят не сказал об этом Мите, а кое-кто даже соврал, что на Митькиной яблоне яблоки самые вкусные.
На следующий год старая яблоня замерзла и по весне не зацвела и не покрылась листьями. Она стояла совсем голая, черная и корявая, а Митька Гуцуев сидел под нею на еще холодной весенней земле и горько выл. Он никак не хотел верить, что его яблоня умерла. Он приходил к ней каждый день, говорил с нею, но листья не шумели над головой, и никакого голоса не было слышно.
Митя затосковал и заболел. Его положили в изолятор. Яблоню не видно было из-за угла школы, но мальчик все равно смотрел в окно и каждое утро шепотом просил яблоню поскорее поправиться, а вечером желал ей спокойной ночи.
И вот наступило утро, когда Митька, выглянув в окно, увидел дворника, который шел вдоль школьного здания. В руках у него был топор. Гуцуев сразу понял, зачем дядя Вася идет с топором в сад. В один миг Митька решил, что зарубит дворника этим топором, но спасет свою яблоню. Он распахнул окно, спустился со второго этажа по декоративным выступам кирпичей и бросился за школу.
Старый дворник был уже в саду, возле Митькиной яблони. Увидев перекошенное лицо Гуцуева, дядя Вася плюнул, бросил в сердцах топор на землю и махнул рукой на яблоню: а пущай торчит! И побрел прочь. Митька подобрал топор, улыбнулся яблоне и пошел вслед за дворником. Больше дерево никто не трогал.
А прошлой весной она снова зацвела. И темные листочки развернулись на старых ветках. И аромат яблоневого цвета плыл в открытые окна классов. Митька был счастлив.
Учительница биологии сказала, что в прошлом году из-за поздних заморозков на яблоне погибли еще не распустившиеся почки, она перестояла год, набралась сил и снова отродилась. Учительница предложила Мите устроить день рождения яблони прямо в саду, но Гуцуев отказался. Это было его личное счастье, он не собирался его ни с кем делить. Но сам пошел в сад и, прижавшись к жесткому стволу щекой, прошептал: с днем рождения! Налетел ветер, и на голову мальчика посыпались бледно-розовый лепестки.
Теперь Митя стал старше и, как подростки стесняются показать свою любовь и нежность к матери, так и он стал стесняться своей дружбы с яблоней и все реже приходил к ней поговорить и прижаться к шершавому стволу. Он улыбался ей издали, махал рукой, когда был уверен, что его никто не видит. И теперь мальчик точно знал: она слышит его и издалека, слышит даже невысказанные слова, чувствует его своим сердцем.
Но сегодня, когда Митя не боялся, что кто-нибудь застанет его врасплох, он не выдержал, пришел в сад, залез на яблоню, уселся на толстую ветку и обнял ствол. И почувствовал, как же он соскучился, истосковался, как не хватало ему близкого шепота листьев и нежности шершавой коры. В яблоневом теле тихо билось живыми соками взволнованное яблоневое сердце.
Около школы в нерешительности стоял Кузя Ярочкин. Он уже третий раз за последние два часа приходил сюда, чтобы позвать Митьку, но никак не решался ни подойти, ни окликнуть. Кузя не понимал, что происходит с его новым маленьким другом, но чувствовал – именно сейчас никому и ничему нет места в Митькиной жизни.
Кузя уселся на лавку за углом школы. Он знал, что не пропустит Митьку, когда тот будет возвращаться в жилой корпус. Если, конечно, ему не взбредет в голову перелезть через забор сада.
Кузя чувствовал, что его час настал. Тот час, когда он должен отплатить за добро не словом, не нежностью, не вниманием, а реальным действием, чем-то важным и стоящим. Он должен доказать Марии Владимировне Рокотовой, тете Маше, маме, что достоин называться ее сыном. Он должен отблагодарить ее за то, что она подарила ему жизнь. Да-да, жизнь ему подарила именно она, потому что не окажись тети Маши в Кузиной жизни, он давно бы уже умер, его убил бы какой-нибудь пьяный сожитель матери или бабки, а нет, так спился бы и сам нарвался на паленую водку или нож в пьяной драке.
Всем, что у него есть, обязан Кузя приемной матери. Есть дом, брат, бабушка и дедушка, образование, работа фотомодели, Соня, да, даже Соня есть у него только потому, что их познакомила мама.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46