Ты-то, я так понимаю, собираешься ей помогать. Но кое-чего ты, наверняка не знаешь, учти: на недострое этого университета уже три нападения. Двое в тяжелом состоянии, один труп. В самом университете убит проректор по хозчасти. Сколько еще будет трупов, и прекратятся ли нападения после выборов – не известно. Но сейчас в центре событий наша Маша. Она в этом университете днюет и ночует. Как тебе это?
– Черт возьми! Надо срочно убрать ее оттуда.
– То-то же! И как?
– Да как угодно! Ты что, не мог ей просто запретить?
– Нет, просто не получится. Ты сам попробуй ей что-нибудь запретить, а я на тебя посмотрю. Она будет биться за этого своего кандидата до самого дня выборов. У них, видишь ли, давняя личная дружба.
– Только дружба? – насторожился Павел.
– Да, тут не сомневайся, только дружба. Но у Машки дурацкий принцип: она друзей никогда не бросает. Даже если ей самой грозит опасность.
– Но ведь опасность действительно не шуточная. Мне кажется, надо убедить Машу, что ее старания не приведут к победе, чтобы она сошла с дистанции.
– Она слишком верит в свои силы и вряд ли так просто отступится. У меня есть идея получше: надо заставить сойти с дистанции ее кандидата, действующего ректора университета.
– Это возможно? – оживился Павел.
– У меня есть план…
– Ильдар боялся, что ты с него голову снимешь, – сказал Иловенский уже в машине. – А ты так до него и не дошла.
Маша только вздохнула.
– Я что толку? Что с него снимать? Они там все без башни. Включая маму. Она самый здравомыслящий человек из всех, кого я знаю. И вдруг – такой фокус.
– Но ведь операция значительно улучшила ей зрение, подарила новые удивительные способности, которые ей очень помогут и в жизни, и в работе. Ей, похоже, все нравится. Ты-то о чем переживаешь?
– Да как ты не понимаешь, Павел! Это все эксперименты. Не проверенные, еще не опробованные на людях методы. Вживление в организм инородных тел, микрокомпьютеров. Как они поведут себя? Не начнется ли отторжение, сбои в работе. Пойми – это мои родители! Я за них в ответе и обязана была уберечь от Ильдара с его рискованными затеями.
– Подожди, почему – родители? Ведь речь идет только о маме…
– А папа уж побывал тут. Они ему скорректировали слух и вживили такой слуховой аппарат, что он теперь слышит, как рысь на охоте. Паша! Мои родители – киборги!
– Твои родители – незашоренные и решительные люди, которым интересно идти не просто в ногу со временем, но и чуть впереди. Это замечательно и достойно восхищения. И вообще, почему ты считаешь, что в ответе за родителей? Это они за тебя в ответе, так что смотри на них, учись и слушайся.
– Ага. Уж не вживить ли и мне что-нибудь искусственное? К примеру, мозги.
Вечером за ужином мнения разделились неожиданно для Маши. Консервативный и здравомыслящий Тимур горячо поддержал бабушкино решение, а авантюрист Кузя встал на сторону матери.
– Все в человеке должно быть естественным, – заявил он. – Это же божье создание, гармоничное и прекрасное. Разве можно так варварски нарушать не нами выверенный баланс?
– Но ты же понимаешь, что технический прогресс остановить невозможно, – возразил ему Тимур.
– Технический! Вот и пусть он касается только техники. Пусть повышается комфорт и качество жизни, но зачем же так лезть внутрь человеческого тела? Так скоро и душу захотят модифицировать.
– Ты ж будущий врач, Кузя, – напомнил Павел Иловенский. – Ты же знаешь, что важно не только качество жизни, но и количество прожитых лет. Люди хотят жить дольше и быть при этом здоровыми. Вот Ильдар Каримов со своими учеными и ищет способы продлить человеческую жизнь. Ведь человеку, который будет жить двести-триста лет, нужно будет обновлять или даже заменять внутренние органы, нужно будет изменять их свойства, чтобы осваивать другие планеты и приспосабливаться к непривычной среде.
– Другие планеты? Да уж, – вздохнул парень, – если по Земле будут ходить трехсотлетние биороботы, мне точно надо переселяться на Луну.
– Да о нас с тобой речь не идет, – утешил его Тимур. – Это все будет очень нескоро. Сейчас наука делает только первые шаги. До трехсот лет будут жить, может быть, наши правнуки.
– Тогда чего вы мне голову морочите! Почему я сейчас должен думать о том, что будет черт-те когда?
– Но ведь, если об этом не думать и работы не вести, этого вообще никогда не будет.
Маша задумчиво размешивала в чашке с чаем сахар.
– Если бы на таких экспериментах можно было заработать только лет через триста, Ильдар ни за что бы за них не взялся, – сказала она. – И вообще – о каких первых шагах вы говорите? Моя мама смотрит телевизор прямо в собственных глазах и переключает каналы усилием мысли. Если это только первые шаги, то я тоже срочно переселяюсь на Луну. А еще лучше – в какую-нибудь самую глухую и заброшенную деревню, где нет ни газа, ни водопровода, ни электричества. Паш, как ты думаешь, есть еще в России такие деревни?
– Вряд ли, – улыбнулся Иловенский. – Но для тебя я ее обязательно построю.
Глава 37
Лето ввалилось в июль, но, несмотря на жару, Виктора Николаевича Садовского бил крупный озноб. Быть может, стоило послушаться Машу Рокотову и поехать на похороны Давыдова? Теперь уж совсем поздно. Можно не оправдываться, что жена Бориса настояла на погребении не в Ярославле, а на деревенском кладбище под Мышкиным, где похоронены и его и ее родители. Там его и отпевали в местной церкви, там и поминки были в какой-то столовой при совхозе.
Садовский достал из стенного шкафа початую бутылку, налил прямо в чайную чашку. Выпил. Выдохнул. Полегчало. Руки и колени перестали трястись. Внутри что-то еще прыгало и дергалось, наверное, сердце, но снаружи все уже было терпимо.
Вчера Бориса зарыли. Все. Как раз тот случай, когда жаль, что к гробу багажник не приделаешь. Борису, пожалуй, точно было жаль. Он всю жизнь по крупицам собирал добро… Да что там, тырил все, что плохо лежит, а то, что лежало хорошо, сначала умело перекладывал. Талант у него был воровать и не попадаться. Или, может, его, Садовского, задача была – его ловить?
Если бы похороны были здесь, в городе, и не в воскресенье, Садовский непременно организовал бы настоящую панихиду: оформили бы актовый зал, подготовили речи, траурный караул, цветы, автобусы, поминки. Ректор плохо представлял, кто бы это все подготовил, ведь раньше во всех скорбных и торжественных случаях суетился как раз Давыдов. А теперь он умер. Умер?
Нет. Не умер. В том-то и дело. Его убили! Его смерть не первая и, может статься, не последняя из задуманных и осуществленных только для того, чтобы Садовский не дошел до финиша на выборах. Ректор знал, что все эти трагические события – только из-за него, но вины за собой не чувствовал, с чего бы вдруг? Его мучило другое чувство, стократ сильнее, чем вина, – страх. Страх, что одной из жертв станет он сам. Ведь убийцы подобрались к нему уже очень близко. Слишком близко.
Мог ли Виктор Николаевич Садовский назвать Давыдова своим другом? Нет, конечно. Положа руку на сердце, он бы мог смело сказать: друзей у него не было вовсе. Собственно, даже это сказать Садовскому было некому. Только ей, только Рокотовой, она поймет, она простит. Почему? Потому что она ему никто, и он ей – тоже. Они совсем чужие друг другу люди. Тот факт, что он просто-напросто влюблен в свою давнюю знакомую, Виктор Николаевич старался изгнать из своего сознания, убедить себя, что любовь эта, нет, скорее влюбленность, ровным счетом ничего не значит.
Он был влюблен в Машу Рокотову еще с тех самых времен, когда она была студенткой, а он преподавал в вузе, где она училась. Даже тогда было в ней что-то необыкновенное, мощное, затягивающее. Садовский уже давно считал себя зрелым и прожженным ловеласом, но Рокотова со второй парты смотрела так, будто читала все его чувства, крупными буквами написанные на его лбу. Казалось, неизмеримо больше знала она жизни и о любви. Или не казалось?
Садовский почувствовал себя глубоко оскорбленным, когда Маша вышла замуж за студента Каримова, который был всего на два года ее старше. До этого ее замужества все еще было возможно, Виктор Николаевич мечтал, что наступит удобный момент, и он с Рокотовой объяснится. И она непременно с восторгом примет его ухаживания. А как же иначе? И вдруг стало ясно: удобный момент упущен, и другого не представится.
Один лишь раз он поцеловал Машу. По-дружески в щеку, в день экзамена. Она была уже беременна и вот-вот должна была родить. Какие уж тут романтические отношения? И все же этого поцелуя хватило Садовскому на всю жизнь. Все остальное он додумал сам: их несостоявшийся роман, ее не доставшуюся ему нежность, неслучившееся расставание.
Порой, встречаясь с нею, Садовский не мог скрыть улыбки, вспоминая их страстное свидание в только что прошедшие выходные. Свидание, которого не было. Он все надеялся, что удобный момент объясниться с Машей наступит еще раз. Шли годы, Рокотова становилась день ото дня, год от года все желаннее, но нужный момент никак не приходил. Садовский не мог разбивать ее брак с Каримовым, потом не мог ее брать с маленьким ребенком, а потом вдруг и с двумя. Не мог не жениться, ведь его собственная скумбрия мороженая забеременела. Не мог бросить своих маленьких дочерей. Когда вдруг случилось чудо, и Рокотова оказалась на временной работе в его вузе, он все-таки опять не смог решиться. Не станет ли это соблазнением подчиненной? Что скажут люди?..
И вот, наконец, нужный момент вот-вот наступит. Маша не случайно пришла ему на помощь с этими выборами. Значит, он ей не безразличен. Осталось совсем не много. Чуть-чуть потерпеть. До тех пор, пока выборы не состоялись, он не имеет права говорить Маше о своей любви. Она, конечно, ответит взаимностью, Садовский не сомневался, но это будет похоже на жалость. Куда лучше штурмовать женское сердце будучи победителем. А он им непременно станет. Маша Рокотова сама сделает его победителем!
Телефонный звонок с дешевым стеклянным дребезгом разрушил все его хрустальные фантазии.
– Виктор Николаевич! Почему вы не были на похоронах Давыдова? – резко спросила Рокотова, едва Садовский снял трубку.
– Господи, Маша, не кричи, – взмолился Садовский. – Ты же знаешь, похороны были где-то у черта на куличках, в его родной деревне…
– Знаю. Я там была.
– Зачем? – удивился ректор.
– Думала, вы там будете, как я велела, возьмете церемонию в свои руки. Покажете, что смерть друга, коллеги и соратника – удар для вас. Отдадите последний долг.
– Маша, кому бы я стал там это показывать? Его жену я едва знаю. Родственников, особенно деревенских, удивлять без толку.
– Там вчера был весь университет, – отрезала Рокотова, – во главе с Зайцевым.
Ректор едва не выронил трубку.
– Не может быть!
– Я говорила вам: хотите победить на выборах, слушайтесь меня. Да у меня такое впечатление, что в вашем кабинете в последний приезд я разговаривала не с вами, а с Зайцевым! Вот он как раз и выполнил все, чему я учила вас. И автобус обеспечил, и гражданскую панихиду организовал, и говорил так, что многие прослезились. И главное – каждый из присутствующих понял, что вы палец о палец не ударили, чтобы проводить Давыдова в последний путь.
– Что же мне теперь делать? – подавленно пробормотал Садовский.
Снимать штаны и бегать, очень хотелось ответить Маше.
– Побывайте хотя бы у вдовы. Предложите помощь, деньги. Организуйте установку памятника. Дайте всем понять, что так переживаете смерть друга, что здоровье не позволило вам присутствовать на похоронах. Хотя бы на девятый день дайте автобус, чтобы все желающие могли съездить на могилу.
– Может, мне действительно заболеть? А то ведь во вторник расширенный ученый совет по итогам года. После него все в отпуска разбегутся, а там уж и…
– Вот только попробуйте! – взвилась Маша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46