Мои сотрудники. В прокуратуру завтра вызывают.
Садовский снова наполнил свою рюмку, Маша свою отодвинула.
– Виктор Николаевич, жмите на то, что вам этот недострой против воли навесили. Средств на охрану бюджет не дает. Пусть бы город забирал и делал, что хотел.
– Какая ты! – возмутился ректор. – Это ж бешеные деньги. Если достроить, сколько можно…
Маша не дослушала.
– Сколько лет, как строительство встало?
– Десять, – буркнул Садовский.
– Сколько?
– Ну, пятнадцать!
– А без консервации год-два – и можно не браться достраивать. Там уж валится все. Счастье, что не убило никого до сих пор.
– Типун тебе на язык! – взвился ректор.
Маша сама поняла, что брякнула глупость, и глотнула противного коньяку. Задохнулась, закашлялась…
– Это все против меня! Меня свалить хотят, – проговорил Садовский, упал в кожаное кресло и закрыл лицо ладонями.
Рокотова пожалела, что зашла, не хватало ей еще пьяной истерики.
– Виктор Николаевич, – осторожно начала она. – Скорее всего, вас это совершено не касается. Наверняка не касается. Это же явно дело рук маньяка. Место глухое, очень, в определенном смысле, подходящее.
– Обе женщины – мои сотрудницы.
– Совпадение! Здесь больше никто не ходит, только сотрудники да студенты. Здание на отшибе, а жителям из поселка ближе на другую остановку ходить.
– Но прокуратура!..
– Чистая формальность. Вашей вины в том, что происходит, нет.
– Происходит? Ты тоже считаешь, что это только начало? Что все еще не закончилось?
– Да нет же! Не считаю! Я уверена, его поймают!
– Скорее всего, это не мальчишка, – задумчиво проговорил Садовский.
– Конечно, нет!
– Еще Галину Петровну он, может быть, и мог бы… Но задушить Корнееву… Это ж сила нужна. И рост…
Маша возмутилась:
– Никого он не мог убить! Я этого мальчика давно знаю. Вот уж верно: не делай людям добра, не получишь зла. Ведь он ребенок тринадцатилетний, а сейчас сидит под замком, под подозрением, и думает, наверное, что лучше бы оставил старушку умирать, прости, Господи.
– Уж теперь с него снимут все подозрения. Если, ты говоришь, его под замком держали, Ирину – он никак не мог.
Садовский налил себе очередную рюмку.
Рокотова поняла, что интервью с ректором у нее не будет, и попрощалась. Надо ехать в детский дом, пусть выпускают Митьку. Под замком его, конечно, не держат, но гулять не пускают, чтобы участковый, грешным делом, не засек.
– Пьет? – спросила секретарша, как только Маша закрыла за собой дверь ректорского кабинета.
Рокотова кивнула и в свою очередь спросила:
– Часто он так?
Секретарша махнула рукой
– Часто. То все с Борисом Борисовичем пил, а теперь вот один стал. Плохой признак.
– У него ведь перевыборы скоро?
– Не то слово! Похоже, новый учебный год с новым ректором начнем!
– А, – протянула Маша. – Теперь понятно, почему он так психует. Какая уж тут подготовка к выборам, сейчас комиссии пойдут, проверки…
– Хоть бы поймали этого убийцу поскорей! На работу-то ходить страшно, хоть увольняйся.
Через полчаса Маша Рокотова была уже в детском доме.
– Выпускайте Митьку! – сказала она Ларисе Чумиковой. – В университете второе убийство, там же, на стройке.
– Слава Богу, – сплеснула руками Лариса и тут же пришла в ужас. – Что ж я говорю-то! Ох ты! Кого убили?
– Девушку-лаборантку.
– Маш, это я из-за Митьки, я ж не хотела… – все оправдывалась воспитательница.
– Ладно тебе, поняла я все. Я к директрисе пойду. Пусть с милицией свяжется, они ведь сами не вспомнят.
Но милиция вспомнила. Рокотова как раз сидела в кабинете Елены Анатольевны, когда явился участковый.
– Гуцуев вчера вечером где был? – спросил милиционер, едва поздоровавшись с женщинами.
– Как – где? – удивилась Елена Анатольевна. – В изоляторе сидел. Как вы велели, под замком.
– Свидетели есть?
– Конечно, есть. А в чем дело-то?
Маша догадалась, в чем дело.
– Не убивал он Корнееву, не надейтесь, – съязвила она. – Время на ерунду не тратьте, убийцу ловите.
– На какую ерунду? – не понял участковый.
– Вы надеетесь на мальчишку два убийства повесить? Так что ли? Мы-то думали, что вы извиняться пришли.
– За что извиняться?
– Да где уж вам понимать! – в сердцах воскликнула Елена Анатольевна. – Такую травму ребенку нанесли!
Молодой участковый покраснел и стал оправдываться:
– Так ведь разве я дело веду? Я вообще ни при чем, меня вот попросили…
– Вот именно! – не унималась директор детского дома. – Все ни при чем, а ребенка чуть было в тюрьму не упекли.
– Не в тюрьму…
Дверь приоткрылась и из-за нее в кабинет тихо, но настойчиво просочилась пожилая женщина.
– Катя, что? – Елена Анатольевна сдвинула брови.
– Простите, пожалуйста, у меня вот заявление… – пролепетала вошедшая и протянула бумагу.
– Какое?
– Так на отпуск. Подпишите.
– Кать, вы не видите? Я занята.
– Так ведь завтра… Пожалуйста, подпишите.
– Ой, ну давай уже, – Елена Анатольевна сдалась, чтобы поскорее отвязаться, и подмахнула заявление.
Пятясь, женщина удалилась.
– Что за беда! И в отпуск не отпустить нельзя, и работать некому. Кто медсестрой на месяц пойдет? И Тамара Михайловна не железная, на две ставки не посадишь.
– Кузьку, сына моего, возьмите, – предложила Рокотова. – Как раз на практику надо пристраивать. Я, правда, нашла одно место…
– Мария Владимировна, давайте! Он учится? Курс какой закончил?
– Второй.
– Нормально. Медсестринскую ставку не положено, но что-нибудь придумаем. Заплатим, правда, мало.
– Практику подпишете?
– Конечно. Пусть завтра же приходит.
Женщины совершенно забыли об участковом, но он подал голос.
– У нас вот тоже работать некому. К нам и на практику никто не рвется. Все в прокуратуру или в суды. У вас больше сына не найдется, мы бы тоже на практику взяли, – пошутил он.
– Найдется! – кивнула Рокотова. – У меня второй сын на юрфаке учится. Тоже второй курс. Куда там у вас обратиться, чтобы практику пройти?
Милиционер слегка растерялся, но телефон руководства на подсунутом директрисой детдома листочке написал.
Женщины смотрели на него выжидательно. Участковый еще немного помялся, попросил Елену Анатольевну написать для отчета справочку, что Гуцуев все же сидел под замком, пообещал со своей стороны принести бумажку, что никаких претензий к Мите милиция больше не имеет, и ретировался.
– Вот ведь зараза какая! – с досадой вздохнула директриса. – Как зацепятся за ребенка, так и будут трясти, как грушу. Время тратят черт знает на что. Вот чего ходят? Лучше б на этой стройке дежурили, убийцу ловили, а они бумажки собирают!
– Это точно. Тимку-то страшно в университет отпускать, тоже мимо стройки ходит. Вы пока тоже не пускайте своих ребят на пруды, мало ли что.
– Ох, уж это само собой. Мария Владимировна, вы ведь Митю-то обнадежили. Я понимаю, был стрессовый момент, но он ведь верит, что вы его маму найдете, спрашивает… Что делать-то теперь будем?
– А что делать? Искать будем.
– Так ведь мы уже искали.
– Мне кажется, мы как-то не так искали, как нужно.
– Почему – не так?
– Конечно, не так, раз не нашли. Надо попробовать другие силы подключить. Вы же видите, как милиция работает. Надо частного детектива нанять.
– Да что вы! Это же дорого.
– Елена Анатольевна, я же пообещала ему. Придется мне искать какой-то выход.
– Что ж, если мы можем чем-то посодействовать, все сделаем. Только надежда невелика. А так хочется ему помочь. Мне этого ребенка несчастного так жаль, прямо сердце разрывается.
– Надежду никогда нельзя терять, – улыбнулась Рокотова.
Глава 11
Едва вернувшись домой, Маша Рокотова заглянула в «детскую», порадовать Кузю свалившейся на его голову практикой в детском доме.
В нос ей ударил резкий запах, повергший ее в настоящий ужас: нестерпимо несло спиртом. Открытая и большей частью опустошенная бутылка самой дешевой водки стояла на письменном столе. Рядом с ней – стакан и смятое кухонное полотенце.
Кузя лежал на своей кровати лицом к стене в рубашке и трусах и, кажется, храпел.
У Рокотовой потемнело в глазах, и красные искры побежали по темному полю. Вот оно! Не даром говорят, что яблоко от яблони недалеко падает, что против дурной наследственности никакое, даже самое лучшее воспитание не попрет.
И бабка, и мать Кузи Ярочкина спились, продали и пропили жилье и все, что у них было, вплоть до нательного креста. Бабка давным-давно умерла, отравилась паленой водкой. Мать умерла недавно: замерзла этой зимой в сугробе возле чьей-то сарайки.
Деда Кузя не знал. Говорили, он умер в тюрьме от туберкулеза. Да и отца убили в пьяной драке незадолго до Кузиного рождения.
Еще Машина бабушка, знававшая, как она говорила, всю эту растреклятую семью, предупреждала внучку, что добра из мальчишки не выйдет, что вырастет – и пить будет, как мать его и бабка и вся родня их, и сядет, да как бы еще Машу с ребенком ее не прибил… Несколько лет бабушка Шура каждое Крещенье и Пасху кропила Кузьку святой водой, пока тот, наконец, не подрос и не расстрелял ее в ответ из водяного пистолета, который специально заранее привез летом с моря. Бабушка разобиделась, но кропить Кузьку перестала, решив, что толку из него все равно не выйдет.
Неужели она оказалась права? В девятнадцать лет он спит пьяный, выпив добрых две трети бутылки дрянной водки. Безо всякой, видимо, закуски… А что будет дальше? Господи!
Маше вдруг так ярко представилась картина Кузиного будущего: он пьяный, оборванный, сквозь дыры в рубашке просвечивают сизые тюремные наколки, глаза красные и заплывшие, губы разбиты в драке… Она села на стул и завыла в голос.
Кузька подскочил, как ужаленный, перевернулся и сел на кровати. Он пытался таращить на нее глаза, а глаза были красные, заплывшие, губы опухшие. Маша заревела с новой силой. Парень – тоже.
– Мама-а! Ты чего? А? Мама!.. Что случилось-то?
– Ты пил зачем, дурья твоя башка? – сквозь рыданья проговорила Маша. – Ты же погибнешь, глупый, как же ты…
– Да я ж не пил! – испугался парень еще больше.
– Что ты врешь-то? Я что ли эту водку пила?
– И я не пил!
– А кто же пил? – неужели Тимур, подумала она. Не может быть! Или к ним приходил кто? – А глаза почему красные?
– Плакал я, – буркнул он и отвернулся.
– Плакал? – Маша перестала рыдать и причитать, подсела на кровать к Кузе и обняла его за плечи. – Плакал? Почему?
Он утер нос рукавом рубашки.
– На скамейку я сел. На крашенную…
– И что?
– И все! У штанов новых вся задница в полосочку! А они ж – синтетика, ацетоном нельзя. Я спиртом хотел, а водка эта не берет ни фига! Может, я плохую водку купил? Я ж не знаю, мам, она плохая что ли?
Маша Рокотова посмотрела на бутылку, потом на стул, где висели погибшие брюки, и, наконец, на расстроенного сына – и расхохоталась. Она смеялась, чувствуя себя совершенно счастливой, смеялась до икоты, и вконец растерявшийся Кузя тоже начал хохотать и побежал за теплой водой.
Глава 12
Жена опять была недовольна. Еще бы ей быть довольной, когда он опять явился на бровях. Хорошо хоть, усвоила, наконец, через сорок лет семейной жизни, что отчитывать его пьяного и устраивать сцены бесполезно, только на скандал нарвешься. Теперь вот молчит, как рыба. Рыба мороженная. Губы поджала, глаза выпучила. Скумбрия.
Господи, ну за что ему такое мученье? Говорят, что счастье – это когда с работы вечером хочется домой, а из дома утром – на работу. Ректор университета Виктор Николаевич Садовский с тяжелым сердцем ехал каждое утро на работу и с тяжелой душой возвращался вечером домой. Он не был счастливым человеком.
А ведь все было иначе. Когда-то. Давно. Он помнил и раньше даже ценил ту помощь и поддержку, которую оказывала ему жена в начале его карьеры. Как волновалась она в первые его выборы в начале девяностых, столы накрывала его сослуживцам. Хоть он и против был, в церковь бегала, свечки ставила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Садовский снова наполнил свою рюмку, Маша свою отодвинула.
– Виктор Николаевич, жмите на то, что вам этот недострой против воли навесили. Средств на охрану бюджет не дает. Пусть бы город забирал и делал, что хотел.
– Какая ты! – возмутился ректор. – Это ж бешеные деньги. Если достроить, сколько можно…
Маша не дослушала.
– Сколько лет, как строительство встало?
– Десять, – буркнул Садовский.
– Сколько?
– Ну, пятнадцать!
– А без консервации год-два – и можно не браться достраивать. Там уж валится все. Счастье, что не убило никого до сих пор.
– Типун тебе на язык! – взвился ректор.
Маша сама поняла, что брякнула глупость, и глотнула противного коньяку. Задохнулась, закашлялась…
– Это все против меня! Меня свалить хотят, – проговорил Садовский, упал в кожаное кресло и закрыл лицо ладонями.
Рокотова пожалела, что зашла, не хватало ей еще пьяной истерики.
– Виктор Николаевич, – осторожно начала она. – Скорее всего, вас это совершено не касается. Наверняка не касается. Это же явно дело рук маньяка. Место глухое, очень, в определенном смысле, подходящее.
– Обе женщины – мои сотрудницы.
– Совпадение! Здесь больше никто не ходит, только сотрудники да студенты. Здание на отшибе, а жителям из поселка ближе на другую остановку ходить.
– Но прокуратура!..
– Чистая формальность. Вашей вины в том, что происходит, нет.
– Происходит? Ты тоже считаешь, что это только начало? Что все еще не закончилось?
– Да нет же! Не считаю! Я уверена, его поймают!
– Скорее всего, это не мальчишка, – задумчиво проговорил Садовский.
– Конечно, нет!
– Еще Галину Петровну он, может быть, и мог бы… Но задушить Корнееву… Это ж сила нужна. И рост…
Маша возмутилась:
– Никого он не мог убить! Я этого мальчика давно знаю. Вот уж верно: не делай людям добра, не получишь зла. Ведь он ребенок тринадцатилетний, а сейчас сидит под замком, под подозрением, и думает, наверное, что лучше бы оставил старушку умирать, прости, Господи.
– Уж теперь с него снимут все подозрения. Если, ты говоришь, его под замком держали, Ирину – он никак не мог.
Садовский налил себе очередную рюмку.
Рокотова поняла, что интервью с ректором у нее не будет, и попрощалась. Надо ехать в детский дом, пусть выпускают Митьку. Под замком его, конечно, не держат, но гулять не пускают, чтобы участковый, грешным делом, не засек.
– Пьет? – спросила секретарша, как только Маша закрыла за собой дверь ректорского кабинета.
Рокотова кивнула и в свою очередь спросила:
– Часто он так?
Секретарша махнула рукой
– Часто. То все с Борисом Борисовичем пил, а теперь вот один стал. Плохой признак.
– У него ведь перевыборы скоро?
– Не то слово! Похоже, новый учебный год с новым ректором начнем!
– А, – протянула Маша. – Теперь понятно, почему он так психует. Какая уж тут подготовка к выборам, сейчас комиссии пойдут, проверки…
– Хоть бы поймали этого убийцу поскорей! На работу-то ходить страшно, хоть увольняйся.
Через полчаса Маша Рокотова была уже в детском доме.
– Выпускайте Митьку! – сказала она Ларисе Чумиковой. – В университете второе убийство, там же, на стройке.
– Слава Богу, – сплеснула руками Лариса и тут же пришла в ужас. – Что ж я говорю-то! Ох ты! Кого убили?
– Девушку-лаборантку.
– Маш, это я из-за Митьки, я ж не хотела… – все оправдывалась воспитательница.
– Ладно тебе, поняла я все. Я к директрисе пойду. Пусть с милицией свяжется, они ведь сами не вспомнят.
Но милиция вспомнила. Рокотова как раз сидела в кабинете Елены Анатольевны, когда явился участковый.
– Гуцуев вчера вечером где был? – спросил милиционер, едва поздоровавшись с женщинами.
– Как – где? – удивилась Елена Анатольевна. – В изоляторе сидел. Как вы велели, под замком.
– Свидетели есть?
– Конечно, есть. А в чем дело-то?
Маша догадалась, в чем дело.
– Не убивал он Корнееву, не надейтесь, – съязвила она. – Время на ерунду не тратьте, убийцу ловите.
– На какую ерунду? – не понял участковый.
– Вы надеетесь на мальчишку два убийства повесить? Так что ли? Мы-то думали, что вы извиняться пришли.
– За что извиняться?
– Да где уж вам понимать! – в сердцах воскликнула Елена Анатольевна. – Такую травму ребенку нанесли!
Молодой участковый покраснел и стал оправдываться:
– Так ведь разве я дело веду? Я вообще ни при чем, меня вот попросили…
– Вот именно! – не унималась директор детского дома. – Все ни при чем, а ребенка чуть было в тюрьму не упекли.
– Не в тюрьму…
Дверь приоткрылась и из-за нее в кабинет тихо, но настойчиво просочилась пожилая женщина.
– Катя, что? – Елена Анатольевна сдвинула брови.
– Простите, пожалуйста, у меня вот заявление… – пролепетала вошедшая и протянула бумагу.
– Какое?
– Так на отпуск. Подпишите.
– Кать, вы не видите? Я занята.
– Так ведь завтра… Пожалуйста, подпишите.
– Ой, ну давай уже, – Елена Анатольевна сдалась, чтобы поскорее отвязаться, и подмахнула заявление.
Пятясь, женщина удалилась.
– Что за беда! И в отпуск не отпустить нельзя, и работать некому. Кто медсестрой на месяц пойдет? И Тамара Михайловна не железная, на две ставки не посадишь.
– Кузьку, сына моего, возьмите, – предложила Рокотова. – Как раз на практику надо пристраивать. Я, правда, нашла одно место…
– Мария Владимировна, давайте! Он учится? Курс какой закончил?
– Второй.
– Нормально. Медсестринскую ставку не положено, но что-нибудь придумаем. Заплатим, правда, мало.
– Практику подпишете?
– Конечно. Пусть завтра же приходит.
Женщины совершенно забыли об участковом, но он подал голос.
– У нас вот тоже работать некому. К нам и на практику никто не рвется. Все в прокуратуру или в суды. У вас больше сына не найдется, мы бы тоже на практику взяли, – пошутил он.
– Найдется! – кивнула Рокотова. – У меня второй сын на юрфаке учится. Тоже второй курс. Куда там у вас обратиться, чтобы практику пройти?
Милиционер слегка растерялся, но телефон руководства на подсунутом директрисой детдома листочке написал.
Женщины смотрели на него выжидательно. Участковый еще немного помялся, попросил Елену Анатольевну написать для отчета справочку, что Гуцуев все же сидел под замком, пообещал со своей стороны принести бумажку, что никаких претензий к Мите милиция больше не имеет, и ретировался.
– Вот ведь зараза какая! – с досадой вздохнула директриса. – Как зацепятся за ребенка, так и будут трясти, как грушу. Время тратят черт знает на что. Вот чего ходят? Лучше б на этой стройке дежурили, убийцу ловили, а они бумажки собирают!
– Это точно. Тимку-то страшно в университет отпускать, тоже мимо стройки ходит. Вы пока тоже не пускайте своих ребят на пруды, мало ли что.
– Ох, уж это само собой. Мария Владимировна, вы ведь Митю-то обнадежили. Я понимаю, был стрессовый момент, но он ведь верит, что вы его маму найдете, спрашивает… Что делать-то теперь будем?
– А что делать? Искать будем.
– Так ведь мы уже искали.
– Мне кажется, мы как-то не так искали, как нужно.
– Почему – не так?
– Конечно, не так, раз не нашли. Надо попробовать другие силы подключить. Вы же видите, как милиция работает. Надо частного детектива нанять.
– Да что вы! Это же дорого.
– Елена Анатольевна, я же пообещала ему. Придется мне искать какой-то выход.
– Что ж, если мы можем чем-то посодействовать, все сделаем. Только надежда невелика. А так хочется ему помочь. Мне этого ребенка несчастного так жаль, прямо сердце разрывается.
– Надежду никогда нельзя терять, – улыбнулась Рокотова.
Глава 11
Едва вернувшись домой, Маша Рокотова заглянула в «детскую», порадовать Кузю свалившейся на его голову практикой в детском доме.
В нос ей ударил резкий запах, повергший ее в настоящий ужас: нестерпимо несло спиртом. Открытая и большей частью опустошенная бутылка самой дешевой водки стояла на письменном столе. Рядом с ней – стакан и смятое кухонное полотенце.
Кузя лежал на своей кровати лицом к стене в рубашке и трусах и, кажется, храпел.
У Рокотовой потемнело в глазах, и красные искры побежали по темному полю. Вот оно! Не даром говорят, что яблоко от яблони недалеко падает, что против дурной наследственности никакое, даже самое лучшее воспитание не попрет.
И бабка, и мать Кузи Ярочкина спились, продали и пропили жилье и все, что у них было, вплоть до нательного креста. Бабка давным-давно умерла, отравилась паленой водкой. Мать умерла недавно: замерзла этой зимой в сугробе возле чьей-то сарайки.
Деда Кузя не знал. Говорили, он умер в тюрьме от туберкулеза. Да и отца убили в пьяной драке незадолго до Кузиного рождения.
Еще Машина бабушка, знававшая, как она говорила, всю эту растреклятую семью, предупреждала внучку, что добра из мальчишки не выйдет, что вырастет – и пить будет, как мать его и бабка и вся родня их, и сядет, да как бы еще Машу с ребенком ее не прибил… Несколько лет бабушка Шура каждое Крещенье и Пасху кропила Кузьку святой водой, пока тот, наконец, не подрос и не расстрелял ее в ответ из водяного пистолета, который специально заранее привез летом с моря. Бабушка разобиделась, но кропить Кузьку перестала, решив, что толку из него все равно не выйдет.
Неужели она оказалась права? В девятнадцать лет он спит пьяный, выпив добрых две трети бутылки дрянной водки. Безо всякой, видимо, закуски… А что будет дальше? Господи!
Маше вдруг так ярко представилась картина Кузиного будущего: он пьяный, оборванный, сквозь дыры в рубашке просвечивают сизые тюремные наколки, глаза красные и заплывшие, губы разбиты в драке… Она села на стул и завыла в голос.
Кузька подскочил, как ужаленный, перевернулся и сел на кровати. Он пытался таращить на нее глаза, а глаза были красные, заплывшие, губы опухшие. Маша заревела с новой силой. Парень – тоже.
– Мама-а! Ты чего? А? Мама!.. Что случилось-то?
– Ты пил зачем, дурья твоя башка? – сквозь рыданья проговорила Маша. – Ты же погибнешь, глупый, как же ты…
– Да я ж не пил! – испугался парень еще больше.
– Что ты врешь-то? Я что ли эту водку пила?
– И я не пил!
– А кто же пил? – неужели Тимур, подумала она. Не может быть! Или к ним приходил кто? – А глаза почему красные?
– Плакал я, – буркнул он и отвернулся.
– Плакал? – Маша перестала рыдать и причитать, подсела на кровать к Кузе и обняла его за плечи. – Плакал? Почему?
Он утер нос рукавом рубашки.
– На скамейку я сел. На крашенную…
– И что?
– И все! У штанов новых вся задница в полосочку! А они ж – синтетика, ацетоном нельзя. Я спиртом хотел, а водка эта не берет ни фига! Может, я плохую водку купил? Я ж не знаю, мам, она плохая что ли?
Маша Рокотова посмотрела на бутылку, потом на стул, где висели погибшие брюки, и, наконец, на расстроенного сына – и расхохоталась. Она смеялась, чувствуя себя совершенно счастливой, смеялась до икоты, и вконец растерявшийся Кузя тоже начал хохотать и побежал за теплой водой.
Глава 12
Жена опять была недовольна. Еще бы ей быть довольной, когда он опять явился на бровях. Хорошо хоть, усвоила, наконец, через сорок лет семейной жизни, что отчитывать его пьяного и устраивать сцены бесполезно, только на скандал нарвешься. Теперь вот молчит, как рыба. Рыба мороженная. Губы поджала, глаза выпучила. Скумбрия.
Господи, ну за что ему такое мученье? Говорят, что счастье – это когда с работы вечером хочется домой, а из дома утром – на работу. Ректор университета Виктор Николаевич Садовский с тяжелым сердцем ехал каждое утро на работу и с тяжелой душой возвращался вечером домой. Он не был счастливым человеком.
А ведь все было иначе. Когда-то. Давно. Он помнил и раньше даже ценил ту помощь и поддержку, которую оказывала ему жена в начале его карьеры. Как волновалась она в первые его выборы в начале девяностых, столы накрывала его сослуживцам. Хоть он и против был, в церковь бегала, свечки ставила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46