Водка не брала.
— Видишь ли, дружище, мы ведь тоже иногда раскрываем преступления, — сказал Валера.
— Как же? — произнес я с таким чувством, словно меня обокрали на крупную сумму. — Вы что же, Милосердову уже взяли и доказали ее вину?
— Пока нет. Но скоро возьмем.
— И ее брата?
— И брата тоже. Хотя его взять будет труднее. Он возглавил Партию радикальных мер, так называемую ПРМ. А эту партию поддерживают некоторые влиятельные лица из окружения президента. Поэтому нам нужен веский повод, чтобы взять Милосердова.
— Валера, ты хочешь сказать, что вам известны все тонкости и детали этого дела? — не мог поверить я.
— Мне не хочется тебя расстраивать, друг мой, но это так.
— И вы знаете, кто убил эту девчонку? — Я кивнул на портрет Васильевой. — Вам известно, что это сделал Малыгин?
Валера вскинул брови и принялся намазывать маслом кусочек белого хлеба.
— Малыгин? — переспросил он. — Какой такой Малыгин?
— Ну вот! — облегченно воскликнул я и хлопнул кулаком по ладони. — Ты не знаешь убийцу Васильевой, а говоришь, что въехал во все тонкости.
Валера вздохнул, отложил бутерброд и в упор посмотрел на меня. В его взгляде что-то изменилось.
— Кирилл, — сказал он голосом, в котором уже не было оттенка насмешки и иронии, — на протяжении достаточно длительного времени ты постоянно путался у нас под ногами, затрудняя работу следственной бригады. Мало того, ты каким-то чудом умудрялся одновременно мешать мафии, милиции и ФСБ. Я несколько раз просил тебя перенацелить свою энергию на какое-нибудь другое дело. Теперь же я просто требую — и как твой друг, и как представитель органов безопасности, — чтобы ты прекратил какие-либо действия в отношении Милосердова, его сестры и всех остальных людей, замешанных в этом деле. Ты понял меня? Я требую!
Вот теперь я узнал прежнего Валеру Нефедова, бывшего начальника особого отдела дивизии, три с половиной года провоевавшего в Афганистане, у которого каждое слово напоминало артиллерийский залп.
— Фу-ты ну-ты! — произнес я. — Напугал! Так заикой сделаешь меня когда-нибудь. А на каком основании ты требуешь, Валера?
— На том основании, — ответил он, аккуратно пристраивая красную икру поверх масла, — что я в отличие от тебя обладаю правом навязывать свою волю другим людям. Я могу даже арестовать тебя.
— Ты это серьезно говоришь?
— Вполне. И по той причине, что ты балуешься, а я работаю.
— Какое же это баловство! — вмешалась Анна, бросившись мне на помощь. — А ты знаешь, сколько раз он жизнью рисковал, ходил по краю пропасти?! Сколько раз его пытались подставить, убить и только чудо спасало?!
— Знаю, — ответил Валера. — Я все знаю. А вот ты не знаешь, сколько раз я клялся набить Кириллу физиономию за эти игры.
Что Валера хорошо умел, так это говорить спокойным, будничным тоном о том, о чем я бы на его месте мог только кричать.
— Кирилл был всего лишь нашей тенью, — продолжал Нефедов, обращаясь к Анне, словно меня не было рядом. — Где-то он шел по нашим следам, где-то мы — по его, но в отличие от нас он действовал грубее, лез напролом, как бык на красную тряпку.
— Тем не менее, — напомнил я о своем существовании, — я и Анна до сих пор живы, а преступление раскрыто.
— Я не ставлю под сомнение талант, ум и храбрость, которыми ты не обделен, — повернулся ко мне Нефедов. — Но у тебя нет главного.
— Чего же?
— Права определять вину людей и наказывать их. И ты сам это понял и потому позвонил мне. Твоя миссия закончена. Ты раскрыл преступление, поставил об этом в известность органы безопасности. Все, спасибо. Жму руку. С меня ценный подарок… А почему мы не пьем?
Представляю, какое было бы выражение лица у Колумба, если бы он после долгих месяцев трудного плавания высадился на «терра инкогнита» и увидел, что испанцы давно открыли и обжили эту землю. Подобный шок, наверное, испытал английский полярник Роберт Скотт, когда добрел до Южного полюса и увидел там норвежский флаг, водруженный экспедицией соперников месяцем раньше. Я не знал что ответить и маргинально поднял рюмку. Валера сочувствующе подмигнул мне. Анна, поддерживая Нефедова, протянула к его рюмке свой фужер с вином. Тонко зазвенел хрусталь.
Я, как сказал бы программист, «завис». Мои пальцы занемели от ледяной водки. Анна и Не федов тоже замерли с протянутыми ко мне руками. Они сейчас были похожи на скульптуру «Рабочий и крестьянка».
— Ну!. — поторопил меня Нефедов.
Когда столкновение наших рюмок, казалось, было уже неизбежно, я поставил свою на стол.
— Нет, я так не могу!
— Ну вот! — произнесла Анна и тоже поставила бокал. — Так всегда. Я уже привыкла.
— Не могу, — повторил я и, чтобы не обидеть компанию, с ходу сочинил версию: — Моим далеким предком был грузин. Во мне плещется горячая кровь. Потому я никогда не прощаю тому, кто меня хоть раз обманул или унизил. — Кажется, у меня появился грузинский акцент. — Я найду Лешку, прижму его к стене, чтобы он задрыгал лапками, да вразумительно объясню ему, кто из нас мужчина, а кто шакал. А потом возьму за ухо и отведу к тому, у кого, как говорит Валера, есть право наказывать.
— Может, его в самом деле арестовать? — спросил Нефедов у Анны.
— Арестуй, — согласилась она.
— Валяй! — кивнул я, в одиночку выпивая водку и закусывая зеленым луком. — Доставай наручники, вызывай наряд.
Нефедов сунул руку в нагрудный карман пиджака.
— Что там у тебя? — спросил я. — Пистолет?
— Ты меня уболтал, — ответил Валера, доставая небольшой сложенный квадратом розовый листок. — Я дам тебе возможность прижать твоего Лешку к стене. Я даже постараюсь помочь тебе это сделать. Но только после десятого сентября, то есть послезавтра. Одиннадцатого я жду тебя, мы оба раскроем карты, обменяемся опытом и заключим долгосрочный союз. Договорилась?
— Почему именно после десятого?
— Потому что завтра у меня будет очень много работы.
— Это связано с делом Милосердовой?
— В какой-то степени. Во всяком случае таких агрессивных типов вроде тебя к нашим объектам нельзя допускать даже на пушечный выстрел… Держи!
Я взял протянутый мне листок и развернул его. Это были театральные билеты.
— Мы что, будем брать Большой театр? Валера от души рассмеялся.
— Чтобы ты не мучился от безделья и не искал на свою голову приключений, сходи-ка с Анютой на «Евгения Онегина». Послушай прекраснее пение, попей в буфете коньячку. Места, между прочим, рядом с президентской ложей.
— Ура! — воскликнула Анна. — Я сто лет не была на опере в Большом. Наконец-то я надену свое новое платье!
Я посмотрел на фиолетовый штамп с обозначенной на нем ценой.
— Ты что ж, специально для нас их покупал?
Валера сделал неопределенное движение рукой.
— На работе распространяли. Я хотел с женой сходить, но вышла накладка. Именно в этот день и этот час. М— Да…
Я опять посмотрел на билеты.
— Десятое сентября, девятнадцать ноль-ноль… А что должно произойти в этот день и час?
— Как что? — улыбнулся Валера. — Погаснет свет, поднимется занавес, публика зааплодирует.
— Решено! — сказала Анна и взяла у меня билеты. — Мы идем на «Евгения Онегина». Кажется, такая традиция была у Шерлока Холмса и Ватсона: раскрыв преступление, они отправ-
лялись в оперу.
— Значит, договорились? — подытожил Нефедов, поднимаясь из-за стола. — Одиннадцатого утром я жду твоего звонка.
— Договорились, — рассеянно ответил я. — Одиннадцатого утром…
Валера отказался от испеченного Анной «Наполеона» с вишневым ликером и, поцеловав хозяйке руку, вышел из квартиры.
Анна села напротив меня, рассматривая мое лицо.
— Ну, что ты еще надумал?
— Ты знаешь, что произойдет завтра в девятнадцать ноль-ноль?
— Погаснет свет, — произнесла Анна, не сводя с меня глаз. — Опустятся шторы. Откинется одеяло.
— Это может произойти и сегодня.
— Я надеюсь.
— А завтра в это время они будут брать Милосердова с сестрой. Мы с тобой раскрутили всю эту мафию, а они сами, без нашего участия, будут ее брать. Снимут сливки. Пожнут лавры!
Я встал из-за стола и стал ходить по комнате, благо она была большой и я не слишком часто мелькал перед глазами Анны.
— Мы с тобой — никто! — громко говорил я. — Тень службы безопасности, которая путается под ногами. А они — боги! Супермены! Профессионалы! Правда, понятия не имели, что вместо денег я вез на яхте ящик тротила, и если бы не ты, то остался бы я в памяти народной вечным борцом за социальные права обманутых. И, должно быть, до сих пор не знают, что умные ребята с Барсучьей поляны чистят по компьютерной сети банковские счета. Ты думаешь, убийство Караева, Лепетихи, бомжа с дикого пляжа они как-то связали с делом Милосердовой? И не сомневайся — нет! А фамилию Малыгина наш друг Валера вообще услышал сегодня первый раз в жизни.
Я перевел дух и посмотрел на Анну, чтобы убедиться: она понимает меня.
— У них иные масштабы мышления! Они мыслят как политики, они смотрят на мир глазами орлов, парящих высоко в небесах. Для них преступление — это социальное, политическое и еще черт знает какое явление, а не трупик с продырявленной грудью, валяющийся где-нибудь в подъезде. Отсюда такое отношение к нам с тобой. Мы засоряем красивую игру ферзей и королей пешечной возней. Валера готовится к значительному событию, из-за которого жертвует «Евгением Онегиным» и ложей, соседствующей с президентской. ФСБ делает заключительный ход и ставит мат. «Е-два, е-четыре» — прочие ходы и жертвы, которые подготовили эту победу, не принимаются во внимание, ибо умаляют значение завершающего хода.
Я замолчал и, когда наступила тишина, понял, как громко, долго и банально говорил.
Анна смяла в руке билеты, кинула бумажный Цюрих в пепельницу и поднесла к нему зажженную спичку.
55
— Еще раз, — сказала Анна. — Первые три цифры.
Она сидела перед экраном компьютера, возила перед носом индифферентного Варфоломея «мышью» и искала по электронному справочнику адрес банка по номеру счета, который я ей диктовал. Это был тот самый счет, на который хакерами переводились деньги с Барсучьей поляны.
— Триста десять, — диктовал я, — пятнадцать… семьдесят четыре…
— Индекс?
— «Р» два ноля ВБС.
— Есть, — ответила Анна. — Кажется, ухватила. «Москва. Восточный филиал „Униксоцбанка“. Улица Саранская, дом тридцать, корпус четыре». — Она повернулась ко мне вместе с черным офисным креслом. — Ты счастлив?
— Я удовлетворен.
— Как? Уже? А разве твое уязвленное самолюбие не требует припереть Лешика к стенке?
Я пожал плечами.
— Собственно, уже нет. Перегорело.
— Да брось ты! — не поверила Анна. — А у меня как раз разыгрался аппетит. Сейчас я позвоню на работу, договорюсь о машине.
— Мне кажется, что нам с тобой будет достаточно лишь понаблюдать за кульминацией со стороны.
— Или изнутри. В общем, там будет видно. Как говорил кто-то из великих, главное — ввязаться в драку. Это будет наш с тобой дембельский аккорд, как говорят в армии.
— За этот аккорд Нефедов потом со мной водку пить не будет.
— А чем мы ему навредим? Кто может запретить нам гулять по улицам?
— Никто, — ответил я и посмотрел в окно. Шел дождь. Улица блестела мокрым асфальтом. Над сливными решетками набухали комки желтой пены. На всех машинах качались стеклоочистители. Пешеходы, распустив зонтики, прыгали через лужи, как лягушки по кочкам.
— А я люблю осень, — сказала Анна и, глядя в окно, прижалась к моему плечу. — Когда за окном идет вот такой дождь, дома с любимым человеком становится очень уютно. Жизнь как бы сужается до размеров этого самого уюта, и ее смыслом становятся эти стены, теплая тишина, скрипучий паркет, запах кофе, музыка. И на душе от этого так спокойно…
— Послушай, — тихо сказал я, целуя Анну в висок. — Никуда мы не поедем. Мы зашторим окно, сварим кофе, включим музыку и несколько дней не будем отсюда выходить.
— Поедем, — ответила Анна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70