.. Как ты думаешь, они жили счастливо, эти двое?
- Кнечно. В рамочках, что украшали эти стены, были фотографии внуков и правнуков, которые, наверняка, давно перебрались в город, получили образование...
- И тоже поженились, - добавил Жан-Поль, которому совершенно не хотелось грустить. Напротив, его охватила странная жаность - вот так, за одну ночь, хотелось проиграть, прожить вместе с Антонией сотни сюжетов. Обязательно любовных и счастливых - сельских, городских, старинных, современных - любых, но только с ней и с неизбежным нэппи эндом - долгим пиршеством на брачной постели.
- Я уверен, это платье сшито по тоим меркам. Просто в небесном ателье спутали адрес и век. Проверь - все равно мне больше нечего тебе предложить пока подсохнут свитер и брюки.
Виктория взяла плватье и направилась к шкафу.
- Отвернись. Я не могу упускать возможность побыть невестой. Похоже, это единственный шанс в моей жизни. - Она переоделась за открытой дверцей и пятясь вышла к Жан-Полю. - Не пойму, как там зщастегивается на спине? Какая-то древняя система.
- Вот для этого держали горничных и покладистых мужей. Здесь шнурки!
С дрожью в пальцах Жан-Поль стал протягивать в петли кончики тесемок. Но перед глазами была только выгнутая спина с уходящими вниз бугорками позвонков. Нежная вереница холмиков, которым невыносимо хотелось прикоснуться. Борясь с искушением, Жан-Поль стянул тесемки и они с треском оборвались, оставляя теперь уже ничем не защищенную от его губ спину Антонии.
Она быстро повернулась и в ужасе отпряула: "Нет!"
Так вот чего всегда боялся он, мечтая об этом мгновении - е отказа, пронизаного холодком отвращения. Трезвея и приходя в себя, он отступил, словно рухнул в глубокую яму отчаяния. Он ненавидел себя - свое разгулявшееся гусарство, воровскую прыть... Распахув дверцу печи, Жан-Поль подбросил дров и приблизил лицо к занявшемуся пламени - до обжигающей боли, до искристого треска в выбившейся пряди. Исчезнуть в огне, рассыпаться на атомы в этой жаркой неистовой пряске... Всего лишь утром они могли сгореть вместе в гигантском костре пылающего автомобиля. Но огонь, страшный, как разбушевавшийся зверь, пощадил их и теперь поселился в печи, забился в клетку, согревая, вдохновляя своей бессттрашной яркостью... Закрыв глаза, стоя на коленях у распахнутой печи, Жан-Поль молился огню.
Он не шелохнулся, когда на его лоб легли прохладные ладони, потом соскользнули к затылку, развязав шнурок и отпустив на свободу волосы. В патефоне зашуршало, протяжно заныли сквозь пургу помутившихся звуков скрипки и голос Антонии прошептал: "Пригласи меня, пожалуйста, потанцевать. Я так давно не танцевала". Он открыл глаза, увидев её всю сразу: снизу от босых ступней под кружевным подолом до голых плечей над ниспадающей оборкой и виноватых жалобных глаз. Тогда он обнял её колени и, уткнувшись лбом в пахнущий пылью и плесенью холст, прошептал: "Я люблю тебя. Всегда любил и буду любить. Всегда - что бы ты ни делала со мной!"
Виктория опутилась на колени рядом, взяв его за руки и глядя странным, необъяснимым взглядом, в котором были и отчаяние, и мука, и решимость, и страх ... и рвущаяся к Жан-Полю неистребимая преданность. Так они стояли на коленях перед торжествующим огнем, держась за руки, словно жених и невеста, а уходящий за границы сущего, выцветший и все же живой голос Дины Дурбин пел о слезах и страсти...
Сумасшедшая, дьявольская, божественная ночь! Мудрое столетнее платье само упало к ногам Виктории, завывал в трубе ветер и в стекла колотились потоки фантастическго ливня, толкая друг к дргу юные, измученные разлукой тела. Они наконец-то нашли друцг-друга, преодолев сотни испытаний, реальных и вымышленных преград, тех, что от века к веку выпадают влюбленным. Теперь, в эту ночь, они торжествовали за всех, кто жил и любил на этой земле, преодолевая разлученность, пытку непониманием, неведением, неверием.
- Мне страшно, я слишком счастлива. От этого, наверно, умирают... приподнявшись на локтях, Виктория рассматривала лицо своего возлюбленного, озаренного отсветами угасающего пламени. - Мы завтра простимся, но ты останешься насегда еднстенным в моей жизни... - Она усмехнулась. Сомнительные клятвы для той, чья жизнь висит на волоске...
Жан-Поль с силой сгреб в охапку, прижав к себе.
- Кто тут хнычет под боком самого пылкого, самого преданного, самого сильного влюбленного в мире?! - Он встряхнул её и серьезно посмотрел в глаза. - Запомни, Тони, запомни на всю жизнь - а она будет очень долгой это я как генетик общаю, - ты всегда будешь счастливой, потому что с этого дня и навсегда эту задачу беру на себя Я! Я - Жан-Поль Дюваль беру на свою ответственность, на свою честь и совесть счппстье Антони Браун!
Виктория не бросилась ему на шею, но осторожно отстранилась, став чужой и далекой. Под недоумевающим взглядом Жан-Поля она молча натянула свитер и брюки, принесла из сеней стопку пленьев и положила на железный щиток у печи. Все это бесшумно и невесомо, как тень, ушедшая за грань реальности.
- Разожги, пожалуйста, сильный огонь и выстушай меня, не перебивая... А потом решай сам - про счастье и все остальное...
Виктория села на диван и уставившись в огонь, как загипнотизированная, начала свой рассказ. Он был настолько сбивчивым и фантастичным, что Жан-Поль не знгал, принимаьб л признания девушки всерьез или отнести их к болезненному бреду. Одно было ясно - она не лгала.
- Значит, та русская девушка в саду Динстлера, на Рождественском вечере у Браунов и ты - одно лицо? Вернее - один человек? - поправился Жан-Поль, жадно всматриваясь в свою собеседницу и не веря своим глазам. Нет, это невозможно...
- Увы, я не Тони. И все, что досталось мне оттебя - стихи и письма попало ко мне по ошибке... Но я не хотела присваивать их... Вернее, хотела... Вернее... Я очень люблю твои стихи, начиная с того первого, про бабочку, который я пыталась перевести на русскийц язык... А ты хотел порвать - там, у бассейна в "Каштанах"... Помнишь, панама на бритой голове?
- А на Рождество, значит, не тебя укачало на катере и не ты танцевала с Алисой вальс в венке и ситцевом сарафане?
- Я встречала тебя на причале, мокрая и жалкая, поспешив сообщить, что потеряла отца. Тогда я плохо ещё оценивала ситуацию... Да и терепь...
- Значит, я должен звать тебя Тори? - с сомнением спросил Жан-Поль, которого не покидало ощущение какого-то дьявольского розыгрыша.
- Зови меня, как хочешь. Это не важно, ведь совсем скоро мы расстанемся... И знаешь, если я все же выкарабкаюсь из этой истории... я постараюсь вернуть себе свое лицо, - с вызовом заявила Виктория. - Мне нечего стыдиться, нечего скрывать и мне надоело пользоваться чужим капиталом!
Виктории было нестерпимо больно видеть разочарованого, сникшего и даже обиженнго Жан-Поля. Еще бы! Его провели, надули, подсунув вместо обожаемого полиника фальшивку... Вряд ли он даже стал бы оберегать её, знай ещё вчера всю правду... О, если бы она могла - то прямо сейчас сорвала бы как маску это ненавистное лицо! Она сама - Виктория - с е душой, чувтвами, с её любовью, никому не нужна. Даже этому чуткому, необыкновенному парню! Все дело в упаковке, во внешнем блеске... А ведь Антония даже не удосужилась прочесть ни одного его письма, да и вряд ли вспоминала вообще о романтическом, робком Дювале...
- У меня к тебе единственная просьба, Жан-Поль, я не сомневаюсь, что ты её выполнишь: сохрани все услышаннное здесь в тайне. Как бы ты к этому ни относился. Ведь это не мои секреты... А сейчас - ты должен ехать. Постарайся не слишком осложнять отношения с полицией и если сможешь, сообщи обо мне Брауну. Я не хочу подвергать тебя опасности своим присутствием и лучше подожду здесь... Честное слово, мне неизвестно, кто охотится за моей тайной, но, видишь, - это далеко не игра. Тебе пора.
- А кто-то недавно сказал, что читает меня другом... Это в России так поступают с друзьями? Нет уж, дорогая моя, кем бы ты себя не считала, хоть генералом спецслужб,обыкновенный французский парень не удерет с поля боя и не оставит в беде даму. Особенно, если она так очаровательна, а парень уже пять лет считает себя безнадежно в неё влюбленным.
- Та, кто тебе нужен, сейчас в париже и никто не устраивает на неё облаву.
- Хорошо, я постараюсь разобраться в эой головоломке. А пока ты сядешь со мной в машину и не будешь задавать лишних вопросов. Договорились, подружка? - Жан-Поль подошел к Виктории и шепнул: "У тебя есть неоспоримое преимущество перед Антонией... Ни Уорни, ни Картье не имеют к тебе никакого отношения!"
- Зато у меня масса других поклонников, - нахмурилась Вика, сопротивляясь попытке Жан-Поля выпроводить её из комнаты:
- Я никогда не прощу себе, если из-за меня пострадаешь ты. Это было бы уже значительно хуже, чем присвоение чужих писем.
- Но лучше, чем оставить меня на всю жизнь с ощущением совершенной подлости... Быстрее, в машину. Если все так, как ты рассказала - нам лучше поскорее носить отсюда оги...
Жан-Полю было над чем задуматься. В лабораторию биологических исследований, руководимую Мейсоном Хартли, как оказалось, он попал по протекции Динстлера. Толькуо убедившись в том, что юный Дюваль - достойный ученик, Хартли признался, что уступил просьбе давнишнего друга обратить вимание на способного студента. - "Если бы ты не оправдал моих ожиданий, поверь, никакие ходатайства не помогли бы. Мы расстались бы уже давно... Но я очень доволен тобой, мальчик, хотя и боюсь, что лет через пять ученик беб зазрения совести обскачет учителя", - сказал знаменитый ученый, возглавляющий одно из самых перспективных подразделений в области геной инженерии.
Они работали над выделением гена старения у земляного червя задачей, сенсационной по своей сути. В случае удачи путь к продлению человеческой жизни мог оказаться совсем коротким. И сам Мейсон, и трое ребят его "команды" потеряли свет времени, проводя дни и ночи в лаборатории. Оставаясь вдвоем с Жан-Полем, Мейсон Хартли рассказывал ему удивительную притчу про некого одержимого совершенством профессора, заблудившегося на запутаной тропинке, принятой им за широкую стезю научного прогресса. Дюваль понял, что речь идет о Пигмалионе и неком, открытом им направлении, позволяющем изменять облик человека неоперативным путем.
Теперь, сопоставив услышанное от шефа с рассказом девушки, Жан-Поль наверняка понял одно - именно Хартли может помочь им в этой ситуации. Поэтому, не щадя старенького фиата, он гнал машину к Милану. То ли владелец угнанного автомобиля ещё не хватился потери и не заявил в полицию, то ли им просто везло, но ни посты дорожной службы, ни дежурный на автозаправке не заинтересовались их номером.
К вечеру беглецы были в Милане. Всю дорогу они предпочитали отмалчиваться, сосредоточившись каждый на своих мыслях. Виктория так ни разу и не задала вопроса относительно планов Жан-Поля. Она доверила ему свое будущее, ставшее вдруг совсем безразличным. Гадкое ощущение позорного поступка лишало её интреса к жизни и к ожидавшей участи.
Нет, не присвоение чужой внешности угнетало её - в этом она не чувствовала своей вины. Викторию мучал стыд за чтение любовных признаний, принадлежащих другой. Мало того, она ещё и вообразила, что может подменить антонию в душе Дюваля! Она молчала, понурившись, и стараясь не смотреть на своего спутника, который упорно, с отрешенностью камикадзе гнал вперед украденый автомобиль.
В миланской гостиницы, где расположились участники симпозиума, Дювалю доложили, что синьор Хартли находится на торжественном банкете, даваемом междуародной ассоциацией биофизиков по случаю завершения рабочей программы.
- Может, зайдем в ресторан или какое-нибудь кафе, выпьем чего-нибудь горячего? - предложил Жан-Поль, отмтив болезненный румянец Виктории. - Мне кажется, ты ещё не избавилась от своей простуды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75