- Пойди один. У меня совершенно нет аппетита. Я подожду тебя в машине.
- Нет уж, второй раз я не оставлю тебя в мшине одну.
- Думаешь, лучше, если мы взлетим на воздух вместе?
- Взрыв отменяется. Насколько я заметил - никто не приближался к этому автомобилю. А вот другие эксцессы не исключены. - Жан-Поль сттрого посмотрел на свою спутницу и сердце его сжалось: свернувшаяся на сидении как затравленный зверек, укутанная по уши в подаренный шарф, осунувшаяся и плдавленная, она была все же невероятно желанной.
- Ты же дважды спас меня - от бандитов и от простуды. Можешь считать себя героем. Я этого никогда не забуду.
Жан-Поль улыбнулся, подметив рифму:
- Ты заговорила стихами... - "простуду-забуду". Вот, смотри: "Заслонивши тебя от простуды, я подумаю, Боже всевышний...
- "Я тебя никогда не забуду. И теперь никогда не увижу", - продолжила Виктория. - Опоздал, один русский поэт уже написал такие стихи. Только у меня французский перевод получился нескладно. А по-русски, особенно в песе, звучит очень трогательно. Только немного смешно.
- Чего тут смешного? "Я тебя никогда не забуду, и теперь никогда не увижу" - повторил о, выстроив ритмическое четверостишие. Действительно, очень грустно...
- Да, у тебя получилось грустно... Твои стихи вообще чаще всего печальные и такие точные, что мне казалось, будто написаны про меня. Прости, что запутала тебя. Я и сама непоправимо запуталась. - В переулке зажглись фонари, рекламы и витрины сияли праздничным, беззаботным блеском. Из машин, подъезжавших к отелю, выходили нарядные, веселые люди, казавшися особенно счастливыми и беспечными со стороны затаившихся в темном "фиате" беглецов.
Жан-Поль снял очки и, закрыв глаза, устало опустил голову на руль. "Скорей бы завершился этот сумасшедший день... А ведь ещё утром я молил Бога, чтобы он никогда не кончался..."
- Если бы вчера нас убили, ты бы никогда так и не узнал, что отдал жизнь зря. Не ради Антонии. А мне бы не пришлось испытывать этого унижения.
- Наверно, это было бы лучше... исчезнуть в пламени... Прости меня, Тори, я м сам ничего не могу понять...
Поздно вечером в номере Хартли Жан-Поль попытался коротко объяснить шефу ситуацию, ожидая, что придется отвечатьна поток вопросов,
- Кажется, я все понял, Жан-Поль. Мадемуазель, исполнявшая роль Антонии Браун, нахолдится в опасности. В историю замешан как Остин Браун, так и Йохим Динстлер.Не перегружай меня пока лишней информацией...
Мейсон посмотрел на поникшую девушку и сказал:
- Мадемуазель, по-моему, надо принять горячю ванну. А ты посиди на страже, пока я немного прогуляюсь. Минут двадцать, не больше.
Хартли снял трубку телефона и распорядился:
- Пожалуйста, горячий ужин на двоих в 324 номер. Да, на ваше усмотрение. Главное - побольше мяса.
Когда за Мейсоном захлопнулась дверь,беглецы посмотрели друг на друга с облегчением - у обоих было такое чувство, будто с плеч свалилась огромная тяжесть.
Когда Мейсон вернулся, официант только что доставил горячие бифштексы сразнообразным гарниром и целое блюдо пагетти, приправленных "пастой" горячим соусом из всевозможных овощей.
- Спокойно, продолжате жевать, - остановил он движения настороженно замерших сотрапезников. - Я только что говорил с Брауном. Можешь е беспокоиться, Тори, у тебя дома все благополучно.
- Значит, я могу вернуться на Остров?
- Ты полетишь с нами, девочка. Похоже, что некий страшный дядя, давно охотившийся за Брауном и Динстлером, узнал слишком многое... Придется хорошенькро присмотреть за тобой и Антонией.
- А что грозит Антонии? - насторожился Жан-Поль.
- Боюсь, именно с ней сейчас могут произойти самые неожиданные вещи, - уклончиво ответил Мейсон и внимательно посмотрел на Викторию. - У тебя надежный ангел-хранитель, девочка. Будем считать, что нам всем повезло... О документах можешь не беспокоиться. Завтра утром мы вылетаем в Калифорнию. А там я постараюсь все уладить. Ну, что загрустили?
- К сожалению, мне надо задержаться на пару дей в Европе. - Жан-Поль отложил прибор, забыв про бифштекс. - Поверь, это очень важно, Мейсон.
- Договорились. Надеюсь встретиься с тобой в университете не позже вторника. У меня прекрасные новости - мы здорово обскакали Колорадский Центр! Ну, это после. - Мейсон посмотрел на часы и достал кошелек - Здесь в холле продается все необходимое для путешестия юной леди. На первое время, конечно... Мне кажется, тебе надо позаботиться о плаще и хорошей обуви.
Он многозначитеьно покосился на муджские ботинки Виктории. Это была единственная обувь, обнаруженная ею в прихожей дома Максима, и Виктория, впервые ужаснувшись нелепости своего вида, засунула ноги под кресло.
- Поторопись, девочка, сегодня пятница. - Мейсон протянул кошелек и Виктория поднялась.
- Спасибо. Остин вернет деньги. Я скоро вернусь, вы будете здесь, мистер Хартли?
- Обязательно дождусь, заверил Мейсон, уж убедившийся, что ищейки Кассио упустили след девушки.
- А меня ты вряд ли застанешь. Я вынжден поторопиться, - Жа-Поль поднялся и пожал вялую ладошку Виктории.
- Я очень благодарна тебе. Хотя... Ах, нет, пустяки. Пока! - Виктория выскочила из номера, поспешив закрыть за собой дверь. Ей хотелось кричать, что она ничуть не дорожит спасенной жизнью, раз эта жзнь ему не нужна.
Виктория поняла сразу, что ощначало это европейское путешествие Жан-Поля - он торопился увидеть Антонию.
Глава 4. Королевская охота
Антония вернулась в Париж раньше, чем предполагала. Тайное уединение с Феликсом, оплаченное риском, и казавшееся от этого ещё более желанным, не оправдало надежд. Да чего, собственно, ожидала Тони.
Она затеяла новый трюк с подменой, пошла на то, чтобы видеть в журналах и на экране торжествующее лицо "дублерши" в сопровождении репортажей, твердящих об её успехах, она сделала все это по собственной воле и ради Картье, а значит, - он стоил того. "Затраты" Антонии поднимали цену, которой её избранник теперь должен был соответствовать.
Действительно, вырвавшийся из "цивилизации гниющей роскоши" (как он называл парижский "свет"), Феликс был великолепен - непредсказуем, вдохновлен. Он "изобретал счастье" и делал это так, что ни взыскательные критики, будь таковые допущены до созерцания частной жизни экстравагантного художника, ни возлюбленная не смогли бы обвинить его в ординарности.
Дни, проведенные Тони в заснеженной "хижине", прячущей услуги современного комфорта под обличьем "охотничьего домика" времен конных экипажей и свирепых разбойников, были не похожи один на другой, как авторские коллекции престижной демонстрации. Будто ожидая реакции взыскательных знатоков, Феликс с неистощимой фантазией организовывал "романтические действа, выражающие образы страсти в знаках Вечности, Беспредельности, Ирреальности". Героиней "полотен", конечно же, была не перестающая вдохновлять его Антония. Расписанная с ног до головы специальными фломастерами, она возводилась в центр гигантской зеркальной призмы, выстроенной Феликсом на вершине снежного холма. Он не пожалел двух часов кропотливой работы, изображая на коже распростертой девушки загадочные знаки символы, соседствующие с фантастическими изображениями зверушек, насекомых, цветов. Он терпеливо караулил солнце, и как только вспыхнули первые лучи, попав в застенки зеркального лабиринта, скинул с плеч Антонии меховую шубку и подтолкнул её в селящийся среди снежной белизны столб. Там, как в луче гигантского прожектора, упавшего из Бесконечности, она стояла одна, пока Феликс бегал вокруг с фотоаппаратом, заклиная её не дрожать от холода. Через несколько минут они были в центре солнечного костра уже вдвоем, предаваясь эстетизированному действу слияния двух стихий - света и плоти.
Кроме того, Картье оказался прекрасным кулинаром, изобретая невероятные блюда из обычного картофеля, сыра, спаржи, ананасов и мясного филе. К тому же ему нравилось есть руками, доставая куски прямо из горящей печи - для Антонии и для себя. В приюте, где воспитывался Феликс, ему удавалось иногда сбежать вместе со старшими мальчиками на городской пустырь. Там они жгли костры и пекли на углях картофель и брюкву, предпочитая эти лакомства безыскусному меню приютской кухни. Антония с интересом, начинающим переходить в поддельный по мере увлеченности рассказчика, высушивала его пространные воспоминания о сиротском детстве и чудесном приобщении к творчеству.
Маленький Феликс впервые попытался выразить себя, разложив на каменном полу молельни осколки разбитой им ненароком фарфоровой статуи Богородицы. Наставник пришел в ужас, обнаружив в изображении Феликса черты Сатаны, и наказав его покаянным постом с регулярными исповедями. А мальчик всего лишь хотел "нарисовать" муху.
Действительно забавный эпизод для мемуаров или исследователей творчества Картье. Но вот занимать подобными историями столь дорого оплаченные невестой часы лесного уединения - по меньшей мере скучновато. Однако Антония демонстрировала понимание, комментируя автобиографические откровения Феликса в пользу его удивительной экстраординарности.
Но вот последнее признание Картье, брошенное им вскользь, поразило девушку подобно взорвавшейся в руках петарде. Она остолбенела, не зная, как воспринять услышанное - как издевку или розыгрыш?
Они блуждали по лесу, собирая для печи хворост. Увидав среди молодых елок круглую поляну, называемую в этих местах "ведьминой меткой", Феликс решительно зашагал к её центру, проваливаясь по колено в снег и там, бросив охапку веток и задрав лицо к нему, долг кружился с растопыренными руками. Он что-то бормотал, как вошедший в транс шаман, а когда возвратился на тропинку к Антонии, выглядел необычайно взволнованным, сияя огромными, как у мучеников Эль Греко, очами.
- Я скоро найду ее! Мою мать... Только ты способна поверить мне, понять то, что другие считают бредом. - Он крепко сжал Антонию за плечи, выдыхая в лицо свои странные признания. - Ты можешь назвать это как угодно. Но какая-то клеточка в моем мозге - самая главная, центральная, знает: женщину, родившую меня, забрали пришельцы с неба... Родился я уже после. Но помню, будто видел все сам - нет, будто вижу снова и снова... Круглая поляна в снегах, круглая черная тень, покрывающая е сверху... Все ниже, ниже...
- Это даже критики заметили и определили как "налет лунатизма в плотоядности Картье", - прервала его Тони, которой вовсе не хотелось углубляться в столь болезненную для Феликса и скучную для неё тему. Помнишь, ещё злюка Бернш обозвал тебя в статье "рыцарем летающих кастрюль и тарелок"?
Она попыталась высвободиться, но руки Феликса оказались крепче - он прижимал Антонию к себе и она чувствовала как дрожит его высокое худое тело.
- Я обещал матери, являющейся в моих видениях, что обязательно найду её. А пока не найду - буду один.
- Как один? - не поняла Антония.
- Я не обзаведусь семьей и не стану иметь потомства... - Он отпустил девушку и произнес, глядя в небо, торжественно, словно клятву, - Я останусь одиноким странником в ночи!
Тони не поддержала игру. Теперь она преградила ему дорогу, вцепившись в борта меховой куртки.
- Хотелось бы знать, почему это мне становятся известны оригинальные обеты почившей маменьке после того, как я во всеуслышание объявила себя твоей невестой? - в голосе Тони звенело негодование.
- Ты и есть моя невеста. Единственная, кто мог бы стать ею - чуткая, запредельная... - Феликс светло улыбался. - А мама здесь. Я знаю, что очень скоро найду ее: они отдадут её мне! - Картье с решимостью осмотрел на небо, из которого, однако, никто не выглянул.
...После этой прогулки настроение Тони резко испортилось и она поспешила в Париж - инопланетяне не входили в её представление о счастливом замужестве, и даже вполне сносном романе. Вернувшись домой, она мигом взлетела на второй этаж, остановившись перед безглазой Венерой в воинственной позе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75