- И на кнопке, - сказал я.
- Что?
- Прости, это я так, - проговорил, вспомнив прекрасное прошлое, когда мой друг был жив, он был боек и весел, мой товарищ, и шутил, помнится, о канцелярской кнопке. Жаль, что теперь не услышу его глуповатых шуточек. - И что, милая, там был Эдик?
И не только был, но и активно функционировал меж лебяжьих ляжек госпожи Пехиловой. Любовники были так увлечены добычей судорожного счастья, что не обращали внимания на окружающий мир и всевидящее око любопытной Верочки.
- А подсматривать нехорошо, - заметил я. - Должно быть, Житкович писаный красавец?
- Куда там? - махнула рукой. - Потертый пиджак. Лысоватенький такой и с брюшком, бр-р-р! - И предложила. - Давай выпьем за нас, Димочка, и забудем их, козлов!..
- За тебя, баловницу, - поднял бокал с шампанским; и, когда выпил, поймал губами кофейный по цвету сосок обнаженной и безупречной груди. - У, сладенький какой!
- Ой!
- Что с тобой?
- Влюблена!
- И покой нам только снится!..
- Ага!
И тем не менее уснула - уснула, когда в окно глянуло сонное и поэтому малопривлекательное лико нового дня. В сером свете этого нового денечка я обнаружил записную книжку любвеобильного секретаря "Russia cosmetic" и одолжил записи на неопределенное время.
Ситуация усложнялась: такое впечатление, что помимо импортных Хубаровых, в парфюмерном бизнесе задействован некто наш Эдуард Житкович, имеющий право сажать исполнительного директора фирмы голой попкой на холодную и колкую канцелярскую кнопку. А такое положение вещей весьма подозрительно. Не является ли наш Эдик представителем российской ОПГ организованной преступной группировки? Или он честный предприниматель, исправно пополняющий государственную казну? Будем разбираться с потертым гражданином, дилетантом в вопросах любви. Дилетантом, поскольку, подозреваю, г-н Житкович, помимо возможных организаторских способностей, не способен на феерическую фантазию в активные минуты, когда сияющая от сладострастия душа парит над вселенной, как херувимчик в молочных облаках.
Признаюсь, мне в этом смысле повезло. Еще до армии познакомился с фантазеркой, о которой вспомнил во время встречи с опытным жиголо Виктор`ом. Она была старше меня на вечность - на семь лет. Оригиналка постель не признавала принципиально. Она любила любить там, где ни одному более менее здравому... Словом, она трахалась в переходах метро в час ночи, в переполненных автобусах в час пик, в тамбурах конвульсивных электричек в час Ч.; елозила на гранитных памятниках Ленину, в багажниках малолитражек, на деревьях, в вольере бегемота, в реанимационных отделениях; оргазмила в ресторанах, на берегу моря, в море, в дырявых лодках спасателей; егозила на телевизорах, на подъемных кранах, в скоростных лифтах, в театрах во время премьеры; пихалась в редакциях модных журналов и книгоиздательств, на вернисажах, у кремлевской стены и так далее. Короче говоря, когда она, чуда, потребовала от меня fuck на чугунном лафете Царь-пушки, или, если это затруднительно, то внутри Царь-колокола, я понял, что на этом наши отношения, к сожалению, заканчиваются. Однако надо отдать должное сумасбродке - ей удалось стащить с моих глаз розовые очки, и теперь вижу мир таким, какой он есть.
Именно эти простые черно-белые краски господствуют в утреннем городе. Он просыпается, как человек восстает из глубокого омута похмелья. Туман размывает дома, улицы и лица ещё редких прохожих, шаркающих в смиренной тишине на заклание новому дню. Что он несет? Надеюсь, это будет не последний мой денек? Причин для беспокойства пока нет. Я только-только начинаю марш-бросок, будто нахожусь в дребезжащем брюхе самолета, створки люка которого медленно приоткрываются...
Меня не страшит мерцающая опасностью бездна, даже в ней можно выжить тому, кто научен действовать в экстремальных условиях. Моему другу не повезло, он слишком любил себя, и поэтому погиб. И теперь живые вынуждены будут его хоронить. Мамин любил, чтобы вокруг его клубилась толпа зевак, такая у него была слабость к эффектным жестам.
Я возвращаюсь домой - старенький будильник утверждает: семь часов, сержант. Падаю в койку, нечаянно вспоминая армейские будни и ночи. Там было проще, следует признать. Наши молодые жизни во время учений командованием закладывались в "процент смерти", и мы об этом знали. А здесь, на гражданке? Мирная бессмысленная бойня, к ней все скоренько привыкли. И верно: пускать друг другу кровушку надо, это самое простое средство для повышения жизнерадостного восприятия действительности всем населением.
Я уснул - и снился мне сон: я иду по улице, на улице - лица людей; лица приговоренных к смерти. Я иду по улице; у меня тоже лицо приговоренного к смерти, но я улыбаюсь солнцу. Я иду и вижу на перекрестке бронетранспортер, рядом с ним солдаты в пятнистой форме. У бойцов вместо глаз - бельма, но, кажется, они меня хорошо видят?
- Эй ты, - ор офицера. - Стоять! Руки вверх!
Вояки толкают меня на бронь боевой машины. Бронь тепла от солнца как крыша. В детстве я любил сидеть на летней крыше и глазеть в небо, свободное от облаков.
- Почему лыбишься, стервец! - орет офицер, ярясь лицом похожим на его же бритое колено. - Власть народа не уважаешь! Мы из тебя... душу вон... И ногой пинает бронетранспортер, который от удара неожиданно трещит так, точно боевая машина из фанеры...
И я просыпаюсь от звука - звука странного и неприятного. Такое впечатление, что дурная сила ломится в дверь. Впрочем, так оно и было. Удивившись, успел выглянуть в окно: казалось, московский дворик и панельный пыльный дом окружен основательным ОБСДОНом. В чем дело? Что за кошмарное явление в наши такие демократические времена? Где Катенька и который час? Сестры, слава богу, не было, а время - полдень. Зевая, поспешил к дощатой входной двери. Сон в руку? И меня хотят взять в оборот ратоборцы репрессивного механизма? Подозреваю, что младшенький Мамин так и не убыл к своим дорогим бабушкам.
- Кто там? - пошутил, поймав паузу между ударами, как миг удачи.
Мне ответили на языке мне хорошо знакомом - знакомом энергичными лингвистическими оборотами. Замок всхлипнул - брызнула сухая щепа. Я успел вывернуть ключ и сделать шаг в сторону - в боковой коридорчик. Три бойца в панцирных бронежилетах неловко и сумчато завалились в прихожую. Если была на то нешуточная нужда, то нейтрализовать мешковатых ментяг не составило бы труда - мне. Но зачем торопить события и нарушать УК РФ? Всегда найдется место подвигу.
- Стоять, - приказал человек в гражданском мятом и дешевом костюме, появившейся вслед за передовым отрядом. - Жигунов? - Я обратил внимание на его туфли. - Почему не открывал? - Башмаки были на модной, но дамской подошве. - У тебя, сукин сын, большие неприятности. - И взвизгнул. - Руки вверх, сволочь, я сказал!..
- Да пошел ты, - проговорил я, отступая на кухоньку перед пляшущими моноклями стволов автоматического оружия. - На каком основании?
- Поговори у меня, стервец, - заорал человек в гражданском. - мы из тебя душу...
Знакомые слова из сна, вспомнил я, значит, все пока раскручивается по банальному сценарию, сочиненному в небесной канцелярии. Я сел на табурет угрозы собственной жизни не чувствовал и поэтому был миролюбив. Сутяга же маленького роста нервничал, оставив меня под присмотром автоматчика, принялся за шумный сыск в комнатах.
- Компота рубанем, - предложил я обсдоновцу.
- Можно, - передернул тот неудобной экипировкой.
Его согласие объяснялось просто - на моем предплечье синела татуировка: летел одуванчик открытого парашютика, а под ним читалось "ВДВ-Салют-10".
Компот из смородины окончательно вернул меня из сна на родину, где происходили странные события. Причин для такого безобразного и бездарного вторжения в частную жизнь не было. Возникало впечатление, что сутяжный человечек в костюме из псковского льна выполнял "левый" заказ. Во всяком случае, люди из части* действуют более спокойно и грамотно. Возможно, я ошибаюсь, и наступили другие времена, когда мелкотравчатые шибзы управляют процессами следствия.
* Часть - отделение милиции (жарг.)
Единственное объяснение настоящему положению: Саньку Мамина взяли в оборот по причине близкого родства с убитым молодым человеком на даче гражданки Пехиловой. Наверное, повел младшенький при пустых вопросах нервно, пустил слезу-соплю, да и признался, что явился свидетелем преступления. И никто не будет разбираться в тонкостях дела по резке тела, вернее двух. Зачем лишние хлопоты? Тем более господин Житкович, лучший друг столичной милиции, проявил сочувствие к труду оперативных сотрудников, и пожертвовал на борьбу с социальными преступлениями два автомобиля в импортном исполнении. По делу же имеется подозрительный тип, дембель, декаду назад пришедший из армии, где его натаскивали на душегубство. Такие отмороженные несут угрозу обществу по определению. Их надо сразу брать на крюк дознания...
- Жигунов, - мелкотравчатый представитель органов внутренних дел швыряет мне джинсы и рубаху. - Вперед и с песней.
- С какой?
Мой оппонент вычурно матерится и приказывает обсдоновцам стрелять без предупреждения, если я удумаю дать стрекача в сторону государственной границы. Я и бойцы смотрим на недоумка: видно, в краснощеком детстве его часто били по черепушке за вредность характера и наушничество, что сказалось на умственных способностях.
Дальнейшие события поначалу развиваются по шаблону: на милицейском "козлике", пропахшем бомжами, пищевыми отходами и бензином, меня везут в районную часть, находящуюся у границ МКАД. Там интерес к моей светлости растет по мере ознакомления с моей биографией. Как я и полагал, человечек в туфельках на дамской подошве оказался горлохватом на должности младшего офицера. Проявив чрезмерное усердие, он вместо того, что пригласить меня на беседу, устроил показательное шоу-представление. Это я узнаю от дознавателя, который оказывается... женщиной.
- Думаю, мы простим младшего лейтенанта Хромушкина, - говорит она.
- Ну, если он Хромушкин, то, конечно, - приподнимаю руки, мол, что можно взять с такого рьяного служаки.
- А я капитан Лахова, - представляется: строга и в форме, которая подчеркивает её женственность; несколько утомленное лицо симпатично, глаза цвета карельского озера умны, чувственные губы подведены розовато-фламинговой помадой. - Александра Федоровна.
- Очень приятно, - глуповато улыбаюсь. - А я - Дмитрий Федорович.
Мы смотрим друг на друга с заметным интересом. Я понимаю, что этот интерес ко мне у дознавателя, скажем так, служебный. А у меня какой? Александре Федоровне лет тридцать пять - самый загадочный возраст женщины, по-моему. И что из этого следует? Ровным счетом ничего. Тем более мы приступаем к прозе жизни, где имеется факт убийства гражданина Мамина Вениамина Николаевича.
- Вы с ним были друзьями? - спрашивает дознаватель и щелкает по клавиатуре компьютера.
- Были, - признаюсь я.
- Вы рассказывайте, а я буду записывать, - и неуверенно смотрит на экран дисплея, признаваясь, что с трудом осваивает новую технику.
- А я вам помогу, - шучу.
Разумеется, понимаю: у каждого из нас свои задачи и цели. При взаимной гуманистической симпатии мы вынуждены исполнять свои роли. Какая она у меня, эта роль? Все зависит от того, что известно областному РОВД о той кровавой ночи? Насколько говорлив был младшенький Мамин? По тому как спокойна дознаватель, можно предположить, что ему удалось попридержать юный язык, как мы и договаривались. Следовательно, я должен исполнять роль выдержанного молодого человека, которому известно о гибели товарища не больше других.
- Да, кстати, кто вам сообщил о смерти Мамина? - как бы вспоминает капитан.
- Санек, его младший брат.
- Когда?
- Поутру, - вру чистосердечно. - Часов в одиннадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56