- Бред! - возмутился я. - Откуда знаешь? Не твои ли новые друзья из созвездия Альтаир или какой другой звездной дыры нашептали?..
И мои чувства были понятны. Мало того, что я находился в буквальном смысле "под колпаком", но к этому ещё гналась потрясающая завиральная дурка о ДИКТАТЕ.
Как может человек, находящийся в здравом уме, поверить во все это?
- Почему я должен вам верить? - кричал в голос. - Какие есть на то доказательства?! Анечка, мы участвуем в какой-то мистификации, ты это понимаешь? Почему они сами не разберутся с этим элементом 115?! И почему ломятся ко мне?! Я что - очень нравственный? У меня руки по локти в крови!.. - Это была истерика, некрасивая и нелепая. Наверное, я устал. Не каждый день происходят подобные "контакты" с представителями высшего, подозреваю, разума.
Наконец успокоился. Наступила пауза. Было такое впечатление, что посланцы небес перерабатывают мои горячие, как пирожки, эмоции. Аня посмотрела на меня с разочарованием.
- Прости, - сказал я ей. - Ведь я тоже прав. Почему должен "им" верить?
- Потому, - ответила девушка, - что верю я.
- А ты почему веришь?
- Я была там, - вздернула голову вверх и лицо её, освещенное слабым искусственным светом, показалось мне незнакомым.
Я понял, у нас серьезные проблемы и надо что-то предпринимать. Не пора ли вырываться из банки допотопного "Москвича" и давать активного стрекача? Нет, невозможно. И не нужно. Когда ещё подобное может произойти!
- И что "там"? - решил спровоцировать ситуацию. - Как эти чубрики живут?
Видимо, выполняя чужую волю, девушка снова с помощью мыслей начала передавать информацию. Если её перевести в слова, то рисуется следующая картина параллельного мира:
планета, напоминающая Землю. Вокруг неё светящиеся сферы. Первое впечатление - планета искусственная. Равномерный матовый свет, но источник не виден. Воздух чист и свеж. Стены зданий подвижны, словно многомерны. Живущие на этой планете напоминают энергетические сгустки, похожие по конфигурации на призраки людей. Впрочем, формы инопланетные существа могут принимать любые, какие им необходимо. Способ общения - мыслительный. У них нет государства и границ, а есть любовь и дети. Они не считают акт воспроизведения нового организма любовью. Это - дело. А любовь совсем другое. Это - обмен информацией и знаниями. Только тот, кто любит, распространяет свет знаний вокруг, чтобы окружающие не находились во тьме зла. Информацию получают в экстазе, которого не знает человек. Дети выглядят как информация, которую они получают. Смерти в земном понимании не существует. "Они" просто завершают один этап и переходят к следующему, то есть жизнь бесконечна. Смерть - это спекуляция животного ума. По их мнению, обитатели нашей планеты живут в иллюзии своего величия. Человечество настаивает на своей исключительности, мотивируя таким образом свое право делать все, что ему заблагорассудится, и тем самым губя себя. Путь познания людей ужасен, и только когда он переменится, тогда и человек нравственно поменяется.
И вот спрашивается: какие чувства должен был испытать я, человек разумный, воспитанный советской атеистической школой и такой же армией? Правильно - самые положительные. Возможно, душа и принимала иные потусторонние миры, да вот разум, надежно забронированный в мозговом сейфе, отказывался это делать.
Это происки ЦРУ, говорил я себе. Ведь меня предупреждали, что за Новой Энергий, основанной на элементе 115, идет охота. В чем я сам мог недавно убедиться, если вспомнить американизированного банкира Ника Хасли из "ARGO".
Известно, что янки могут создавать аномальные явления. Может, я и Анечка стали жертвами такого эксперимента?
Разумеется, эти мои мысли "прочитывались", и поэтому не удивился, когда "услышал" голос:
- Повторю: мы придерживаемся принципа нейтралитета, однако в данном случае вынуждены вмешаться. - И после паузы. - Мы может отправить вас двоих в ближайшее будущее. Оно наступит в том случае, если Новая Энергия окажется в руках безнравственных людей.
- В ближайшее будущее? - переспросил я. - Каким образом?
- Ваш мозг и ваша душа будут находится в телах других людей, имеющих свои биографии. Это делается в целях их и вашей безопасности. Предупреждаем: вариант этого будущего смертельно опасен, однако вы сами должны убедиться в потенциальной катастрофе.
"Выслушав" всю эту запредельную ахинею, я глянул на Анечку с немым вопросом: готова ли она совершить путешествие в это самое опасное ближайшее грядущее?
- Да, - промолчала она.
- Да, - повторил я. И, не удержавшись, поинтересовался, какой ожидает нас временной сдвиг вперед?
- Год!
Я пожал плечами: неужели за это время можно натворить таких дел, что проблемой должны заниматься внеземные цивилизации? Ну-ну, это даже любопытно, что нас ожидает 20 июня 20... ... года?
Это была моя последняя осознанная мысль - перед глазами пыхнул солнечный энергетический столп, вбирающий меня всего, как в воронку другого бытия и другого времени...
я иду по улице. Лица людей на этой летней улице - лица приговоренных к насильственной смерти. Я иду по улице - и знаю, что у меня тоже лицо приговоренного к смерти.
Я иду и вижу на перекрестке бронетранспортер, рядом с ним солдаты национальной гвардии. Они в серой форме посредственности. У них вместо глаз - бельма, но, кажется, они меня хорошо видят?
- Эй ты, без номера? - ор офицера. - Руки на голову! Стоять!
Гвардейцы толкают меня на бронь боевой машины. Бронь тепла от солнца, как крыша. (В детстве я любил сидеть на летней крыше, рвать яблоки и смотреть в чистое небо.)
Чужие исполнительные руки обыскивают меня. Но что можно отобрать у человека, если отобрана у него свобода?
- Почему без документов? - крик за спиной. - Может, ты ещё и не стерилизованный? - и удар кованным ботинком в пах.
И я кричу от боли. И просыпаюсь в своей комнате. Я лежу в белых простынях и слушаю тишину. Календарь, на котором изображено военное сыроватое лицо нового порфироносца, утверждает, что сегодня - 20 июня 20... ... года.
Как можно быстро потерять свободу, говорю я себе и вдруг слышу в общем коридоре бой подкованных ботинок. И после - удары в дверь. Но я лежу, обессиленный от страха и сна. Лежу, будто мертвый. Лишь слышу стук сердца, он все громче и громче. И я пугаюсь от мысли, что мои сердечные перебои будут приняты, как призыв к неповиновению.
И все-таки просыпаюсь от страха и настойчивого стука в дверь. Господи, говорю я себе, сделай так, чтобы я не умер от кошмара сна. Хотя, может, такая смерть лучше, чем смерть от обыденного бреда?
Я бреду к двери. В коридоре солнечный столп, как памятник детству. (Я помню себя маленьким на летней эстраде: я играю на охрипшем пианино, а внизу в сияющем свете счастья лица красивых людей...)
Открываю дверь - это Анна, моя любимая и единственная.
- Ну, соня, - чмокает в щеку, проходит сквозь солнечный столп, уходит в кухню. - А я тебе что-то принесла.
- А почему стучала? - спрашиваю и тыкаю в кнопку звонка - тишина. Опять электричество отключили, - вздыхаю. - Обещают счастье от Новой Энергии, а света нет.
- Иди сюда, - кричит любимая из кухни.
Я тороплюсь на призыв, останавливаюсь на пороге - не верю своим глазам:
- Бог мой, Анна? Молоко? Откуда?
Из грелки моя единственная выливает в банку молоко. Его белый цвет напоминает другие времена, когда текли молочные реки, и нам казалось, что так будет вечно.
- По карточкам, что ли?
- Тсс, - смеется, корча рожицу. - Быстренько проведет антиправительственную акцию, - передает мне банку с молоком. - Пей-пей, родной.
- А ты?
- Я уже пила, - в зрачках радужный знак любви.
- Спасибо, любимая, - и пью.
- Вкусно?
- Резиной пахнет, - перевожу дыхание. - Но настоящее. По карточкам, да?
- Дурачок, - улыбается, ладонью трет мой щетинистый подбородок. - У соседки мальчик умер. Годик ему было. Сделали неудачно лоботомию...
- Ааа! - крик отчаяния рвет мое горло; сила отвращения швыряет меня к фаянсовому умывальнику. Он бел, как страх. Меня рвет молоком и страхом. И сквозь мучительные рвотные резиновые судороги, сквозь слезы я вижу: больничный двор, колодец двора и там, на его дне, те, кто не пожелал добровольно выполнять Постановление о Всеобщей Стерилизации № 260300/20. Я вижу человеческие обрубки в бетонированном мешке - вижу сломанные, как игрушки, судьбы в рвотной попытке жить.
Потом успокаиваюсь: времена не выбирают - в них живут. Я обнимаю любимую и единственную и мы падаем на мятые простыни. Страх смерти возбуждает необыкновенно и мне кажется, что мы любим друг друга вечность. Потом лежим в тряпьях простыней и я смотрю на потолок. Он тоже по цвету белый.
- Прости, родной, - теплое дыхание. - Мы все сошли с ума. Мы сами выбрали этот путь. Но мы будем любить, чтобы не происходило.
- Нет.
- Что? Не будешь меня любить?
- Не буду, - и перевел взгляд с потолка на живую ткань любимого лица.
- Почему? - удивление.
- Потому, - отвечаю, - что мне сегодня исполнилось тридцать три года.
- Что?! - отшатнулась. - Нет! - прошептала. - Нет! - сказала. Не-е-ет! - закричала и от ужаса прикусила губу, и её провизорская кровь окропила обманчивую чистоту нашей жизни.
Почему же так переживала моя любимая и единственная девушка? Все очень просто - все, кто достигал возраста Христа были обязаны пройти операцию на мозге в интересах государственной безопасности. Такое решение было принято на весеннем референдуме, а народное волеизъявление есть основа национальных интересов, объявила группа военных, называющих себя ДИКТАТом.
Поспешные операции по лоботомии частенько приводили к трагическим результатам. Больницы были переполнены теми, кому неудачно пытались стереть память о недавнем прошлом, когда люди были свободны и счастливы.
- Не делай этого, - просила моя любимая. - Я не хочу, чтобы ты был идиотом.
- А что делать? Ты же знаешь, кто не выполняет Постановление, тому делают стопроцентную лоботомию, - напомнил я. - Даст Бог, мне повезет.
И вот я уже в районном пункте Стерилизации. Обшарпанное здание, обшарпанные коридоры, обшарпанные люди в них... Старенький врач встречает меня с радостью:
- Все будет прекрасно, молодой человек. Сегодня мы освободим вашу память от лишней информации. - И хихикает. - И вы почувствуете себя другим человеком.
Я смотрю на белый кафель ординаторской, на кушетку с липкой клеенкой, на металлический отсвет хромированных инструментов и прошу:
- Доктор, а нельзя ли это сделать завтра.
- Завтра?
- У меня концерт вечером. Я - дирижер оркестра.
- Голубчик, какая может быть сейчас музыка? - удивляется врач. - А Постановление? Вы хотите, чтобы я его нарушил?
- Я понимаю, доктор...
- Если что, из меня последнюю душу...
- Обещаю - буду после концерта!
- Какие могут быть концерты? - задумывается старенький врач.
- Клянусь!..
- Не нужны мне ваши клятвы, - отмахивается. - Все клянутся, - с тревогой посмотрел в окно, - кому не лень.
- Это мой последний концерт, - защищаюсь из последних сил.
- Матушка жива?
- Да, конечно, - вру я.
Старенький доктор подходит к умывальнику, пускает воду, потом манит меня пальцем к себе. И я иду к нему, доброму сатрапу. Иду, потому, что живу надеждой на чудо.
И оно происходит - и наступает вечер. Я стою за дирижерским пультом, за моей спиной темный зал. Он практически пуст - слушатели пришли, но их очень мало, их почти нет. (Какие могут быть концерты?)
И тем не менее мои руки живут, и летит в свободном полете над пюпитром моя дирижерская палочка. Волшебная палочка. И звучит великая музыка, и будет она звучать пока есть надежда. Но есть ли эта надежда? Я знаю, она есть, потому, что несмотря ни на что мой оркестр играет. Они играют, мои коллеги! Я вижу их родные лица, свободные лица свободных людей. Мы побеждаем всякий раз, когда собираемся вместе, чтобы играть. Пусть зал безмолвен и мертв. Пока есть музыка, есть и мы, сопротивляющиеся агрессивной посредственности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56