И хорошо было ему, и сладко было, и вечно. И чувствовал он себя Рамзесом-Тутанхамоном-Батыем-Красным Солнышком-Борисом Годуновым-Александром Первыми и Вторым-Владимиром Ильичем - Кабо-Папой римским - Отцом нации - Харизмой народной... Един, зело, и многолик!
Да внезапно - колкий звук впился в уши, буравчиком слиберальничал в державный организм и через мгновение намертво присосался к сердечной, незащищенной телохранителями мышце. Так, должно быть, летучая лепучая вампирная мышка впивается в горло своей жертвы.
И померкли созвездия, и качнулись вековые корабельные сосны, и угасли приятные звуки вечернего, охраняемого невидимыми службами безопасности, пространства. Сжалось сердешко от боли, и печальное озарение снизашло к Некто в пижаме с казенным артикулом Е-10396/ 65, что никакой он не Харизма в проруби вечности, а совсем наоборот, понимаешь, в этой самой проруби. Фекальная, что ни на есть хризантема...
Черт знает что, пожал я плечами, надо же такому казусу померещится? Вот что значит жить на пространстве, пропитанном политическими страстишками да интригами. Не знаешь, какое ещё паскудство удумают кремледумцы, чтобы содрать последние семь шкур с народца. Уж невольно будешь нервничать. А когда в таком нервозном состоянии, то ещё не то померещится. Чур меня, чур!
На этом мое путешествие в купе закончилось - тетки начали вырывать из сумок вареных кур и яйца всмятку. Я почувствовал себя солдатом, оказавшегося на передовой в тот момент, когда началась химическая атака СО и СН.
Проводник Сеня удивился моему бдению в коридоре и пригласил в служебное помещение, забитое суконными одеялами и простынями. Там мы повели душевный разговор о сложном международном положении: НАТО так и прет к нашим границам, так и прет. Чтобы утолить сердечную печаль по этому поводу, мы загрузили организмы родной и светлой. И скоро запели песню о нашем бронепоезде, который стоит на запасном пути.
Нет никаких сомнений, что город-герой Владивосток встретил бы меня энергетическим кризисом, морским бризом, рыбными палочками и дешевыми портовыми девками, отдающихся рачком-с за иены, да я проявил недюжинную волю и не вытянул из сумки три бутылки горькой. Хотя очень хотелось. Нет, твердо решил я, родные дядьки не поймут прибытия столичного гостя с миссией поголовной трезвости. Проводник Сеня меня понял и простил: все правильно, братуха, деревню надо поддержать гуманитарной помощью. Землепашцы - оплот нашей жизни и мира во всем мире. Какое там НАТО, так их e"империалистов, ежели наш мужичок осерчает и хапнет со своего огородика кол с термоядерным зарядом.
- Золотые слова, Сеня, - кричал я вслед уходящему скорому, притормозившему на минутку в местности мне знакомой. Это был городок Бийславск, находящийся в самом центре Нечерноземья. Если искать этот населенный пункт на картах, то не найдешь, но он был и поезда, как уже понятно, делали здесь короткий конвульсивный передых. Перед дальней дорогой к бухте Счастья у самого синего Japan-моря.
Я успел на последний рейсовый автобус. Он был пыльным, старым и дребезжал, битый на проселочных дорогах района. У моих бывших земляков лица были прокоптелые солнечным ветром и утомленные за долгий день; все клевали носом и, как манекены, разом клонились на поворотах. Ночь была теплая, звезды казались фальшивыми, точно на театральных декорациях. А вот запах бензина был натуральным, равно как и запах унавоженного поля, на который я после часовой тряски по ухабах и рытвинам был десантирован.
"Эх, бескрайние края, Русь легенда давняя, вся история твоя войны до восстания...". Много кровушки пролилось на этой суглинистой почве. Может быть, поэтому так плохо прорастает меж костей хлебушек и народец проживает здесь строгий да крепко пьющий. Эх, родина моя малая, чтобы ты была вечной, сказал я в ночное пространство, обдающее меня сладкой горечью полыни и живыми звуками невидимой жизни.
Открыв бутылку, хлебнул за здравие и покой этого подлунного мира и потопал до Лопушкиного Оврага. Семь километров для диверсанта-журналюги с допингом в руках - это не дистанция. Тем более, когда я приустал, то начал орать про ягоду-малину, узелки, одинокую луну, тучи, которые люди, и прочую песенную фуйню-галиматью. Наконец впереди угадалась деревенька с канифольным светом фонарей у колхозного правления. Что-что, а этого понять невозможно, как живут люди в такой невероятной дыре, куда хлебные кирпичи и фраки завозят раз в неделю. И где вместо ванн "джакузи" - деревянные бочки, наполненные дождевой водой.
Меня встретил лай собак, он волной прокатил по дворам и скоро затих я был признан за своего. Родной домишко подсел в земельку и казался малым и горемычным. Заскрипела калитка, и в горнице пыхнуло пламя свечи. Потом грюкнул крюк на дощатой двери и началась привычная деревенская встреча блудного сына.
- Ваня, - всплакнула мама, - спасибочки тебе за платочек, а вот ты схудал-то! Разве тама жить можно? Все в беготне да в беспокойстве. А у нас газеты по случаю, гляжу до дыр... Ты кушай-кушай. А как Машенька? На роликах, Господи, что это за наказание?.. А у нас по-старому, дядьки живы-здоровы, а вот бабка Дорофея во сне померла... А я тебе постелю. На сеновале? Добре-добре.
Ох, мама-мама, упал в прошлогоднее сено, нарождаются новые созвездия и меняются общественные формации, а она все такая же - любящая, сердечная, и непутевый сын для нее...
И на этой мысли уплыл в сновидение, как в теплую и душистую разнотравьем Лопотуху.
... На третий день моего отдыха в этом забытом Богом, но прекрасном летом уголке приключилось странное событие. Я отмокал в речке после бурных возлияний с дядьками и остальными односельчанами, тут же забывшим о покосе. Надо мной было синее и свободное пространство и я, плещась на теплом мелководье, думал обо всем и ни о чем. Это было состояние глубокой безмятежности и внутренней тишины и даже не верилось, что где-то там, за овраги и овражками, летят в холодной галактической мороке иные миры, где обитает люд с термоядерными реакциями в опустошенных душах. И хорошо было мне, и чудно, и вечно, плавающему в свободной синеве аграрного мироздания, как вдруг детский вопль вернул меня на грешный брег прозаического, блядь, нашего бытия:
- Дядь Вань! А, дядь Вань?! - вопили пацанята, пылящие с кручи. Тама... Москва званяет!
- Чего? - едва не утоп в набегающей волне. - Что за шуточки, мандовошки?
- Не! Во те"крест! У правлении телефонють!
Трудно передать мои чувства - это все равно, что, если бы землянин купался в марсианских каналах и вдруг... Черт знает что! Нет спасения от угарной цивилизации. Однако вспомнив, что самолично оставил записку о местоположении своего бренного тела, вылез из речной неги и потрусил по пыльному большаку. За ребятишками и своими мыслями: что могло такое произойти, чтобы тревожить меня на краю земли? Главное, чтобы все было хорошо с Марией и её подружкой Юлечкой Титовой, надеюсь, девки не навернулись на проклятых колесных роликах?
Когда сквозь космический треск, я услышал знакомый, гортанный голос своего неутомимого друга Сосо, то от возмущения потерял дар речи. Как, это опять он? Ну, совсем потерял совесть, блядь!
- Не понял, ты о чем, Ваня? - кричал Мамиашвили. - Приезжай срочно. Мы все ждем! С нетерпением.
- Кто это все?
- Вот, Могилевский из Малайзии... вернулся. У него тут идеи.
- А я отдыхаю, ёц-чмоц-перевертоц, - резал правду-матку я. - От всех вас.
- Идея на мешок денег, - не слышали меня. Или делали вид, что не слышали.
- Чего? Фотографировать?! Ни за что!
- Что-что?
- Что делать-то?
- Это не телефонный разговор, кацо, - интриговал, подлец. - Тут Сашенька тебе привет передает, да? И Софочка... воздушный поцелуй.
О, Бог мой! Только не надо эфирных минетов! Что же произошло в столице за короткое мое отсутствие? Думаю, не обошлось без идейного вдохновителя всех авантюр - Мойши Могилевского, сукиного сына, своего себе на уме народца. Ой, только не надо меня обвинять в каких-то шовинистических настроениях. Для меня главное, чтобы человек хороший был. Я и с папуасными каннибалами буду дружить. При условии, что антропофаги не поджарят меня, как барашка.
Я мог не ехать. Вновь кидаться головой в омут грошовых страстишек и волнений? Забиваться в переполненные вагоны подземки, чтобы нюхать амбре чужих подмышек, мечтая о просторах отчего края? Травится родной водочкой, закусывая её мясными котлетами "де воляй" из чилийского картофеля? И принуждать себя работой, не споспешествующей вере в человека здравомыслящего? Однако к вечерней зорьке начал испытывать мутное, как болото, беспокойство: огни города, простите, манили. Мой организм пропитался синим оздоровительным озоном Лопушиного Оврага и теперь маялся от скуки и праздности. Что делать в раю грешнику, отравленному выхлопными газами преисподней?
Обвыкшая к моим вычурам мама лишь перекрестила непутевого Ванька, да попросила, чтобы при случаи приехал с внученькой. Я обещал, загружаясь в коляску мотоцикла дядька Степана, умеющего управлять техническим средством, как космонавт, в любом состоянии.
- Счас, Ванек, ик, взлетим к Млечному, блядь, пути, - пообещал, умерщвляя самогонным перегаром весь гнус в округе.
- К полету, блядь, готов, - отрапортовал и успел заглотить литр бражки для того, чтобы моя лётная фаза не закончилась летальной.
Ангел-хранитель хранил нашу мотоциклетку и нас в ней, полоумно орущих все те же модные песенки о ягоде-малине, узелках, одинокой луне, тучах, которые люди, и проч. Было такое впечатление, что мы перемещаемся на газокосилке, успевая уворачиваться от её остроганных и опасных ножей. При этом мы ухали в бездонные впадины, а после вымахивали к лезвию горизонта. Ех-ма! Мать моя родина! Есть ещё месту подвигу и безумству храбрых поем мы песню!
Полет завершился успешным запуском моего тела (по инерции) в тамбурную площадку последнего вагона уже уходящего с полустанка скорого. Проводница Тамара возмутилась крепкими словами, потому что мягкую посадку я совершил именно на её такелажные формы. Нас примерила кредитка, обнаруженная железнодорожной стюардессой в кармане моих брюк. Это я говорю про ассигнацию, а не то, что отдельным гражданам подумалось. Дальнейший путь мной был совершен у потолка. Но на запасной полке, куда обычно запихивают неподъемный груз. Вот я в качестве куля с мануфактурой и прибыл в столицу своей родины, которая встретила мятого путешественника с пренебрежительным равнодушием и фанаберией. Огромные дома новых микрорайонов плыли в утреннем мареве, как айсберги в холодном океане. На дачных перронах толпились люди, похожие безвкусной одеждой на грибников. И каждый, заметно, был занят исключительно своими проблемами и правильной работой пищеварительного тракта. Я тоже мучился изжогой и больной головой. О чем доверительно пожаловался проводнице на прощание, как сестре Красного Креста и такого же Полумесяца. Тамара, обиженная моим ротозейством касательно её богатых форм, процедила:
- Пить меньше надо, козел, - и добавила ещё кое-что. На языке суахили. И я поплелся, куда меня послали. На "hous". То есть в дом родной.
... По прибытию я не заметил существенных перемен, кроме отсутствия сочинского дендрария. Бабульки все воевали на кухне, алкаши спешили сдать стеклотару, беспрестанно трещал телефон (и я его отключил), мой кот валялся на тахте, изображая меня. Я плюхнулся на него и уснул глубоким, как колодец, сном, успев задать себе вопрос: где они все, те, кто так жаждал меня видеть? Вот так всегда: обещают златые горы, а отправляют на ядовитые рудники. Приумножать богатство родины.
Пробудился от шума - в сумеречную комнату вваливались мои друзья. Увидев меня, Сосо помрачнел дождевой тучей, которые люди, а Миха Могилевский, авантюрист и общественник (в другой жизни), подпрыгнул до потолка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72