- Они из тебя душу...
- Хер им, а не душа моя! - снова заметался по кабинету. - Зачем им моя душа? Зачем? - И остановился от прозрения. - Ааа, понял? Собираете наши души, чтобы Лектору было проще прийти к власти. Лихо-лихо, господа!.. Ха-ха, - и засмеялся легко и свободно. - Не страшен черт, а его малютка, господа. Малютку мы задавим в зародыше, это я вам обещаю и гарантирую.
- Я всегда говорил, что он слишком смышленый, этот папарацци, - с ненавистью проскрипел старческий голос, мне знакомый.
- Но надо что-то делать, коллеги, - молвил строгий голос.
- А пусть сам предложит нам какую-нибудь чужую душу, - задумчиво изрек интеллигентный голос.
- Это как? - насторожился. - Я вам что - Господь Бог, чтобы душами приторговывать, как картошкой.
- Иван Павлович, - заныл в петле Ося Трахберг. - Подпиши документик и будешь жить вечно и счастливо.
- Ну, конечно, дядя Осип. Тебе-то самому как? Весело, чай, парить в вечном полете?
- Кадык жмет, а так можно терпеть, - признался старичок.
- А я не хочу терпеть, - и цапнул со стола авторучку, точнее нож, сработанный под мирный бухгалтерский предмет. - Ишь ты. Небось, кровью надо подписываться?
- Совершенно верно, - раздался интеллигентный голос. - Подпишите, Лопухин. Это так просто. Враги, надеюсь, имеются?
- У кого их нет, - развел руками. - И что из этого следует?
- Подмахнете, юный друг, документ и сообщите нам любую, так сказать, кандидатуру. И никаких проблем. У вас.
- А если не подпишу?
- Это будет печально. И прежде всего для вас, землянин.
- Почему?
- Мы вынуждены будем взять безгрешную душу, - проговорил велеречивый голос. - И ничто нас не остановит.
Я сжал в руке нож, понимая, что услышу на следующий свой вопрос; я знал, что услышу, и тем не менее, спросил:
- И чья это будет душа?
И услышал ожидаемый ответ спокойного, велеречивого голоса из неполноценного мертвого мирка:
- Дочери.
Я услышал это. Я был на удивление безмятежен. И, кажется, безразличен. Я даже подивился своему созерцательному спокойствию. Лишь странный полифонический звук заставил меня встревожиться: никелированная сталь тига от удара моей руки врезалась в лаковую поверхность стола, проникая в живую древесную его ткань. Я закричал от ненависти и беспомощности и... проснулся.
Бог мой, хотел перекреститься, где я и что со мной? И вздохнул с облегчением: мои больные глаза признали родную комнатку, пыльный кактус, скулящего у двери дога Ванечку. А в открытом окне переминалось хмурое утро.
Господи, за что такие кошмары, поднимался с тахты, какой-то запредельный космогонический бред. Нет, пить надо, Ванечка, меньше. Обнаружив чайник под кактусом, заглотил пресной водицы с ошметками ржавого налета, ополоснул опухшее лицо и почувствовал себя в состоянии гравитационного полета в черной дыре антимира. Блядь, Лопухин, матерился, натягивая свитер, когда ты, краснознаменный мудак, прекратишь издеваться над организмом. И потом - проблем выше крыше. И ещё выше. Надеюсь, с Хулио все в порядке? Помню, по-братски прощались у таксомотора, после чего Миха Могилевский толкнул меня в салон, куда я завалился, точно в отхожее место вселенской прорехи... Проклятье, чтобы все так жили, как я там корежился. Как на электрическом стуле в 6000 вольт. Похоже, какая-то иступленная потусторонняя сила пыталась вырвать из меня?.. Что? Не помню... Помню лишь угрозу. Кому? Мне? Нет, не могу припомнить. Пустота в голове и ниже, и только. Надо проветрить себя, как ковер-самолет, провалявшийся несколько столетий на полках ломбарда. Да, и дог Ванечка готов вот-вот выпустить из себя все добро, переработанное за ночь.
- Пошли, засоранец, - вздохнул я, открывая дверь. - Тебе плохо, а мне ещё хуже.
Коммуналка безмятежно дрыхла, как человек в уютной, теплой, блевотной массе, которого устраивает абсолютно все в этой египетской жизни. От мутного света дежурной лампочки хотелось удавиться. На первом попавшем крюке. Я даже непроизвольно поискал глазами металлическую скобу, но, к счастью, не нашел. И отправился на улицу. Жить дальше.
Утренний воздух был насыщен озоном, что привело меня в состояние близкое к обмороку. Я бродил за жизнелюбивым песиком и мне казалось, что из меня выпотрошили душу. Осталась лишь болезненная оболочка, непригодная для дальнейшего применения в хозяйстве.
Эх, жизнь, иль ты приснилась мне? Вот именно - сон, похожий на чудовищный кошмар. Что же там происходило? Какие-то замогильные потусторонние голоса, а что еще?.. Увы, мои попытки вторжения в память, затравленную насыщенной алкогольной атакой, были безуспешны.
Плюнув на себя, как в прямом, так и переносном смыслах, я потащился к родному дворику, завидуя здоровому образу жизни своего четвероногого друга.
И почему я, Ванька Лопухин, не собака, на этой положительной мысле я заступил в подворотню и... увидел лакированное, как башмак, авто, мной уже однажды виденное. Я попридержал шаг - странно-странно, что за ранний променад, Сашенька?.. А вот и она сама, красавица. В вельветовом костюмчике от покойного голубого Версаче. В солнцезащитных очках. Хотя светило пока и не мыслило явить свое румяное и горячее личико нашему маловыразительному мирозданию.
Трудно сказать, что заставило меня действовать самым решительным образом. То ли безумная и веселая ночка, то ли общая весьма подозрительная международна обстановка, то ли кондовая крестьянская любознательность? И не успела вышколенная и надушенная публика глазом моргнуть, как я вместе с пятнистым Ванечкой уже сидел в партере, то бишь в салоне комфортабельного "Мерседеса", класса "Е", с объяснимым нетерпением ожидая поднятия занавеса. Девушка повела себя хладнокровно, как дама высшего света, не обратившая внимания на пьяного хама, который уронил в её пахнущее декольте бисквитный пирожок. Вместе с бутылкой портвейна "777". Александра сделала знак водителю, мол, крепче держись за баранку, баран, и только после соизволила улыбнуться мне:
- В чем дело, Ванечка?
- Доброе утро, - ответил я. - Куда это мы ранней пташкой, если не секрет.
- Секрет.
- Я люблю секреты.
- Ванечка, будь так любезен, - поморщилась. - Дыши в окошко. Я не выдержу этой газовой атаки.
- Прости, - смутился, задерживая дыхание. - Это все "Бешеная Мэри".
- "Бешеная Мэри", прелестно-прелестно.
Может, с крепкого похмелья, но Александра казалась мне чужой и неестественной. В ней таилась загадка. Компанейская и простая девчонка, мечтающая выскользнуть из оков высшего мертвенного света, не была похожа сама на себя. Я чувствовал эти принципиальные изменения, однако пока не понимал причин таких метаморфоз. Полевая ромашечка неожиданно превратилась в сочащую благоуханиями розу, а трудолюбивый садовник (я про себя) этого не приметил.
- "Бешеная Мэри", прелестно, - повторила. - А я здесь, Ванечка, при чем? Пил ты, а голова будет болеть у меня?
- Извини, но тебе, милая моя, хорошо известно: у нас общие проблемы, которые надо решать.
- Какие же проблемы?
- Например, господин Савелло.
- Ваня, - улыбнулась. - Не смеши, ты и он, это... - и не нашла слов, чтобы определить разницу между маленькой рыбкой (я) и большим тараканом (мой оппонент).
- И тем не менее, - был настойчив, - меня интересует не он сам, а программа "S".
- Кажется, он сказал, что об этом... - и убрала с лица солнцезащитные очки, и я увидел её глаза - в них плескалась темной морской рябью ненависть.
- Он врун, болтун и хохотун, - сделал вид, что не замечаю удивительных превращений с любимой. - И это могу доказать, Сашенька.
- Докажи, - и спрятала ненависть за дымчатыми стеклышками.
Когда меня женщина просит, я стараюсь не отказывать ей и даю все, что она хочет. Возможно, от этого все мои приключения и несчастья. Что там говорить, минет сладок и приятен, но после, как правило, начинается такое... Тем не менее я выполнил просьбу возлюбленной и поведал (без лишних подробностей) о морской прогулки на яхте "Greus" господина Савелло. Мой скромный рассказ произвел впечатление. Александра задала несколько уточняющих вопросов, а после задумалась. И, глядя на её отрешенное, но приятное личико, я подумал, что толком ничего не знаю о ней. Да, её тело принадлежало мне, а вот как быть с душой? Что там находится, за бронированной грудной клеткой? Этого я не знаю. Никогда не интересовался женскими душами, они казались мне каркающими, похожими на ворон, висящими над разлагающейся падалью повседневности.
- Ну хорошо, - проговорила Александра с мучительной улыбкой. - Хотя ничего хорошего нет, Ёхан ты Палыч. - И сделала знак водителю. - У тебя, Лопухин, поразительное свойство влипать в истории, как в говно.
- Такая планида, - развел руками. - Как говорится, не родись счастливым, а родись... диверсантом. Сама убедилась, это иногда помогает в быту.
- Спасибо, - молвила с потаенной мыслью. - Я этого не забуду.
- Не забуду мать родную, - усмехнулся, овеваемый утренним ветерком. А куда это мы так убиваемся? - Автомобиль на предельной скорости торопился из просыпающейся ленивой столицы - в мглистое и неизвестное.
И услышал многообещающий ответ:
- В преисподнюю, родной мой, в преисподнюю.
Скорость и комфорт колымаги убаюкали меня, как кондиционного младенца, и я, развалившись на кожаном сидении, погрузился в глубокие размышления. Александра после неприятного разговора пересела вперед, к водителю, и мой бок приятной грелкой согревал дог Ванечка. За стеклом мглило сонное и родное пространство, на котором в судорожных муках умирала Родина, всеми преданная.
Великое беспрецедентное предательство это началось давно, когда в юных головушках, замусоренных псевдо-философско-революционными выкладками безрассудных и бородатых альфонсов, якобы страдающих за всеобщее братство и равенство, родилась простая, как испражнение, мысль, что бомбами под Государевы ноги можно изменить мировой правопорядок. И бросили бомбы в первый день весны, успешно открыв кровавую эпоху трусливого и бессмысленного терроризма. Быстро лысеющий (от большого ума?) неудачник-юрист Ульянов-Бланк скоро понял, как можно убеждать своих строптивых политических противников. Плохо понимаете картавящее словцо? Хорошо поймете пулю-дуру, голод и пролетарские призывы к общенациональной резни.
Во многом оказался прав большевистский квазимодо: убедил все остальные партии, что его партия (б) есть единственная организация, способная уморить народ за короткий срок. Да вот не повезло вождю мирового пролетариата занемог головушкой, а будущий лучший друг физкультурников, пилотов, колхозниц и писателей очень спешил загенсечить во славу себя. И пришлось затворнику Воробьевых гор вместе с собственным говнецом пожирать крысиный яд, от коего он окончательно превратился в счастливое неразумное дитя. И был вполне благополучен, пока партия не приказала товарищу Кабо удалить его, как компрометирующего великие идеи своим легкомысленным прозябанием. Воля партии - воля народа. Однако новый политический лидер был не только примерным учеником, но решил идти дальше своего забальзамированного учителя, превратив страну в единый, образцово-показательный концлагерь. Правда, увлекался и пионерскими лагерями: готовил будущие кадры для сибирских лесоповалов, тундрового гнуса и среднеазиатских солончаков.
Что там говорить, вождь Кабо любил свой народ, единственное, что не любил, когда на его державную тень наплывала какая-нибудь другая тень - от соратника по партии, товарища по трудному историческому походу, друга по убеждению. И поэтому, если вдруг чья-либо тень грозила упасть на тень товарища Сталина, то такая неосторожная тень немедленно исчезала. Точнее, исчезал человек, а когда нет его, то, следуя правильным физическим законам, нет и тени. Однако странное дело: ближайшему окружению товарища Рябого удалось опровергнуть дикие законы естества: теней от них, как таковых, не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72