– Полагаю, сейчас мы дали ему хороший повод для этого! Если он обнаружит.
Грейс поежилась и сделала большой глоток вина. Трезвость и здравый смысл возвращались быстро, а ей этого не хотелось. Она хотела остановить это восхитительно опасное мгновение.
– Ну как, ты лучше понял суть моей работы?
О'Коннелл снова взялся за бутылку.
– Нет, но я ощутил, как хорошо с тобой на столе твоего босса! Интересно, что будет следующим?
А действительно, что? В глубине сознания что-то начало слегка терзать ее. Как долго это может продолжаться: стремление к пределу, переход границы? Каждый поступок казался более вызывающим, более возмутительным, чем предыдущий. Разумеется, вскоре настанет день, когда их неосуществленные фантазии и невысказанные желания истощатся. Им ничего не останется делать, кроме как совершать нелепые и отвратительные поступки, а этого просто очень не хочется. Что тогда?
– Дьявол! – Она еще иногда называла его так, обычно в наиболее интимные моменты. – Что будет, когда праздник закончится? Интересно, сможем ли мы быть такими же простыми и откровенными друг с другом? И будет ли этого нам достаточно?
О'Коннелл затянулся сигаретой. На ее конце опасно закачался длинный столбик пепла.
– Зачем об этом беспокоиться? Праздник же продолжается, правда? Давай жить сегодняшним днем, Грейс! Наслаждайся тем, что у нас есть сейчас. Я поступаю именно так!
Он выдвинул вперед руку с сигаретой, и пепел упал на ковер. Грейс поняла, что он думает о Еве. Когда-то он сказал, что Ева жила только сегодняшним днем. Она не была предназначена для того, чтобы остепениться, говорил он. Ее невозможно представить старой.
В этот вечер они ели в низкосортном ресторанчике за углом библиотеки, на Марилебон-роуд. Скатерти были грязные и липкие. Мясо кролика ужасно. Вино, которым они все это запивали, било в нос уксусом, но они все равно его пили, посмеиваясь над сеансом.
– Кто внушил этой ясновидящей, что ей идет желтое?
– Единственный дух, с которым она общается, появляется из бутылки джина. Клянусь, я и в конце комнаты чувствовал запах ее дыхания!
После обеда они отправились в «Сайрос», чтобы выпить хорошего вина, потанцевать и опять выпить. А позже, здесь, в тишине кабинета Обри Пирсона, обучая О'Коннелла пускать кольца сигаретного дыма («Нет, не так. Сомкни губы вот так, вот так, Дьявол!»), Грейс подумала о Маккеллар, кричащей о падающей девочке, и о выражении лица О'Коннелла, когда он поднялся и потянул ее за собой.
– Я не могу жить только сегодняшним днем, – возразила Грейс. – Я не Ева! Я хочу прожить долгую счастливую жизнь, и меня очень беспокоит будущее. Если ты со мной не согласен, тогда, думаю, его у нас нет! Я хочу сказать, будущего.
– Ну, не знаю насчет будущего, но сейчас я люблю тебя, Грейс! – О'Коннелл промокнул лоб салфеткой.
– Любишь? – Она чуть не взвизгнула от удивления.
– А почему мне хочется видеть тебя из ночи в ночь? Не знаю, чем все между нами закончится, но могу сказать с уверенностью: ты возбуждаешь во мне желание.
– Я возбуждаю в тебе желание?
– Ты удовлетворяешь мое желание, но оно становится все сильнее, и ты мне все больше нужна, чтобы удовлетворять его снова и снова!
Это заявление, конечно, взволновало ее. Ведь они повинуются порыву, только и всего. Ими движет неуемная энергия, которая рано или поздно, конечно, истощится. Грейс выпустила еще одно кольцо дыма, чтобы дать себе время придумать ответ.
– Ты как-то сказал, что думаешь, будто я хочу быть известной. По-настоящему известной. Помнишь?
– Что-то в этом роде.
– Что ж, ты был прав. Именно этого я хочу. Для меня это и есть любовь. Глубокое взаимопонимание между людьми.
– Ты считаешь, у нас с тобой оно есть?
– Я знаю, что мне хочется, чтобы у нас оно было. Я расскажу тебе то, о чем никогда никому не говорила. То, что ты обязательно должен знать, если хочешь когда-нибудь по-настоящему понять меня. А затем послушать твой ответ.
– Я открою тебе себя, если ты мне откроешь себя.
– Я не хочу, чтобы у нас были секреты друг от друга.
Он кивнул и отхлебнул вина.
– У меня был роман с мужем моей сестры. Фактически это было больше чем роман. Наши отношения продолжались не один год и закончились только тогда, когда выяснилось, что она беременна своим первым ребенком. Полагаю, беременность прояснила мне серьезность ситуации; я поняла, во что вмешалась, что он принадлежит ей, а не мне. И что, если я не хочу навсегда потерять сестру, он должен принадлежать только ей!
Она повернулась и взглянула на него. Игривость исчезла с его лица. Он слушал ее со всей серьезностью.
– Нэнси ни о чем не догадывалась, – продолжала она. – А теперь я не могу ей сказать, даже если бы хотела. Он умер, и я ответственна за нее и за ее детей. Я не могу сделать или сказать что-нибудь такое, что могло бы повредить семье. Все в прошлом, и мне ничего не остается делать, как только держать все в себе. Но прошлое всегда невольно наносит вред настоящему!
Ничего, кроме тиканья настенных часов мистера Обри. Свист проехавшей машины. Кабинет на мгновение осветился ее фарами.
– Это многое объясняет, – сказал О'Коннелл.
– Что, например?
Он не стал вдаваться в подробности, а только сидел и смотрел на деревянные ножки кресла для гостей Обри Пирсона. Ножки, имеющие форму странных пружинистых спиралей и выглядящие так, будто они не могут выдержать человеческий вес.
– Итак, теперь ты знаешь самую темную страницу моей жизни. Я открылась тебе и хочу, чтобы ты сделал то же самое!
Она разжигала его желание. На его лице появилась хитрая улыбка, и он поставил бутылку. Потянулся к ней.
– Нет, – отстранилась она. – Расскажи о себе. Что произошло между тобой, Крамером и Евой в прошлом? Расскажи, что происходило, когда ты писал «Видение»?
Рассвет застал Грейс сидящей в комнате Феликса и наблюдающей за его сном. Он лежал на спине, забросив над головой ручки. Войдя в комнату, она потревожила его, и он широко открыл глаза. Испугавшись, мальчик захныкал. Но стоило ей положить руку ему на грудь и сказать, чтобы он засыпал, крошечные веки снова опустились и дыхание стало ровным и глубоким.
Как чудесно, когда есть кому довериться и чувствовать себя в его присутствии в полной безопасности!
В голове у Грейс мысли сменяли одна другую с быстротой молнии, и она знала, что идти спать бесполезно. Тревожить Феликса было эгоистично, но ей не хотелось быть одной. В конце концов, в присутствии этого маленького человечка она тоже чувствует себя в полной безопасности!
Что она сказала О'Коннеллу, когда он рассказал ей свою историю? Она не могла припомнить. И сказала ли она вообще что-нибудь?
– Ты хочешь знать, почему я еще здесь, в Англии? – Он сказал это прямо перед тем, как они покинули кабинет. – Из-за тебя, Грейс! Чтобы быть рядом с тобой. Больше здесь меня ничто не держит!
Он протянул к ней руку, но она отодвинулась от него. Стала искать в груде хлама свои украшения, чулки.
– Я не должен был тебе этого говорить, – сказал он. – Но ты спросила. Ты же сама полагала, что у нас не должно быть тайн друг от друга.
– Я знаю. – Она застегнула платье сзади. Раньше платье расстегнул он, чтобы поцеловать ее прямо в то место, где находилась пуговка. – Просто я устала.
– Значит, давай поспим.
– Я хочу поспать дома.
– Я люблю тебя, Грейс!
Снова слово на букву «л»! Как он за него цепляется! Неужели он действительно считает, что можно все сказать одним словом?
Феликс вздохнул во сне. Этот вздох был таким милым в своей непосредственности. Ей хотелось протянуть руку и погладить его прелестную нежную кожицу под ушком, но она подавила порыв, боясь разбудить его снова. О чем он вздыхает?
Выйдя из кабинета Пирсона, полностью одетые, но растрепанные, они услышали в коридоре какой-то непонятный шум, похожий на звук метлы, стукнувшей по ведру.
– Ш-ш-ш! – зашипела Грейс, видя, что О'Коннелл собирается заговорить, и потащила его через пожарный выход к служебной лестнице.
На улице он коснулся ее лица.
– Я знаю, о чем ты думаешь, Грейс! Но постарайся понять. Ради нас. Ведь ты так же, как и я, не хочешь, чтобы между нами все кончилось. Постарайся хоть немного!
Свет раннего утра пробивался сквозь шторы, окрашивая комнату в оранжевый цвет.
«Что ж, ладно, Дьявол!» – думала Грейс, когда Феликс снова засопел. – Я постараюсь понять твой поступок, очень постараюсь».
Два харизматичных молодых человека. Один светлый, другой темный. Дьявол и Ярко-голубое Море. Студенты колледжа. Соседи по комнате. Лучшие друзья, теснее тесного, но к их дружбе примешивается соперничество. Они находятся на той тонкой грани, которая отделяет любовь от ненависти.
Эти мальчики понимают настроение друг друга; оба любят подшутить над собой, оба поверяют друг другу душевные тайны. Каждому кажется, что друг – это половина его собственного «я». Но каждый также отчаянно хочет освободиться от своей второй половины и втайне мечтает о том дне, когда его соперник пойдет ко дну.
Соперничество проходит через все их ученические годы. Они соревнуются в спорте и учебе. Но больше всего они соперничают из-за девушки, в которую оба влюблены. Разумеется, они могут любить только одну и ту же девушку: ведь каждый давно впитал в себя ценности и художественные, личные, эстетические вкусы другого. И конечно, девушка из тех, кого все знают. Она красива и умна, одновременно горячая и холодная, танцует как богиня, а целует так, как не умеет целовать ни одна девушка. Они оба целовали ее, так что оба знают.
Зачастую они куда-нибудь отправляются вместе с этой девушкой. Иногда идут в кино, сидят в последнем ряду, а девушка между ними. Ходят на танцы, и так заняты друг другом, что никто не осмеливается приблизиться ни к ней, ни к ним. Большую часть времени они упиваются своей исключительностью, дружным трио, в которое никто не может проникнуть. Иногда они вместе гуляют по улице, все трое, держась за руки и получая удовольствие от направленных на них взглядов. Если они есть друг у друга, больше никто им не нужен!
Девушка наслаждается вниманием обоих молодых людей, но не хочет, чтобы их трио было слишком уютным и комфортным. Ей нравится некоторая острота жизни. Нравится сама мысль о том, что мужчины борются за нее. Нравится, даже если это причиняет некоторую боль, как ей, так и другим. Однажды на летнем пикнике с обоими юношами она хватает Дьявола за руку, увлекает в густую тенистую рощу и разрешает ему зайти немного дальше, чем раньше, лишь слегка удерживая. Когда она встает и сбрасывает с себя одежду, он почти сгорает от желания. Когда они возвращаются, Ярко-голубое Море, сидя в одиночестве за остатками пикника, кипит от ревности и негодования. «Не тушуйся, – весело говорит девушка. – Сейчас твоя очередь». Когда она уводит Ярко-голубое Море в рощу, на лице Дьявола застывает выражение недоумения. Ей это нравится больше, чем что-либо. Вероятно, она понимает, что мальчики испытывают друг к другу столь же сильные чувства, как и к ней. Во всяком случае, ей хочется это повторить.
Девушке нет дела до условностей. Ею движут силы, которых бы другие девушки стыдились и избегали. Может быть, она уже на полпути к безумию (путь, который ей предстоит завершить по прошествии нескольких лет). Вскоре молодые люди регулярно принимают ее в своей комнате. Пока один забавляется с ней в комнате, второй ждет снаружи. Но ей мало и этого; она хочет отодвинуть границу условностей еще дальше, рискуя больше и ища все более острых ощущений. Однажды они остаются в комнате все втроем. Один из молодых людей наблюдает, потом они меняются ролями.
По колледжу поползли разные слухи, и бывшие друзья юношей стали их избегать. То же относится и к подругам девушки, однако ее это не очень волнует, а вот молодые люди недовольны. Они оба любят девушку, но начинают тихо ее ненавидеть. По иронии судьбы именно в тот момент, когда казалось, что их дружбе приходит конец, они начинают преодолевать свое соперничество и становятся ближе друг к другу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42