И Нэнси тоже. Все в порядке... мы все знаем.
Его лицо озарилось.
– Слава богу! Как чудесно, что можно свободно об этом говогить! Кэтгин была совершенно увегена, что никто из вас ничего не знает. – Он вскочил и схватил ее за руки. – Поживи у меня некотогое вгемя. Нам будет так весело. В тихом омуте чегти водятся, не так ли?
– Успокойся. – Сила его возбуждения озадачивала. – Я хочу сказать, спасибо, это очень мило с твоей стороны, но...
– То, что мама гассказала мне... ну, знаешь, когда она умигала... Так вот, мне кажется, я всегда знал это в душе. Я так и не смог пгивязаться к отцу. Я всегда, с детства, чувствовал, что я совегшенно иной. У нас не было ничего... ничего общего. И конечно, оказывается, тому была пгичина. У меня не было помгачения ума, и все произошло не в моем вообгажении. – Он отпустил ее руки и выпрямился, улыбнувшись ей. – Я всегда чувствовал себя таким одиноким... А тепегь оказывается, я не одинок! Газумеется, ты должна остаться и пожить у меня, догогая сестгенка!
Сестренка? Или это псевдоегипетское ласкательное имя?
– Шеридан, у меня, конечно, тоже самые теплые воспоминания о нашем детстве. Но все эти разговоры о крови и о том, чтобы не быть одному... Я просто не понимаю, что ты хочешь сказать.
– Ах, пгости! Я, должно быть, непгавильно понял. Мне казалось, ты сказала, что знаешь. Я твой бгат, Ггейс. Ну, единокговный бгат, понимаешь? Но и это неплохо, пгавда?
Она не могла сдержать смех.
– Ты спятил? Я бы уж, наверное, знала. Если бы у моей мамы был еще один ребенок!
Но теперь Шеридан смущенно нахмурился, Шеридан, который силился найти верные слова.
– Догогая моя, – сказал он наконец. – У нас, похоже, пготивоположные намегения. Если я пгавильно понимаю твои слова, ты пгедполагаешь, что между твоей мамой и моим отцом был гоман. Мне ничего об этом не известно. Я говогил о длительном гомане между моей мамой и твоим отцом! То есть нашим отцом!

Часть четвертая
ПУТЕШЕСТВИЯ
Глава 1
Прошлое
Пятое ноября 1925 года. Грейс и Дики стояли с двухлетней Тилли на Пустоши, наблюдая, как несколько мужчин, набрав огромную охапку веток, обломки старой мебели и разбитые ящики, готовятся разжечь костер. Был замечательный ясный день, но в воздухе уже чувствовалась зима. Прикосновение смерти.
– Где костер? – спросила Тилли.
– Костер зажгут сегодня, дорогая, – усталым голосом ответила Грейс. Она уже много раз это объясняла. – Будет фейерверк, жареная картошка и...
– Я хочу костер сейчас! – Тилли сложила руки и угрюмо выпятила губку.
– Не волнуйся, детка. – Дики похлопал ее по плечу. – Мы все придем сюда вечером и посмотрим, как они будут сжигать Гая Фокса.
Когда Тилли внезапно расплакалась и убежала по траве, он, похоже, был ошеломлен.
– Что я сказал? Мне догнать ее?
– Не беспокойся. – Грейс взяла его за руку. – Далеко она не уйдет. Дело в том, что я не уверена, правильно ли она поняла историю Гая Фокса. Возможно, она решила, будто сжигать собираются живого человека.
– Прости, Грейс. Полагаю, я просто не привык иметь дело с детьми. Ну и простофиля.
– Ерунда. Ты прекрасно с ней ладишь. Просто сейчас бедняжка не в себе.
Тилли подбежала ближе к мужчинам, привлеченная большой охапкой дров. Она перестала плакать, подобрала маленькую веточку и поволокла ее за собой по земле.
Штабель дров достигал уже высоты девять футов. Сегодняшний костер будет огромным, ревущим, мятущимся. Одна мысль об этом, сама идея сильного сгустка энергии, холода, тепла заставила Грейс содрогнуться и теснее прижаться к Дики. Слава богу, у нее есть Дики. Ее оплот.
– Джордж хочет, чтобы, когда придет время, его кремировали, – тихо произнесла она.
– Правда? Как интересно. А мне казалось, ты говорила, что на Хайгейтском кладбище есть фамильный склеп.
– Да. – Она по-прежнему не спускала глаз с этого огромного штабеля и девочки, бегающей вокруг него с вытянутыми руками, изображая аэроплан. – Но он не хочет, чтобы его там хоронили. Его приводит в ужас перспектива лежать в тесном гробу под холодным камнем. Он просил меня помочь Нэнси объяснить это его родителям.
– Бедняга. Бедные родители, если уж на то пошло.
– Дики! – Грейс изо всех сил старалась не расплакаться. – Мы можем с тобой куда-нибудь уехать? Я имею в виду, потом? Я не могу оставить Нэнси больше чем на пять дней. Но я думаю, мне захочется несколько дней отдохнуть от всего этого. Мне бы хотелось иметь свободное пространство, где я могла бы хоть немножко побыть самой собой. Вернуться сильнее и быть полезнее ей. Получится ли это у нас?
– Конечно, дорогая. Как пожелаешь. – Он заключил ее в свои объятия, и она положила голову ему на грудь.
– Доктор говорит, что это вопрос нескольких дней. – Ветер разбросал вокруг них опавшие листья. – Нэнси снова беременна. Почти три месяца. И она прескверно себя чувствует.
– Я знаю, – тихо произнес он. – Ты мне уже говорила.
– Что мы будем делать без него?
Она стояла в объятиях Дики, зная, что он ее поддерживает. Если он сейчас отпустит ее, она упадет.
Позже в этот день Грейс сидела у постели Джорджа, как делала это все последнее время. Нэнси была внизу с Тилли. Дневная сиделка ушла домой, а ночная еще не пришла.
Джордж, худой как щепка, с ввалившимися щеками, сидел прислонясь к подушкам. Он сам уже не мог встать с постели.
– Не возражаешь, если я открою окно? – Грейс встала и, не дожидаясь ответа, принялась возиться со шпингалетом.
В комнате стоял очень плохой запах. Словно рак разъедал его изнутри. Вероятно, так оно и было.
Доктора, похоже, не знали, где и когда начался рак. Болезнь пробралась в него и стала быстро распространяться, пока он пребывал в неведении. Она напоминала безмолвное, коварное и совершенно смертоносное войско. К тому времени, когда ему поставили диагноз, у него уже были поражены лимфатическая система и легкие.
Джордж неизбежно обвинял войну. Говорил, что был отравлен газами в окопах. Им присылали противогаз за противогазом, но ни один из них не оказался эффективным против ужасного вещества, которое гнали на них немцы. Несколько раз они даже отравились сами, когда ветер подул в их сторону.
– Ты выглядишь ужасно, – произнес Джордж тонким, бездыханным, прозрачным голосом. – Когда ты в последний раз была у своего парикмахера?
– Нахал! – Она похлопала его по колену сквозь одеяло. Он выглядел совсем маленьким. Словно уменьшился как в длину, так и в ширину. – Мне в последнее время было не до подобных пустяков.
– Ну-ну. – Он погрозил пальцем. – Не распускайся, юная леди. Так ты никогда не найдешь себе мужа. – С этими словами он протянул руку к ее руке. Его рука была удивительно теплой и твердой.
– А кто тебе сказал, что я этого хочу? – Ей хотелось сидеть здесь вечно, вот так, рука в руке. Они не держали друг друга за руки больше трех лет. – Есть только один мужчина, за которого я хотела бы выйти замуж. Я ждала, что он попросит меня об этом, но он женился на другой.
– Чепуха. Ты бы никогда не сказала «да». Ты из тех стервозных женщин, которых интересует только то, чего они не могут иметь.
– Думай как хочешь. Ты же не просил. Поэтому никогда и не узнаешь.
Его взгляд, казалось, блуждал по ее лицу.
– Я знаю все, что должен знать о тебе, Грейс.
В течение трех лет они были вежливы и тактичны по отношению друг к другу. Она настояла на решении прекратить всякую связь, и он это уважал. За все это время никто из них не упомянул об их романе. Но в последнюю неделю или около того они стали игривы и сентиментальны по отношению друг к другу. Теперь, лишенный будущего, Джордж предпочитал жить прошлым. А Грейс позволяла себе хоть ненадолго уходить туда с ним.
– А Дики?
Его слова нарушили чары.
– Я не хочу говорить о Дики.
– Он делал тебе предложение?
Она выдернула руку из его пальцев.
– Делал, не так ли? И каков же был твой ответ?
– Джордж, пожалуйста! Я же сказала, что не хочу говорить о нем.
– Ха! – У него заблестели глаза. – Я знал! Прежняя Грейс. Я же говорил, тебя интересует только то, чего ты не можешь иметь.
– Если тебе обязательно это знать, я ему сказала, что он выбрал неподходящее время для предложения. Безусловно, ты, как никто другой, должен это понимать. И вообще, я не думаю, что когда-нибудь выйду замуж.
– Понятно, – без всякого выражения произнес он. – Может быть, это и неплохо.
– Что ты хочешь этим сказать? – Она посмотрела на его волосы. По-прежнему густые и медно-рыжие, с золотистым оттенком. Она смотрела на его печальные карие глаза.
– Я хочу кое о чем попросить тебя, Грейс.
– Нет! – Она понимала, что происходит. – Не говори этого! Пожалуйста! Ответ «да», но, пожалуйста, не говори об этом! Я не могу этого слышать.
– Противная, гадкая женщина! Откуда ты знаешь, что я собираюсь сказать?
– Я знаю о тебе все, Джордж. – На ее лице появилась чуть заметная улыбка, но тут же исчезла. Вздох. – Разумеется, я буду заботиться о Нэнси и Тилли. И о ребенке, когда он родится. Ты же знаешь.
Его лицо стало серьезным.
– Обещай, что они всегда будут для тебя на первом месте, Грейс. Ты единственная, кто может сделать это для меня. Ты единственная, кого я могу об этом попросить. Я хочу, чтобы ты была с ней, когда родится ребенок. Я хочу, чтобы ты всегда была с ней, потому что я этого не смогу.
– Ах, Джордж, перестань, пожалуйста! – Слезы заволокли ей глаза.
– Мы долгое время жили втроем, не так ли? С тех пор, как погиб Стивен. Интересно, а что было бы, останься он в живых?
– Все было бы иначе. Четыре – совсем другое число.
– Два тоже, – сказал он. – Вас скоро останется двое, ты и Нэнси. Два – хорошее число.
– Есть еще мама, не забывай.
Он махнул рукой. Кэтрин не в счет. Во всяком случае, в этом вычислении. И Дики, по-видимому, тоже.
– Обещай мне, Грейс.
– Да, да! Я ведь уже сказала, правда? – Она отодвинула его руку. Пыталась создать впечатление легкости и беззаботности. – А теперь хватит об этом. Как насчет того, чтобы побриться? Прихорошиться к приходу Нэнси? Хочешь?
– О, не сейчас! – Он откинулся на подушки. – Я слишком устал. – Его лицо с закрытыми глазами напоминало череп.
Она взяла его руку и держала ее; некоторое время они сидели молча. Наконец он, похоже, заснул; она тихо положила его руку и собралась уходить.
– Какой прекрасный сон. – Его глаза были по-прежнему закрыты, но в уголках губ играла улыбка.
Она похлопала его по колену.
– До скорого, одуванчик!
Это был последний раз, когда они говорили друг с другом.
13 июня 1927 года.
«Жители Уэст-Энда!
Декстер О'Коннелл уезжает домой.
Это прощальное послание трудяги-писателя к его музе, послание, которое сам писатель по причинам, неизвестным ему самому (вероятно, всему виной его врожденная склонность выставлять напоказ свою личную жизнь), решил опубликовать в газете. Развлекайтесь, если хотите.
«Дорогая моя леди, во время нашей первой встречи я думал, что нельзя быть более бодрящей, разнообразной, элегантной и непредсказуемой, чем Вы. Я ошибался. С каждым днем Вы возбуждаете меня все больше и больше. Я вижу Вас всю в ярко-красных тонах. Красный – это цвет крови и опасности, это Ваш настоящий цвет. Он Вам идет. Вы такая непостоянная. Стоит мне моргнуть, и все меняется. Вы более возбужденная, чем обычно, моя любовь. В Вас пульсирует нервная, беспокойная энергия, граничащая с безумием. Вы этим славитесь. И все же в Вашей хаотической натуре угадывается порядок. И Ваши лучшие черты постоянны и велики. Вы выдержите, моя любовь. Вы будете жить вечно.
По утрам вы свежи и сияете. Оживлены новым днем. При ярком дневном свете Вы томны и расслабленны. Ночью Вы как нельзя более экзотичны; сверкаете долгими летними вечерами, ослепляя в темноте. Ваша музыка зажигает, Ваш танец божествен. Впрочем, надо сказать, Вы можете быть несколько непристойной.
Через несколько дней я вернусь к жене. Да, это верно. Я принадлежу другой. Моя жена большая пуританка, чем Вы, более увязла в правилах и ограничениях, более религиозна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42